Время любить - Лиз Бехмоарас

– Правда! Ничего особенного. Давай, пошли домой. Не отвлекайся!

Но всю дорогу, пока они шли домой, Исмет продолжал засыпать старшего брата вопросами.

– Губернатор очень важный человек? А он даст тебе медаль?

Январь 1941, Мода

Фрида открыла окно, чтобы проветрить комнату. Приоткрыв ставни, она выглянула на улицу, и в лицо ей ударил ледяной ветер, так что остатки сна сразу испарились. Она торопливо закрыла окно.

Тишину воскресного утра в Мода нарушал только звон колоколов церкви Святого Павла, эхом разносившийся по безлюдным улицам.

Фрида глубоко вздохнула. Она наслаждалась покоем. Скоро завтрак, за которым опять придется выслушивать бесконечные семейные перепалки. Так проходили выходные вот уже целый месяц. Отец не преминет начать перечислять свои претензии к Ференцу, которого считал подозрительным чужаком, а Эмма будет, как может, защищать своего возлюбленного, а отец укажет ей на то, что она проявляет неуважение и ведет себя с родным отцом слишком грубо, так что лучше ей помолчать. Иногда Эмма плакала, и тогда ее мать принималось утешать дочь, уговаривать мужа и тоже пыталась убедить его, что Ференцу, без сомнения, можно доверять. Но тщетно. Самуэль Шульман оставался непреклонен. Фрида пыталась заниматься, но это было нелегко.

Спустившись к завтраку, она сразу поняла, что споры уже начались. Эмма сменила тактику и больше не требовала справедливости, но, словно провинившийся ребенок, делилась с отцом своей болью. Ференцу никак не удавалось получить из главной синагоги Будапешта документ, который бы доказывал его еврейское происхождение. А контора-посредник, в которую он обратился после разговора с Самуэлем Шульманом, попросила за свои услуги непомерное пожертвование.

Эмма объясняла это тем, что в наше время, когда все стараются раздобыть справку, что они не евреи, тот, кто просит обратное, вызывает подозрения. Разумеется, про такого сразу думают: здесь что-то нечисто, какое-то мошенничество. Поэтому под предлогом того, что сейчас война и община переживает нелегкие времена, у него попросили много денег. Ференц такую сумму не может заплатить. И родители его не могут.

Тут Эмма понурилась.

– И ты по-прежнему доверяешь этому человеку? – возмущенно спросил отец.

– Да, доверяю, – упрямо ответила она.

Завтрак закончился в тишине, которую нарушали только звон вилок и ножей и глубокие вздохи Брони Шульман.

Сразу после завтрака Эмма скрылась в комнате, но ближе к обеду спустилась, громко топая каблуками по деревянным ступеням лестницы. На ней были темно-синее пальто и шляпа в тон, на лице не осталось и следа от утренней печали и слез. Длинные изогнутые ресницы были покрыты черной тушью, на губах лежал густой слой помады.

– Я ушла гулять. Счастливо оставаться.

– Ты ушла с Ференцем? – ледяным голосом спросил отец.

– Да, с Ференцем и с другими приятелями, – Эмма старалась говорить непринужденно. – Пойдем в кино на картину «От Майерлинга до Сараево», с Джоном Лоджем и Эдвиж Фёйер в главных ролях. «Жертвы султаната» в турецком переводе. Потом сходим куда-нибудь в кафе, но допоздна засиживаться никто не собирается. Затемнение на всех наводит тоску. К тому же завтра рабочий день.

Прежде чем выйти, она чмокнула сестру и сказала:

– Хорошо позаниматься тебе, Фридушка.

А затем, наклонившись к ее уху, прошептала: «Говорю только тебе, Фридушка: мы не сдались. Мы обручимся и без этого дурацкого документа, будь он неладен, а когда пути назад уже не будет, отец ничего не сможет сделать».

Самуэль Шульман, должно быть, понимал, что не сможет запретить своей двадцатичетырехлетней дочери пойти в кино с друзьями, и потому промолчал. Он умело избегал споров, которые могут нанести ущерб его авторитету. Сейчас он принялся раскуривать трубку и, казалось, был занят только этим, но жесты его были нервозными. Броня раскладывала на обеденном столе предметы, которые она принесла из кладовки: картон, ножницы, мерную ленту, клей. На время затемнения для ламп нужно было смастерить картонные колпаки, а на окна повесить темные занавески.

Фрида бросила на мать нежный взгляд. Та всегда умела утешить и найти выход из затруднения. Это занятие немного отвлечет отца, он скоро позабудет об утреннем разговоре. Все же отец упрям невероятно, но и сестра ему под стать. Что касается Ференца, то Фрида почему-то была уверена: под мягкой, интеллигентной внешностью скрывается решительная и даже безрассудная натура. И если отец не отступится от своих требований, семье грозит кризис. Хорошо, что мама сильная женщина, что у нее есть ученики, что она шьет занавески к затемнению и как ни в чем не бывало ведет корабль повседневной жизни: готовит из дешевых продуктов вкуснейшие блюда, печет пирожки, играет «Турецкий марш» Моцарта и поддерживает семью в целом и каждого по отдельности.

– Фрида, эти ножницы затупились. В кухне есть острые, принеси, пожалуйста!

Фрида принесла. Самуэль встал с кресла и подошел к жене:

– Ты давай режь, а я буду клеить. Так мы быстрее все сделаем, – неожиданно предложил он.

– Сегодня утром на пароходе одна пара разговаривала между собой по-французски, и на них накинулись двое парней, – внезапно принялась рассказывать Броня. – По виду студенты. – Она повернулась к Фриде. – Они обвинили их в неблагодарности, что, вместо того чтобы выучить турецкий, евреи продолжают говорить по-испански, хотя из Испании их выгнали уже сотни лет назад, а сейчас они выбрали французский. Что ты скажешь по поводу этой сцены?

Фрида пожала плечами:

– Возможно, в чем-то они правы.

– Нам повезло, по сравнению с теми, кто приехал из Испании, – продолжала Броня. – Ведь я везде говорю на идише или на русском, и все думают, что я иностранка, никто не возражает.

– Но дело же вовсе не в этом, мама, – сказала было Фрида, но сразу замолчала, так как поняла, что нет никакого смысла обсуждать с матерью, что на самом деле происходит. Вместо этого она встала и поставила на граммофон пластинку. Это была Шестая, «Патетическая», симфония Чайковского, которую очень любил Исмаил.

Интересно, где он сейчас? Чем он занят? Он с такой тревогой рассказал про болезнь отца, и ему никак не удается найти время побыть с ним.

Слушая первую часть симфонии, где воодушевление и отчаяние то и дело сменяли друг друга, Фрида почувствовала, как внутри нее все сжалось. Эта музыка была выражением борьбы, противостоянием композитора ударам и превратностям рока. Интересно, почему Исмаил, который всегда выглядел веселым и довольным жизнью, так любил Чайковского, а в особенности это печальное, горькое произведение, которое, по его словам, было написано так же, как и моцартовский «Реквием».

Фрида вновь принялась за работу, предоставив будущим дням дать ответы на эти вопросы.

Январь 1941, Султанахмет – Джеррахпаша

Исмаил