ВСЕ НА ЗЕМЛЕ - Олег Кириллов

Они помолчали, глядя в лицо друг другу, будто впервые увидались. Потом Гуторов полез в шкафчик, вынул бутылку минеральной воды:

— Давай по стакану, а?

Выпили. Гуторов торопливо порезал лимон, разложил на тарелочке:

— Пить мне нельзя ничего, кроме минеральной, а лимон уважаю… Черт его знает, и кислятина, и прочее, а вот люблю… То ли тоска по экзотике, то ли по коньяку… Когда-то употреблял. Потом врачи по поводу печенки запретили… Ну, считай, что мы с тобой коньяка по рюмашке взяли.

А Рокотову говорить не хотелось. Бывает у него часто такое. Вот пошла вроде беседа. Тут бы душу свою на ладони — и на, гляди на нее, родимую. Вся в ссадинах, за то, что когда-то подлецу открылся, за то, что женщине когда-то раз и на всю жизнь поверил, а она над тобой посмеялась, за то, что друг тебя вот так, походя, взял и обманул, за то, что писатель, написавший твою любимую во все годы книгу, при знакомстве личном вдруг оказался неприятным скрягой, — все это било и пинало твою душу. И вот тут знаешь, что человек перед тобой добрый и, может, такой же, как и ты, потерпевший от ошибок, душевный, а вот не можешь ты ему слова нужного сказать и только глядишь и улыбаешься. Добро, коли улыбку твою примет он залогом будущей твоей открытости и дружбы, а коли поймет не так и нахмурится душой — и тогда получится, что не принял ты протянутой тебе руки, оттолкнул ее и сам же нанес человеку обиду.

Нет, вроде понял его Гуторов. Кивнул головой и, положив руку на плечо, сказал:

— Слушай, а тебя люди поймут. Ей-богу. И знаешь за что? За то, что прямо сказал: выхода пока не знаю… У нас же, у партийных и советских работников, ох часто бывает, что простых этих человеческих слов не услышишь… Будто мы семи пядей во лбу и на все у нас ответ готов. Потом, чуток поздней, поймут они тебя, когда подумают про все, что ты сказал. Коли такое услышишь, значит, человек не стесняется учиться… Значит, умен и богом себя никогда не сделает…

3

В приемной сидел Сашка Григорьев. В самом начале Рокотов даже не заметил его, потому что толкалось здесь много народу, на удивление много, откуда только столько собралось. Мельком глянул на присутствующих, узнал Рокотов Сашину полосатую рубаху, в которой глава дорошинской «мыслительной» выбирался на самые торжественные мероприятия. Сев за стол и вызвав секретаршу, Рокотов велел пригласить товарища Григорьева из комбината.

Сашка явился с богатой кожаной папкой в руках. Оглядев обстановку, покачал головой:

— У шефа кабинет лучше… Слушай, тебя ведь народ в приемной ждет.

Рокотов молча встал, вышел в приемную:

— Товарищи, я не смогу никого принять… Если вопросы, с которыми вы пришли, можно решить в отделах, прошу вас зайти туда. Если нет — готов выслушать вас завтра с девяти утра. Если по личным делам — у меня приемный день в понедельник.

И все. Ни слова больше. Григорьев топтался за спиной, вздыхал и поскрипывал новыми сандалиями.

Сели друг против друга у журнального столика.

— Ну? — спросил Рокотов.

— А чего? — Сашка затеял старую игру, в которую они поигрывали в давние времена, когда в мыслительной от табачного дыма силуэты едва проглядывались, и они садились в разные углы, и обычно Петя Ряднов начинал разговор с какого-то глупейшего вопроса и дальше все шло на одних односложных вопросах, которые они предлагали друг за другом, и тот, кто пропускал свою очередь, шел за чаем на четвертый этаж.

Рокотов улыбнулся:

— Говори… со временем плохо.

Сашка вздохнул, почесал переносицу, медленно раскрыл папку:

— Я знал, что эта бумага есть, понимаешь, у меня дурацкая память на все бумаги… Я помнил, что она должна где-то быть, но я не был уверен, А потом я покопался в архиве и нашел.

— Что нашел?

— Понимаешь, в Кореневке уже бурили шесть скважин., Это было в пятьдесят шестом году. Тогда напланировались горно-обогатительные комбинаты, искали только богатую руду для открытого способа разработки… А там богатой руды мало, и на довольно большой глубине она. А кварцитов полно. Я нашел все материалы.

Рокотов почти вырвал из рук Григорьева пухлую пачку бумаг, развернул карту. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять смысл всего происшедшего. Он отодвинул ее в сторону и вдруг облапил Сашку:

— Слушай, да ты понимаешь, что ты сделал? А? Черт очкастый… Да тебя ж за это…

— Бить не надо… Ужасно не люблю, когда больно… Вот если б ты мне премию подбросил рубликов в двести… Понимаешь, жена сервант покупать собирается и жмет на меня… Или подписку на Дюма, а?. Властью первого секретаря.

