Нас ждет Севастополь - Георгий Соколов

На другой день Новосельцев доложил командиру дивизиона о готовности корабля выйти в море.

— Пойдешь в дозор, — сказал Корягин, не поднимая полузакрытых глаз. — Нужные распоряжения даст начальник штаба. К вечеру, возможно, прибудет помощник.

Выйдя из штаба, Новосельцев решил сходить к Уздякову.

Штаб базы помещался в небольшом одноэтажном здании метрах в двухстах от берега. Сразу от крыльца начинался узкий и глубокий ход сообщения, он вел в бомбоубежище. Войдя в кабинет, Новосельцев увидел Уздякова, сидящего за массивным двухтумбовым столом, на стенах кабинета висели картины в рамах с морскими видами. В углу кровать, но не такая, как у Корягина, а полутораспальная с никелированными спинками, и была она застлана толстым красным одеялом из верблюжьей шерсти. На одеяле свернулась клубком пестрая кошка. На полу около кровати лежал ковер.

Уздяков встретил лейтенанта приветливо.

— Прошу, прошу, Виктор Матвеевич, — протягивая руку, весело, с басовитыми нотками сказал он. — Чем могу служить? Присаживайтесь.

Новосельцев присел на край тяжелого стула и рассказал про историю с брюками матроса, о мыле.

— Значит, нет на складе, — проговорил Уздяков, когда Новосельцев закончил.

— Я не верю тому, что нет на складе, — решительно заявил лейтенант.

Уздяков нахмурил белесые брови, поджал толстые губы:

— Не верите?! Мне? Это уж слишком, товарищ лейтенант. Вы забываетесь.

— Не верю кладовщику, — поправился Новосельцев. — У меня есть основания не доверять ему. Разрешите от вашего имени сходить в кладовую.

— Гм… сходите, — процедил Уздяков, делая скучающее лицо.

Через несколько минут Новосельцев был уже в вещевом складе.

— Пришел получить брюки для матроса Шабрина, — сообщил он кладовщику. — История с брюками вам известна.

— Известна, товарищ лейтенант, — учтиво ответил кладовщик, невысокий рыжеватый старшина. — Но, к сожалению, брюк нет.

— Я сейчас был у капитана Уздякова, и он передал вам приказание выдать брюки.

Старшина вздохнул:

— А какой размер?

— Четвертый рост.

Открыв ящик, кладовщик вынул брюки.

— Почти единственные, — тоном сожаления произнес он. — Прошу вас расписаться.

— А мыло есть?

— В ограниченном количестве.

— А ну, покажи.

Мыла оказалось в достатке. Новосельцев чувствовал, что вот-вот взорвется. Ну и прохвосты эти кладовщики. Но он сдержался, только сказал кладовщику:

— Если еще раз откажешь в чем моему боцману, пеняй на себя. Понял?

— Не пугайте, товарищ лейтенант, — невозмутимо отозвался тот. — Я пуганый уже.

Новосельцев завернул брюки в газету и пошел к Уздякову.

— Вот, товарищ капитан, оказывается, есть, — с торжествующим видом показал он сверток. — А боцмана водили за нос. Нехорошо. И мыло есть, оказывается.

Уздяков поморщился и пренебрежительно повел плечом.

— Что вы, Виктор Матвеевич, все о брюках разговариваете. Подумаешь — есть у какого-то матроса брюки или нет. Бог с ними. Присаживайтесь. Я еще не обедал. Обед мне из кают-компании принесли сюда. Пообедаем вместе?

Новосельцев не стал отказываться.

За обедом Уздяков рассказал несколько веселых историй, и Новосельцев отметил про себя, что капитан довольно остроумен, умеет хорошо рассказывать, начитан. Когда вестовой убрал со стола, Уздяков угостил лейтенанта сухумским табачком, а сам пересел на стоявшее в углу кресло, закурил и произнес с сожалением:

— Была же жизнь, Виктор Матвеевич… И возраст невелик, а все в прошлом. И все война. Чем все кончится? Слышали, что писала одна фашистская газета о нашем флоте на Черном море?

Новосельцев отрицательно покачал головой.

На лице Уздякова выразилось удивление.

— Как? Не знаете? Как будто лектор из политотдела говорил об этом командирам. У меня записано. — Он встал, вынул из левого ящика стола папку, достал из нее лист бумаги. — Вот прочтите.

На бумаге, видимо, рукой капитана было написано чернилами: «После падения Новороссийска, последнего южного порта Черноморского флота, положение флота стало критическим. Конференция в Монтре обязала Турцию открыть проливы в том случае, если через них должны будут пройти корабли страны, ставшей жертвой войны. Русский флот, изгнанный из черноморских баз и ищущий убежища вне черноморских портов, должен пройти в Средиземное море, через Эгейское, которое находится под контролем держав оси. Что останется от флота? Об интернировании русские никогда не мыслят. Это противоречит их духу. Капитуляция также немыслима. Для этого дух советских моряков слишком высок. Остается единственный, трагический исход — самопотопление».

