Где живут счастливые? - Наталия Сухинина

Ну ж ну» думал Толя. Вот ведь как его старый друг вписался в московскую благополучную жизнь. И дом — полная чаша, и жена-красавица. Бывает же так. Он вспомнил, что вот уже третий год не может отвезти свою Любушку подлечиться на море. Отложат деньги, а потом и влезут в заначку, и опять всё сначала. А дети? Он до сих пор ничего не спросил Володю про детей.

А наследники-то ваши ещё не определили вас в бабушки с дедушкой?

Сын у нас в загранкомандировке, он специалист по компьютерной технике.

Тая ответила на вопрос поспешно, а Володя опустил глаза. Толя заметил это и понял, что зря влез с расспросами.

Вечерело. Глаза Толи слипались от усталости. От громодья впечатлений, от выпитого коньяка он расслабился, откинулся в кресле, по-домашнему вытянул ноги. Интересно, где они меня положат — думал. Наверное, в гостиной возле рыбок, там такой роскошный кожаный диван... Тая занялась посудой и они остались, наконец, одни. Желание разговоров типа «а помнишь?» уже перегорело, усталость брала своё.

Ты где остановился? — вдруг спросил Володя, Тихо гак спросил, виновато.

Я-то? Да так, знаешь...

Толя засуетился, он не готов был к такому своему прокоЛу, замахал руками, исправляя неловкую ситуацию:

Ты не волнуйся, у меня в Москве много знакомых.

Вышли в ночную Москву.

Не могу тебя отвезти... выпил, — извинился Володя, - но тут маршрутки до метро, одна за другой.

Но маршрутки не было. Они стояли в ночи, вглядываясь в пустую дорогу, Володя нервничал. Толя винился, что сам вляпался в такую незадачу. На диване кожаном с рыбками рядом, размечтался...

Ты-то как живёшь? И не поговорили толком, - Володя взял Толю за рукав. - Ты-то как, старик?

Все нормально, жена, сыновья взрослые. Живём помаленьку.

Знаешь что? - Володя будто согнал с себя ночную дрёму. - Возвращаемся! Будем сидеть на кухне, пить коньяк и разговаривать. О тебе, обо мне, о наших из Лесного. В конце концов, имею я право в своём собственном доме встретить по-человечески друга? Идём! - потянул он Толю от остановки.

Толя обрадовался. Давние, забытые нотки узнал он в голосе друга.

Пойдём! - обрадовался. - А Тая?

-  А Тая уже спит. Ей наши мужские разговоры ни к чему.

И они вновь вступили в великолепие прихожей. Володя весело швырнул под ноги друга тапочки, прикрыл дверь в спальню, захлопал холодильником - куски, салатики... На цыпочках прошёл в гостиную и торжественно вынес оттуда роскошную бутылку.

Лучший французский коньяк. Гуляем, старик! Какие наши годы!

Они пили коньяк и говорили. Уж тут-то отвели душу воспоминаниями. Вспомнили Мироновну, умерла, наверное, давай помянем... Красавицу Аню Островую, обабилась Анька, на вечере встретил, не узнал. Толя рассказывал о сыновьях, прочат им большое будущее, да осёкся, усмотрев в Володькиных глазах глубокую печаль.

А у меня, Толян, беда. Мой-то ни в какой не в загранкомандировке. В больнице он давно уже. Наркотики. Два раза вены резал. Крыша поехала, в психушке.

Господи, помилуй, - прошептал Толя. - Прости, не знал.

Мы скрываем. Тая придумала - в отъезде. Кажется, уже и сама верит.

Мать - душа болит...

Опять выпили. Помолчали. Потом тихонечко стали петь, сиделось им очень славно, сна не было в помине.

И вдруг дверь резко раскрылась. В длинном сиреневом махровом халате перед ними стояла Тая, взлохмаченная и злая:

Я не понимаю, что тут происходит? Ты уже давно должен был проводить гостя и лечь спать. У тебя завтра ответственный день. Что происходит?

Радистка Кэт вышла на связь, — обречённо сострил Володя. — Успокойся, иди спать, нам надо поговорить.

Поговорить им надо, за весь день не наговорились, — голос Таи крепчал, набирал силу.

Заткнись! — вдруг закричал Володька, - заткнись, или я тебе сейчас врежу. Целый день пасла меня, как скотину на лужайке. Я друга своего не имею права оставить ночевать, скажи — не имею права?

Воспитанные люди останавливаются в гостинице, они не злоупотребляют гостеприимством хозяев, тем более что хозяева сделали всё: и встретили, и стол накрыли...

Заткнись! Толян, не слушай эту дуру! Ей всё мало, понимаешь, Толян, ей всё мало...

Толя тяжело и виновато поднялся. Прошёл мимо Таи в прихожую, снял с вешалки ветровку.

Я уйду. У меня в Москве много знакомых.

Так будет лучше, — спокойно сказала Тая. - Тем более что поймать такси нет никаких проблем.

Не уходи, Толян, — бросился к другу Володька. - Не уходи, прошу тебя.

