Коррозия характера - Ричард Сеннетт

Отсутствие «привязанности» к конкретным заданиям и путаница по поводу социального положения могли бы быть вполне терпимыми, если бы при этом куда-нибудь исчезла типично американская предрасположенность сводить материальные обстоятельства к вопросам характера личности. Но эта предрасположенность не исчезла. Рабочий опыт все еще кажется очень личностным. Этих людей сильно влечет стремление интерпретировать свою работу как отражение самих себя, как личностей. Двадцать пять лет назад я спрашивал греческих пекарей: «За что бы Вы хотели, чтобы Вас уважали?». Ответ был простой: «За то, что я — хороший отец», а за ним следовало: «За то, что я — хороший рабочий». Когда, возвратясь в эту пекарню, я задал приблизительно 20 рабочим этот же вопрос, пол и возраст осложнили «семейную сторону» ответа, но, как и раньше, быть хорошим рабочим все еще считалось важным. Хотя сейчас, при этом гибком режиме, определить личностные качества, необходимые, чтобы быть хорошим рабочим, представляется все более затруднительным.

Технология в пекарне соответствует этой слабой форме идентификации, но не совсем в той манере, в какой бы можно было ожидать. Отнюдь не враждебные цеховые машины предназначены, чтобы быть дружески расположенными к пользователю; у них есть четкие визуальные изображения и хорошо организованные «окна», которые напоминают экраны домашнего компьютера. Вьетнамец, который едва говорит по-английски и для которого нет разницы между той или иной формой хлебного изделия, вполне может управлять этими машинами. Есть определенная экономическая разумность во всех этих «дружелюбных к пользователю» миксерах, печах, взбивалках: они позволили компании нанимать рабочих за более низкую плату, чем в прошлые годы, когда рабочие, а не машины, владели мастерством хлебопечения, хотя сейчас все они имеют высшую техническую квалификацию.

Я стал понимать, что та самая «дружелюбная к пользователю» полезность машин в пекарне может быть частично ответственна за ту путаницу и то замешательство, которые испытывают люди в качестве пекарей. Во всех формах работы — от создания скульптур до приготовления пищи — люди идентифицируют себя с задачами, которые как бы бросают им вызов, задачами, которые трудны. Но в этом «гибком» производстве, где рабочие, говорящие на разных языках, приходят и уходят в разное время, где принципиально отличные заказы поступают каждый день, машины — единственный реальный стандарт порядка, и они сделаны так, чтобы ими было легко управлять. Трудности контрпродуктивны при гибком режиме. Но вот ужасный парадокс: когда мы уменьшаем трудности и противодействуем им, мы как раз и создаем условия для беспротестной и безразличной деятельности пользователей.

Мне повезло в том, что я был в пекарне в тот момент, когда одна из машин вышла из строя. Хотя она была проста в эксплуатации, но зато сложна по конструкции; ее программно управляемая система, как говорят промышленные дизайнеры, была скорее «темной», чем «прозрачной». «Дружеское отношение к пользователю» на самом деле означало довольно-таки одностороннюю версию дружелюбия. В пекарне в тот день электричество отключили, позвонив куда надо, мы сидели в течение двух часов, ожидая, когда прибудут техники-«спасатели» из фирмы, которая проектировала эти машины.

Как только выключили рубильник, огорченные рабочие помрачнели. Такое случалось и раньше, но никто из работающих в пекарне не мог проникнуть в «темную» архитектуру программы, чтобы понять, в чем дело, а уж тем более устранить возникший в ней сбой. Пекарям было небезразлично сделают работу или нет. Они хотели быть полезными, хотели заставить вещи работать, но не могли. Кстати, в исследовании, посвященном обслуживающему персоналу сети ресторанов «МакДоналдс», Кэтрин Ньюман отмечает, что обнаружила, как, казалось бы, у неквалифицированных рабочих неожиданно пробуждаются мозги, и они порой демонстрируют чудеса смекалки, чтобы только работа не останавливалась из-за выхода из строя механизмов[51]. У пекарей был тот же побудительный импульс, но сложность технологии поставила их в затруднительное положение.

