Варшавская Сирена - Галина Аудерская

и звонкий смех которых начали ее в последнее время раздражать. Она предпочитала под видом посещений отца одиноко бродить по узким улочкам города или через бойницы рассматривать весь Арморик, лежащий у ее ног: лесистые ущелья, зеленые островки рощ, желтые дюны, покрытые крапинками соли, а дальше, за гранитными скалами, как небо, бирюзовый и такой же сверкающий океан. Бежать отсюда? Но, святая Анна Орейская, куда? На ферму, лежащую там, внизу? Только присутствие бабки могло бы ее примирить с мыслью, что до восемнадцати или двадцати лет ей придется слушать жалобы Катрин и покрикивания деда. Через год Анна-Мария закончит обучение. Если она ограничится этим, как собираются сделать ее кузины, то навсегда погребет себя в Бретани. Честные бретонцы ничего другого не желали, кроме одного — удержать «белых» девушек в их армориканской стране, на фермах или в купеческих лавочках, в домах нотариусов, адвокатов, врачей, которые, правда, для того, чтобы получить эти профессии, были вынуждены ходить в «красные», светские высшие учебные заведения, но они не менялись, возвращались в родные места и оставались — уже заняв свои посты — «белыми», такими же «белыми». Но кем могла стать она, Анна-Мария, которая, собственно говоря, не знала, где ее родной дом, ибо дом в Геранде принадлежал Софи, а каменная лачуга на ферме была собственностью Ианна ле Бон, его жены и их дочери? Если бы хоть отец не отказался от всего в пользу сестры, потому что не хотел работать в поле батраком. Однако был оформлен формальный отказ от наследства, об этом ей как-то раз сказала сама Катрин. Значит, она не была приписана к какому-то одному месту постоянно, никому не могла полностью довериться, и ничто не соединяло ее со всеми этими, казалось, самыми близкими людьми. У нее были родители, однако с семилетнего возраста она скиталась, как сирота, по родственникам. Сейчас, когда мать покинула ее, отец превратился в человека, от которого она должна бежать. Разве не такой была последняя воля умирающей?

И вот однажды она решила разыскать родственников матери. И почему эта мысль не пришла ей раньше в голову! Анна-Мария отправилась на почту и начала выспрашивать всех работающих там в тот день о Люси ле Галль. Пожилая женщина, сортировавшая письма, подняла на нее удивленные глаза:

— Люси? Люси уехала из Геранда лет десять тому назад. Сразу после свадьбы малышки Жанны.

— Уехала? Почему? — удивилась Анна-Мария.

Женщина презрительно пожала плечами и очень быстро, словно боясь, что кто-нибудь может прервать этот поток слов, сказала, что она думает о таких бретонках, которые навсегда покидают побережье, данное им самой святой Анной Орейской. Люси заботилась о сестре, потому что была старше ее, но, как только та нашла опору в ком-то другом, тут же удрала в Париж, как это делают девушки «красных», и, хотя вышла там замуж, снова работает на почте. Поразительно! Покинуть Геранд только для того, чтобы поменять окошко?

Это был единственный след, но у Анны-Марии оказалось бретонское упрямство деда и отца. Она нашла уличку с двумя рядами тесно прилепившихся друг к другу домиков, перед которыми на скамейках сидели какие-то старые женщины, и не без труда попала в узкий каменный дом, где когда-то жили обе сестры. Оказалось, что их бывшая соседка даже знала парижский адрес Люси, которая теперь носила фамилию ле Тронк, свидетельствующую о том, что хотя она и поменяла окошко на почте, но не изменила традиции — ведь девушки «белых» должны выходить замуж только за парней с побережья. Соседка утверждала, что Люси счастлива в замужестве и что у нее хорошая дочь. В последнее время она перестала писать, что не имеет значения, ибо, как известно: «pas de nouvelles — bonnes nouvelles»[6].

Девочка спрятала этот адрес в материнскую сумочку, которую отдал ей отец, заявив, что «эта вещь» всегда лежала на кровати рядом с больной и со дня смерти Жанны-Марии к ней никто не прикасался. Анна-Мария даже готова была поверить ему, но не могла удержаться от искушения и открыла черную кожаную сумочку тут же в присутствии его и Софи, чтобы… Она не знала, как погасить искусственную улыбку на ее губах и увидеть ужас в глазах Софи, которые та не сводила с единственной вещи, оставшейся от Жанны-Марии. Девочка и сама надеялась найти там последнюю волю покойной, какие-нибудь записки, возможно, даже дневник? Анна-Мария слышала от своих одноклассниц, что их старшие сестры записывают в дневниках свои самые сокровенные мысли. Надеясь на это, она открывала сумку медленно, не спуская глаз с лица Софи, и поэтому сначала заметила как бы недоверие, затем изумление, наконец блеск улыбки в ее суровых глазах, а только потом сама заглянула внутрь. Там лежала довольно помятая, со следами потных пальцев, а возможно, и слез открытка с изображением святой Анны Орейской. И больше ничего. Сумочка была пуста…

Возвращаясь в тот день из Геранда в дом деда, она все время повторяла последние слова матери: «Не оставайся с ними». Теперь она уже знала: ей надо бежать с фермы, как Франсуа; Анна-Мария хотела чего-то добиться в жизни, стать кем-то. Пустая черная сумочка… Она не хотела смириться с мыслью, что когда-нибудь после нее тоже ничего не останется, как после матери. Она должна написать в Париж, Люси, что приедет к ней через год, после того как закончит монастырскую школу.

Однако судьба решила иначе и гораздо раньше, чем с Люси, свела Анну-Марию с самой старшей из сестер ле Галль, Кристин. Кристин появилась на побережье, привезя из Варшавы трех своих польских воспитанников, которым хотела показать Геранд, как уникальный памятник средневековья, где жизнь все еще бьет ключом. Правда, ее польских работодателей вовсе не интересовали экскурсии по старым башням или стенам, а привлекали отдых у океана, морские купания и закаливание двух девочек и их младшего брата. Старший, болевший скарлатиной, остался дома, под опекой матери, а остальных детей отправили с Кристин ле Галль в Бретань. Красивая, стройная и светловолосая Эльжбета Корвин была чуть постарше Анны-Марии. Данута слишком пухленькая, круглая, как яблочко, с пышной темной копной волос. На их брата Олека тогда никто не обращал внимания, он чаще всего не отходил от Кристин, не проявляя желания играть с девочками, он был слабенький и болезненный. Всех их надо было как-то разместить, и после долгих раздумий, где лучше и дешевле, в Ла-Боле, с его песчаными пляжами, или в Пулигане, который не пользовался популярностью, поскольку тогда был лишь маленьким рыбачьим портом, Кристин именно там выбрала домик, стоящий в стороне рядом со скалами,