Эксперт № 39 (2013) - Эксперт Эксперт

Кроме того, через два года РНЕ с Баркашовым поддержало на президентских выборах уже Ельцина за его войну в Чечне. Но Чубайса это уже не смущало. А главное, что значительная часть оппонентов Ельцина и реформаторской команды состояла из членов «Демократической России» (например, фракция «Смена») и умеренных коммунистов из фракции «Коммунисты за перестройку», к которой принадлежал и вице-президент Александр Руцкой . А во главе фракций коммунистов и аграриев — казалось бы, самых радикальных в то время противников Ельцина — стояли соответственно Иван Рыбкин и Михаил Лапшин , которые никогда не отличались особым радикализмом и впоследствии вполне успешно сотрудничали с победителями Октября. Все это говорит, что компромисс был возможен, надо было только его желать.

Белый дом после расстрела

Фото: Георгий Пинхасов / Magnum / Grinberg Agency

Кто виноват

На самом же деле проблема состояла не столько в нерыночности каких-то депутатов, сколько в исключительном высокомерии команды Егора Гайдара и ее нежелании прислушиваться к мнению депутатов. Трудно назвать кого-то из депутатов, даже радикальных коммунистов, кто тогда в принципе выступал бы против рыночной экономики и частной собственности. Слишком нагляден был только что произошедший крах советской экономики.

Вопрос был в том, какие механизмы внедрения рынка и частной собственности в российское общество надо выбрать. И как они должны функционировать. Но реформаторы фактически отказывались обсуждать свою политику. Один из членов фракции «Смена» еще где-то в середине 1992 года с удивлением спросил: «Почему Гайдар не хочет прийти к нам и просто объяснить, в чем суть его политики, мы ведь совсем не против реформ?» Но это был риторический вопрос, потому что никто из гайдаровской команды не собирался на него отвечать, так же как и объяснять суть своей политики. Один из членов команды Гайдара заметил не то чтобы в ответ депутату, но по поводу этих претензий вообще: «Эти люди нас собираются учить» — с такой высокомерной брезгливостью, что приходилось удивляться, как Верховный Совет не разогнали еще в 1992 году. Но это было не случайно. Насколько известно, Билл Клинтон , видимо, будучи осведомлен о таких планах, сразу после своего избрания в 1992 году президентом США довел до сведения Ельцина, что намерен иметь дело только с легитимным руководством России. Россия слишком зависела тогда от США, чтобы пренебречь этим мнением.

А во время одного из визитов в Россию делегации Конгресса в ответ на слова одного радикального демократа, что Верховный Совет мешает реформам и его надо разогнать, один из членов делегации ответил: вам нужно учиться терпеть оппонентов и искать компромиссы. И радикал-реформаторы на время от своих планов отказались, не оставляя попыток убедить руководство США, что такой шаг неизбежен. В частности, на слушаниях в Конгрессе США в начале 1993 года выступал Гайдар, который жаловался на засилье коммунистов в парламенте и, в частности, на фракцию «Смена», которая-де состоит из молодых партийных аппаратчиков. Это была неправда. Во фракции не было ни одного партаппаратчика вообще. Это было сказано ради красного словца. И это было удивительно неприятно. Но, судя по всему, руководство США в конце концов эти жалобы на парламент услышало и дало «добро».

Означает ли это, что автор этих строк считает, будто всю вину за последующие события несет сторона президента? Конечно нет. Каждая из сторон провоцировала другую глупыми подначками, взаимными обвинениями, угрозами. Но всякий, кто наблюдал тогда за этой схваткой со стороны, понимал, что при всей своей занозистости депутаты в этой схватке были слабой стороной.

Часто роковую роль в ожесточении отношений президентской команды и Верховного Совета приписывают Руслану Хасбулатову , но, как вспоминал один из его помощников, Руслан Имранович неожиданно, в том числе для себя самого, выбранный Ельциным в качестве его преемника на посту председателя Верховного Совета, по-кавказски преданно готов был служить ему. Но при этом, будучи человеком амбициозным, да еще и доктором экономических наук, членом-корреспондентом РАН, считал возможным иметь свое мнение о реформах и активно их критиковал, сталкиваясь при этом с оскорбительно-насмешливым отношением реформаторов к своим претензиям. Хасбулатов ждал защиты и поддержки от Ельцина, а не дождавшись, воспринял это как знак разрыва отношений.