Прочитав, Новосельцев посмотрел на лист бумаги, потом медленно перевел взгляд на Уздякова.

— Это было напечатано в румынской газете «Виктория», — сказал Уздяков. — Газетенка фашистская. Как видите, предрекают нам самопотопление.

— А что лектор из политотдела говорил?

— Черноморцы, конечно, капитулировать не будут. Газета, надо отдать ей должное, правильно заявила, что дух советских моряков слишком высок, чтобы думать о сдаче в плен. Но и о самопотоплении еще рано думать. Еще повоюем. Таковы были мысли лектора. Я согласен с ним.

— Правильно — повоюем! — воскликнул Новосельцев.

— До последней капли крови. Мертвые сраму не имут, как сказал князь Святослав. Все погибнет, кроме чести. У нас осталось одно — наша честь. С ней и смерть примем.

— А по-моему, товарищ капитан, — с убеждением произнес Новосельцев, блестя глазами, — надо переходить в наступление. Новороссийск следует забрать, и как можно быстрее!

— Для этого нужна сила. А где ее взять?

— Силы должны найтись! Ведь весь народ воюет.

Уздяков снисходительно улыбнулся краем губ и насмешливо произнес:

— Блажен, кто верует, тепло ему на свете…

Лейтенант исподлобья посмотрел на капитана.

Настроение у него сразу упало. Воевать, имея в перспективе только одну смерть, хотя и с честью, удовольствие ниже среднего.

Распростившись с капитаном, Новосельцев вышел из дому и с жадностью стал вдыхать свежий ветерок с моря. Около штаба он заметил Крутова и окликнул его.

Дождавшись, когда Новосельцев подошел, Крутов, сияя, заговорил своей обычной скороговоркой:

— Иду, брат, к жене. В госпиталь. Два часа имею в распоряжении. Не каждый день так. Как у тебя время? Может, сходим вместе? Познакомлю. Только смотри не влюбись.

— Спасибо за приглашение, — сказал Новосельцев, сосредоточенно сдвигая брови. — Скажи, Ваня, лектор из политотдела читал лекцию для командиров?

— Какую ты имеешь в виду?

Новосельцев рассказал ему об обеде у Уздякова. Лицо Крутова посерьезнело.

— Мы в большой опасности, Виктор. Если турки ударят с юга, то нашему флоту придется худо. Нам бы авиации побольше, тогда бы показали им самопотопление. — Он с ожесточением сплюнул и круто переменил разговор: — Чего это Уздяков заимел к тебе расположение?

— Довоенный знакомый, — улыбнулся Новосельцев.

— Не любят у нас этого капитана. Все у него как будто правильно, по закону, а души в поступках нет. Любит поучать, изрекать уставные истины, философию приплетает, а с подчиненными груб, заносчив. Корягин терпеть не может его.

— У каждого человека свои недостатки.

— Это так, конечно, — согласился Крутов. — Однако я спешу.

И он торопливо зашагал по пирсу.

Под вечер, когда на катере уже заработали моторы, на борт поднялся лейтенант с темными тонкими усиками на красивом лице. Поставив на палубу чемодан, он подошел к Новосельцеву и, козырнув, четко доложил:

— Лейтенант Букреев. Прибыл на ваш корабль для прохождения службы в качестве помощника командира.

— Добро, — обрадовался Новосельцев и протянул лейтенанту руку.

Он проводил помощника в его каюту.

— Приведите себя в порядок, отдохните с дороги. Скоро выходим в море. Вам повезло.

— Да, по-видимому, — улыбнулся Букреев, обнажая белые мелкие зубы.

— Из училища или уже служили?

— Полтора года служил помощником на охотнике в Батуми.

— В боях не приходилось участвовать?

— Не довелось. В дозорах время проводили.

— Доведется, еще не конец войны, — пообещал Новосельцев, прикрывая дверь каюты.

Поднявшись на мостик, он распорядился:

— Отдать швартовы.

Взяв в руки рычажки машинного телеграфа, Новосельцев ощутил радостное волнение. Сколько думалось и мечталось об этом на госпитальной койке.

Морской охотник дрогнул, из-под винтов вырвалось могучее рычание, и сразу же нос корабля чуть приподнялся, а корма как бы осела.

С чем сравнить то ощущение, когда летишь над водой, словно чайка, оставляя за собой крутящийся поток? Ветер хлещет тебе в лицо, форштевень режет воду, оставляя похожие на пенистые крылья следы, а себя чувствуешь слитым воедино с кораблем. Что может быть отраднее этого для сердца истинного моряка?! Новосельцев всем своим существом ощущал силу моторов, упругость волны на рулях.