Толя был потрясен происходящим. Ему казалось, кончился какой-то надуманный спектакль и теперь смыт грим с лица, забыты длинные, складные монологи, актёры вернулись к своей жизни, которую нет смысла лакировать и домысливать. Какое некрасивое у Таи лицо. Она стояла перед Толей растрёпанная, глаза-щёлочки сверкали гневом. Выхватила взглядом бутылку коньяка на столе:

Коллекционный, - зашлась она в безобразной истерике. — Коллекционный коньяк, я его пять лет берегу, а ты... а вы выжрали его, как сапожники.

Заткнись, - ещё раз повторил Володька, но уже без злобы, обречённо.

А Толе ещё раз умоляюще шепнул:

Не уходи.

О, как хотелось Толе шарахнуть дверью, чтобы посыпалась с потолка престижная краска. Как хотелось ему сказать этой женщине, что она некрасива, безобразна, стара. Обидеть её, унизить - сквитаться. Но стоял рядом друг и преданно, по-собачьи смотрел в глаза:

Толян, не уходи, Толян...

Он понял, если сейчас уйдёт, может случиться всё, семейная ссора наберёт новые обороты, раздуется в страшный, непредсказуемый пожар. Володя не простит Тае унижения. Он должен остаться. Смириться с ситуацией. Но как?! Всё клокочет внутри. Его унизили. Остаться?! Остаться.

Тая, я никуда не уйду. Куда ты гонишь меня на ночь глядя? А если со мной что случится, ты будешь виновата. Мы с Володькой твоим много лет не виделись и первое, что я подумал, когда познакомился с тобой, какая у него красивая жена. Ты красивая, Тая...

Нет, уйдёшь! — Тая завизжала так громко, что Толя вздрогнул. — И заберёшь с собой свои дурацкие деревенские подарки, а с мужем своим я сама разберусь.

Я сейчас позвоню в милицию, — твёрдо и громко произнёс Толя. — И тебя заберут среди ночи в кутузку за нарушение общественного порядка. А мы с Володькой допьём остатки твоего коллекционного коньяка.

Он юродствовал. Но делал это во спасение Володьки. Понимал, что теперь уже деваться некуда, надо уйти из их дома победителем.

Давайте пить чай, — он стал искать по кухонным шкафчикам заварку. — Где в этом доме заварка? Или тоже коллекционная, не для простых смертных?

От Толиной неадекватности Володя притих и со страхом смотрел, как он хлопает дверцами. Присмирела и Тая. Она опомнилась, запахнула халат, провела по спутанным волосам ладонью.

Ты красивая, Тая, ты роскошная женщина, представляю тебя за рулём темно-синей Тойоты. У тебя будет темно-синяя Тойота, потому что тебе идёт синий цвет. А Володька у тебя самый лучший на свете муж. Он любит тебя, он как увидел тебя на приёме в посольстве, так и влюбился — на всю жизнь.

А ты знаешь, кем она работала в посольстве? Парикмахершей. Я пришёл стричься, она меня и оболванила на всю жизнь. — Володя говорил это уже без зла, а с иронией, грустно.

Парикмахерша — это замечательно, - подхватил Толя. - Значит, ты знаешь цену красоте. Я художник, Тая, я тоже люблю всё красивое. У вас роскошный дом, но в нём человеку... плохо. Хоромы, хоромы, а плохо. Знаешь, почему?

Почему? — вдруг спросила она искренне.

В нём хозяйки нет. Попробуй быть хозяйкой, полюби тех, кто приходит в твой дом, а не эти английские обои и итальянскую сантехнику. Тая, прости пеня, Тая, но когда вы приедете к нам, моя Любушка испечёт пирог, а дети покажут свои пейзажи, а я угощу тебя своей фирменной, «коллекционной» «дедусёвкой», настоянной на травах. И ты поймёшь, что в моём доме хозяйка есть.

Он говорил тихо, вдохновенно, он уже не хотел унизить эту женщину. Он хотел её вразумить. Объяснить ей, что она запуталась в жизни, просмотрела в ней что-то очень главное. Произошла лукавая подмена ценностей и что не сам по себе евроремонт порочен, а порочно место, отведённое ему, ремонту, в Тайной жизни. Толя почувствовал себя здоровым, крепким, полным сил человеком рядом с немощными, озлобившимися супругами, чья любовь так и не набрала силу, не закалилась в жизненных боях, а измельчала, сошла на нет. Удивительно, но никакого унижения он уже не чувствовал. Его выгоняли на улицу, а он не ушёл. Унизился? Победил. Победил тайный гнев, Володькино самолюбие, свою гордыню.

Давайте спать. Уже очень поздно. Вернее, ещё очень рано.

...Тая ушла в спальню. А они с Володькой так и остались сидеть на кухне. Но уже не говорили, а только пили коньяк и смотрели, как серебрится московский рассвет в притихшем к утру небе.

...Тая вышла к ним с мешками под глазами, невыспавшаяся и смущённая.

Ты, Толя, меня прости, за вчерашнее.

— За сегодняшнее, — вставил Володя и они засмеялись.