Тайна Девы Марии - Хизер Террелл

Мара верила, что при должном усердии и большой-большой удаче она, возможно, сумеет построить несокрушимую баррикаду, которая не дрогнет под натиском Хильды Баум. С самого начала Мара понимала, что история Хильды несет сильный эмоциональный заряд, а потому судье не следовало выслушивать ее до конца. Мара наметила выступить в завершение вступительного слова с ходатайством об упрощенном судопроизводстве и доказать судье неоспоримость представленных фактов, гарантировав тем самым окончательное судейское решение в пользу «Бизли» и устранив необходимость общественного судебного разбирательства. Она надеялась, что ее ходатайство явится преградой, которая принудит судью сделать один-единственный вывод, пусть даже неприятный: Хильде Баум следует проиграть войну за «Куколку».

Мара сделала первый шаг и представила адвокату Хильды Баум серию документов и протоколы допросов. Она надеялась получить дополнительное разрешение на ознакомление с некоторыми документами, которые могли помочь в ее деле. Хильда Баум представила затребованные бумаги, причем не целые горы, какие Маре обычно приходилось перелопачивать, а всего лишь несколько коробочек. Сами по себе эти документы рассказывали трагическую проникновенную историю, но Мара знала, как сочетать их с бумагами «Бизли», чтобы умерить сочувствие слушателей.

Был назначен день дачи показаний Хильды. Мара знала, что победа или проигрыш в войне зависят от рассказа Хильды о судьбе картины и о том, как она долго ее разыскивала. Но за несколько дней до слушания дела на Мару снизошло спокойствие. В отличие от предыдущих слушаний здесь она почти ничего не могла подготовить заранее, все зависело от импровизации. Во время речи Хильды она будет ходить вокруг, как пантера, и, улучив момент, налетит на жертву, чтобы добиться нужных показаний и развеять сострадание.

Решительный день настал, и Мара проснулась с громко бьющимся сердцем. Руки, однако, не дрожали, и голова была ясная. Она почувствовала себя солдатом, готовым к битве. Отправляясь в суд, Мара выбрала светло-серый костюм и голубой свитерок. Он должен был подчеркнуть ее глаза и придать ей молодой и, как она надеялась, обманчиво уязвимый вид. Мара сделала легкий макияж, выбрала самые простые украшения и завязала волосы в узел на затылке. Жаль, Майкл не видел ее в эту минуту.

Мара прибыла в конференц-зал первой и не спеша разложила блокноты с вопросами и папки с документами, усадила рядом помощницу. Потом села и стала ждать оппонентов.

В зал, опираясь на руку пожилого господина, медленно вошла женщина преклонных лет. На ней была расклешенная клетчатая юбка, подходящий по цвету свитер и крошечный жемчужный крестик. Лицо обрамляли пушистые белые кудряшки. Ее глаза блестели, когда она протянула руку Маре. Хильда Баум говорила с европейским акцентом, несколько напоминавшим британский, но точнее не определить. Если бы не отрывистость речи, ее английский был бы безукоризненным.

Покончив с обменом любезностями, истица и ее адвокат заняли свои места, а Мара жестом дала знать судебному секретарю и оператору видеозаписи, что можно приступать. И началась битва.

— Мисс Баум, правда ли, что ваш отец, Эрих Баум, часто пользовался услугами Генриха Рохлица из Ниццы в качестве его агента при продаже картин?

— Да, мисс Койн, это правда.

— Тогда, мисс Баум, верно ли, что в конце тридцатых — начале сороковых годов ваш отец отослал Генриху Рохлицу несколько полотен для продажи от его имени? — Мара разложила перед Хильдой Баум вещественные доказательства, купчие, добытые Лилиан из закромов «Бизли». — Речь идет об этих картинах.

Старушка потянулась к документам иссохшей веснушчатой рукой и внимательно их рассмотрела.

— Да, мисс Койн, все верно.

Мара на секунду возликовала. Она собралась доказать, что Эрих Баум отослал «Куколку» в Ниццу не на хранение к родственнице, а к своему давнишнему агенту Генриху Рохлицу с распоряжением продать ее Альберту Бётткеру, от которого «Бизли» и получил картину. Но прежде чем Мара успела задать следующий вопрос, Хильда Баум парировала, озвучив подробность, важность которой так стремилась определить Мара.

— В письме, которое прислал мне отец, ясно говорится, что он переправил несколько картин, включая «Куколку», в Ниццу. Там нет ни слова о том, что картины посланы Генриху Рохлицу для продажи. Вот откуда я знаю, что они были отправлены нашей родственнице, отцовской тетушке, в Ниццу для хранения. В сущности, он сам говорил мне на Рождество тридцать девятого года, что если ситуация с войной обострится, то он так и поступит. — Хильда помолчала для большего эффекта. — Вы, безусловно, видели письмо? Мы представили его среди остальных документов.

Действительно, Мара видела написанное от руки послание Эриха Баума, больше напоминающее каракули, где говорилось, что он отослал несколько картин, в том числе и «Куколку», в Ниццу. Она провела много часов, размышляя над этой запиской, представлявшей собой спорный документ. Но Мара надеялась, что вещественные доказательства свидетельствуют об обычной практике Эриха Баума отсылать свои картины на продажу, а не на хранение.

Каждый раз, когда Мара пыталась оспорить цель отправки «Куколки» в Ниццу, Хильда прерывала ее, пускаясь в воспоминания о себе или о своих родителях. Она снова и снова напоминала Маре, что «Куколка», один из религиозных элементов отцовской знаменитой коллекции, собранной в честь обращения его семьи в католицизм, была той самой картиной, за которую нацисты убили ее родителей.

Женщины продолжали пикироваться по поводу значимости «Куколки» для Эриха Баума, а потом вдруг Хильда повернулась к своему адвокату, словно только сейчас вспомнила кое-что.

— Берт, не могли бы вы передать мне конверт, который я отыскала вчера вечером?

Стукнув шишковатыми костяшками пальцев по столу, Хильда передала большой белый конверт Маре.

— Что это, мисс Баум? — поинтересовалась Мара.

— Полагаю, содержимое все объяснит. Почему бы вам не взглянуть? — На лице Хильды промелькнула едва заметная улыбка.

Мара вскрыла тщательно запечатанный конверт, из него посыпались желтые потертые фотографии. Она просмотрела снимки. На одном хрупкая женщина с высокой сложной прической величаво примостилась на ручке старинного кресла. Мара поднесла фотографию поближе, отметив робкую улыбку на густо накрашенных губах женщины и направление ее взгляда. Ее глаза приковывал круглолицый щеголеватый мужчина, сидевший рядом, с заразительной улыбкой и напомаженной шапкой черных волос. Между ними стояла маленькая девочка со светлыми кудряшками, выбившимися из-под банта, и держала их за руки. На других фотографиях, снятых на рождественских праздниках, днях рождения и Пасхах, эти трое всегда образовывали маленькую цепочку. Непосредственность и простодушие молодой семьи поразили Мару, ей даже показалось, будто она участвует в их рукопожатии. Именно этот человеческий фактор она и надеялась не допустить при слушании дела.

Складывая в конверт фотографии и пытаясь сформулировать вопросы, которые могли бы рассеять эмоциональное воздействие снимков, Мара увидела, что все стены, столы и каминные полки вокруг молодого семейства Баум заполнены произведениями искусства — картинами, скульптурами, серебром, гобеленами. Присмотревшись внимательнее к некоторым снимкам, она разглядела «Куколку». Все произведения искусства начали менять свой облик, превращаясь в орудия разрушения: серебряный потир стал оружейным прикладом; изумительная скульптура превратилась в клинок; богато расшитый гобелен стал казаться петлей; бесценная картина изображала газовую камеру; улыбки на лицах Баумов превратились в гримасы отчаяния, а маленькая девочка между ними плакала.

Мара посмотрела на сияющую Хильду Баум — фотографии произвели нужный эффект.

— Это фотографии вашей семьи? — несколько нерешительно объявила Мара.

— Да. Вместе с «Куколкой», разумеется.

Мара почувствовала, как будто из всех ее ран сочится кровь. Ей нужно было как можно скорее переключить всеобщее внимание с представленных фотографий, вызывающих сочувствие. В противном случае она рисковала проиграть не только дело, но и себя семейству Баумов.

Ей понадобились все силы, чтобы предпринять новую попытку перевести допрос на другие рельсы. Мара собиралась пригвоздить Хильду прецедентом «Декларк», вытащить на свет ее бездеятельность, помешавшую поискам, а затем окончательно добить отказным документом, подписанным для немецкой реституционной комиссии.

— Мисс Баум, какие усилия вы предпринимали по поиску «Куколки» с конца тысяча девятьсот сорок пятого и в тысяча девятьсот сорок шестом, первом послевоенном году?

Хильда пригубила чай и решительно ответила:

— Первый послевоенный год. Дайте подумать, мисс Койн. По-моему, я почти все время пыталась отыскать своих родителей. Признаюсь, поиском «Куколки» я не занималась до тех пор, пока не узнала, что нацисты их убили.