Было бы, конечно, абсурдно, обвинять в чем-то машины. Они были спроектированы и построены так, чтобы работать определенным образом; компания-изготовитель была терпимой к потерям и поломкам, воспринимая их просто как часть стоимости ведения бизнеса. На высших уровнях технической деятельности пришествие компьютера обогатило содержание многих видов труда. Намного более позитивная сторона технологии выявляется, например, в исследованиях, которые провели Стенли Арановитц и Уильям Ди Фазио, выясняя степень воздействия автоматизированного проектирования на деятельность группы гражданских инженеров и архитекторов, работавших на мэрию города Нью-Йорка. Люди, привыкшие делать чертежи от руки, были взволнованы возможностью манипулировать изображением на экране компьютера. Так, один архитектор сказал им: «Сначала я думал, что это будут машины, просто рисующие некую заготовку… но сейчас я по-настоящему взволнован тем, что, похоже, я могу манипулировать любым чертежом, „разобрать на части“, растянуть его, передвинуть его, убрать какую-то его часть»[52]. Такое использование машины, конечно же, стимулировало пользователей высокого уровня к анализу.

Тем не менее будет столь же неправильно исключить машинерию из причин, порождающих отчуждение и смущение в умах в условиях «гибкой» системы. Это происходит потому, что новым инструментом современного капитализма является намного более «умная» машина, чем механические устройства прошлого. Собственный «разум» машины может заменить разум ее пользователей, и, таким образом, довести кошмар Адама Смита о лишенном мысли труде до крайности. Когда автоматизированное проектирование было впервые введено в архитектурную программу Массачусетского института технологии, один архитектор, например, высказал возражения на том основании, что «когда вы делаете чертеж участка под строительство, проводя контурные линии и рисуя деревья, этот вид запечатлевается в вашем сознании. Вы приходите к знанию этого участка путем, который невозможен при работе с компьютером… Вы должны понять топографию местности, вычерчивая и перечерчивая ее, а не позволяя компьютеру воспроизводить ее для вас»[53].

Примерно то же самое физик Виктор Вайскопф однажды сказал студентам, которые увлекались исключительно компьютерными экспериментами: «Когда вы показываете мне этот результат, компьютер понимает, как он его достиг, но я не думаю, что вы это понимаете»[54].

Как процесс мышления, интеллект при использовании машины притупляется, поскольку выполняет при этом большей частью операционные функции, а не аналитические. Технологический аналитик Шерри Тёркл вспоминает, что беседовал с очень смышленой девочкой о том, как лучше играть в «Сим Сити», компьютерную, моделирующую жизнь города и его жителей, игру. Одно из наиболее впечатляющих правил гласило: «Повышение налогов всегда ведет к мятежам»[55]. Девочка не задавалась вопросом, почему повышение налогов ведет к социальным взрывам; она просто знала, что соблюдение этого правила делает игру более легкой. В системах автоматизированного проектирования вы можете нанести на экран маленький кусочек объекта и почти немедленно увидите вещь целиком. Если вам интересно, как будет выглядеть объект сзади, если его увеличить, сжать, перевернуть, то всего лишь несколько ударов по клавишам обеспечат вам это. Но машина не скажет вам, какая польза в этом изображении.

Отчужденность и смятение в умах, которые я обнаружил у рабочих в Бостоне, являются реакцией на такие особенности использования компьютера при «гибкой» организации труда. Не будет новостью для любого из этих людей, что противодействие и трудности являются важными источниками стимулирования мыслительной деятельности, что, когда мы бьемся над тем, чтобы узнать что-то, мы лучше это узнаем. Но для таких истин здесь нет места. Трудности и гибкость — противоположности при обычном производственном процессе в этой пекарне. Но в момент поломки машины, пекари вдруг обнаружили, что сами они из-за этого оказались отстраненными от выполнения своей работы — и это рикошетом ударило по их восприятию самих себя как трудящихся личностей. Когда женщина в пекарне говорила: «Печь, тачать обувь, печатать… все, что угодно», ее отношение к машине было вполне дружелюбным. Но она же несколько раз повторила мне: «Я — не пекарь». Эти два ее заявления внутренне связаны. Ее понимание работы поверхностно, а ее личность, как работника, легковесна.

Несомненно, современные личности более флюидны, чем при четком разделении людей на классы в обществе прошлого. «Флюидный» может означать и «адаптивный». Но в другом ряде ассоциаций «флюидный» также предполагает «легкость». Флюидное движение требует, чтобы на его пути не было никаких препятствий. Когда «вещи» для нас делают легкими, как при той работе, которую я описал, мы становимся слабыми; наши обязательства по отношению к работе становятся поверхностными, так как нам не хватает понимания того, что мы делаем.