Президентский указ и канонада танковых орудий с Новоарбатского моста оборвали действительно содержательную дискуссию, которая велась тогда в обществе, пока представители радикалов с обеих сторон обменивались обвинениями типа «сам фашист». Главные пункты этой дискуссии, которая на самом деле так и не закончена: во-первых, выбор политической системы для российского государств, во-вторых, масштаб, способ и формы приватизации как основы перехода к рыночной экономике, в-третьих, характер и формы проведения экономической реформы и текущей экономической политики.

Продолжение этой дискуссии необходимо уже не столько для того, чтобы что-то поменять (пасту в тюбик обратно не засунешь), сколько для того, чтобы понять, какой же выбор тогда сделала Россия или сделали за нее, где мы сейчас в результате произошедших перемен и как развиваться дальше.

Борис Ельцин и Руслан Хасбулатов до конфликта

Фото: ИТАР-ТАСС

Президентская или парламентская?

Принципиальные разногласия между «демократами» из Верховного Совета и «демократами» из окружения Ельцина состояли как раз в отношении к тому, какая политическая система нужна России. Демократы Верховного Совета и вообще его большинство выступали за парламентскую республику, а их оппоненты, удивительным образом считая именно себя настоящими демократами, восхищались Пиночетом и думали, как бы, не теряя демократического лица, получить возможность не считаться с мнением парламента. И настаивали на суперпрезидентской республике.

Один из членов команды Гайдара говорил, объясняя эту позицию: «Одного президента-рыночника найти легче, чем 450 депутатов-рыночников». Он же, будучи человеком довольно отвязным, в ответ на замечание, что трудно рассчитывать на президента, который болеет известной болезнью, сказал: «Больной рыночник лучше здорового антирыночника». Повторив буквально слова вожака матросов-анархистов из пьесы Вишневского «Оптимистическая трагедия», что «больной революционер лучше здорового контрреволюционера».

Более того, два ведущих демократа того времени Гавриил Попов и Геннадий Бурбулис выступили в начале 1992 года со статьями, в которых доказывали, что России ближе беспартийная демократия. И хотя этот взгляд обосновывался российской историей, за ним стояло простое соображение: с сильными партиями надо считаться, а реформаторы не хотели с кем-либо считаться.

В российском обществе с тех пор утвердилось скептическое отношение к партиям и мнение, что для России подходит именно президентская форма правления, — потому что у нас такая страна, для управления которой нужна сильная рука. И многие считают, что чем сильнее, тем лучше. Потому что иначе в стране воцарится хаос. Однако мировой исторический опыт и политическая наука утверждают, что именно парламентская республика лучший способ и против хаоса, и против злоупотребления властью, потому что в парламентской республике гибче и изощреннее система сдержек и противовесов.

Сошлюсь на опыт непопулярных теперь в России американских советников, которые после войны в Германии и Японии содействовали утверждению в этих странах именно парламентских систем — республики и монархии. И это не случайно. Американцы на примере истории самих Германии и Японии и стран, воспроизводивших американскую президентскую политическую систему в той же Латинской Америке, видели, что всюду она достаточно быстро вырождается в лучшем случае в автократию. Просто потому, что в рамках парламентской системы приходится искать компромиссы между различными политическими силами и легче это делать. Кроме того, деятельная парламентская система инициирует развитие партийной системы, которая самым естественным образом выстраивается в соответствии с социальными запросами различных общественных страт.

Политические же игры вокруг одного политика — кандидата в президенты неизбежно порождают развитие не политических партий, но клиентел, а вокруг уже избранного президента — неизбежно вырождаются в закрытые от общественности интриги за место около «трона», в то время как в парламенте политическое противостояние заведомо публично и, следовательно, более подконтрольно общественному мнению. Ответ на вопрос, почему в США удавалось избегать такой концентрации интриг и власти, как в латиноамериканских или азиатских странах с президентской формой правления, требует отдельного анализа, но факт налицо. Хотя надо честно признать, что последние десятилетия и американская система, и парламентские системы европейских стран тяготеют к сужению возможностей демократических институтов.