— Примитивный вымогатель, вот ты кто… Подожди, здесь не сплошное рудное тело?

— Именно сплошное, только под углом к поверхности… Чуть смещено. Просто в этом месте они не стали бурить… Здесь холм. Ребята подумали: зачем делать мартышкин труд, когда с двух сторон рудное тело обозначено четко?

— Карьер… Именно здесь большой карьер… Гигантский карьер. Новый горно-обогатительный комбинат будет только километра на три дальше, чем планировалось… Это чепуха.

Сашка сидел и со снисходительной улыбкой наблюдал, как Рокотов линейкой вымеряет масштаб.

— Вот что, — сказал Рокотов, — сейчас мы с тобой сядем в машину и вместе проедем в Кореневку.

— Я там был вчера.

— А сегодня поглядишь еще раз.

Рокотов аккуратно сложил все бумаги в портфель, подхватил Сашку под руку:

— Идем!

Григорьев шел сзади и тихо бурчал что-то относительно рабочего времени, не спрошенного разрешения на отлучку и совершеннейшей бесцеремонности некоторых партийных работников, которые не учитывают специфики горно-проектировочных работ.

Пока ехали до Кореневки, успели поговорить о замысле Дорошина со Сладковским карьером. Сашка тихо поругивал Рокотова за излишнюю ретивость в результате которой оказался негодным только что законченный цикл работ.

— Тебе что, — говорил он, — ты ушел… А для меня этот проект — перспектива… Шаг к самостоятельному делу… Ты что думаешь, мне охота всю жизнь идеи подавать? Я хочу на себя поработать, а не на дядю.

— Зачем же ты искал кореневские бумаги?

— А черт его знает… Вечное стремление к самому рациональному. Понимал, что себе поджилки пилю. А вот сейчас пожалел… Слышь, Володька, отдай, а? Все равно тебе шеф не разрешит это дело.

— Поглядим… Я ведь недаром у него науку проходил. Высший курс. И он сам говорил, что я способный ученик. И ты со мной пойдешь.

Сашка хмыкнул:

— Счастливый у тебя характер, старик… Меня всегда поражала твоя уверенность… Я перед тобой как кролик перед удавом. Вот понимаю, что ты примитивный фанфарон, как говорит наш друг Петя Ряднов, на арапа прешь, а вот ничего с собой не могу сделать… Стадный инстинкт, стремление быть рядом с сильным… Слушай, а ты уверен, что созрел для того, чтобы заводить собственную школу?

— Мне не школа нужна, Саша… Мне нужны верные помощники…

— И ты не вернешься в комбинат, когда старик захочет уйти?

— Я не думал об этом.

Они выбрались к развилке дорог, вышли из машины. Два оврага, сливаясь в один, разрезали поле на неравные части. То там, то здесь толпились невысокие курганы. На их склонах едва обозначались редкие тропинки. Мощные меловые пласты выходили на поверхность. Жесткая рыжая трава, прижившаяся на этом гигантском пустыре, цепко держалась у обрывов. Только на дне оврага густо зеленели и кустились низкорослые деревца.

Было тихо, и только ветер легко посвистывал в ветвях стоящих у обочины березок.

— Я мерял, — сказал Сашка, — от склона до склона двести шестьдесят метров. Карьер можно начинать прямо в овраге и расширять к северу… От дна оврага до руды семьдесят метров. Это нормальные, даже если хочешь привычные условия… Два водоносных горизонта… Надо продумать хороший дренаж… Кто его будет делать, Володька? Ты ж теперь фигура… Небось за проект не сядешь?

— Если ты окажешься человеком и возьмешься за проект — сяду… Но это при одном условии, что кроме тебя об этом никто не будет знать.

Сашка почесал лоб:

— Бес-искуситель… И я — автор проекта?

— Самодержавнейший… И один из твоих рабов-исполнителей — некто инженер Рокотов.

— Ха-ха… А Петька Ряднов — бог коммуникаций?

— Ты с ним поговоришь?

— Он пойдет к шефу. Это я — молчальник. Но я тоже хочу получать зарплату.

Рокотов сел на край откоса. Сорвал травинку, пожевал ее:

— А тебе не кажется, Сашка, что на двух стульях трудно сидеть? И не то что неудобно, а иногда просто некрасиво на душе от мысли, что на тебя рассчитывают и сосед слева, и сосед справа, а?

Сашка лег на землю прямо в своей нарядной, кобеднешней, как он часто говорил, рубашке. Положил голову на руки, затих. Рокотов видел его плешку, пробившуюся сквозь лохматую шевелюру, и маленькое до удивления ухо: