Тайна смуты - Сергей Анатольевич Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Фигурами» именовались в те века степные пирамиды из бочек с пропитанной дёгтем соломой. Их сторожевые козаки запаливали дневным и самым дальним оповещением о татарах.
Не раз в своей жизни успевал отец Тараса приметить и ночью, и днём окоёмную беду – набег. На самом окоёме её ночью проще приметить – тогда все звезды в дальних ковылях гаснут.
И вдруг – пропал отец! А в руке Тараса осталась теплая отцова люлька… Потянул Тарас дух из люльки – так и вывернулась вдруг вся земля, завернулась от окоёма краями в небеса, будто широкая, во весь Великий Луг, братина.
Повел носом Тарас, поморщился – да как чихнет вдруг во сне!
И тотчас явственно послышалось ему с тыла:
– Здрав будь, ваша козачья милость!
И голос-то – не отцов!
Слыхал Тарас каждое слово, но ясно разумел даже во сне, что могло лишь померещиться, а потому невольно переспросил как бы сам себя:
– Чого?
Позади послышался немолодой, но и не хрипучий смех, а с ним и речь:
– Никак, сколь остро зорок, столь и глух, славный козак?
Тут Тарас уразумел, что не в шуме в ушах от крепкого чиха загвоздка, и смело развернулся. А как развернулся, так и забормотал, себя позабыв, вперемежку всё, что помнил супротив беса не только полуденного, но и на всяк час:
– Свят, свят, свят Господь Саваоф… Живый в помощи Вышнего… и расточатся врази Его…
Пред Тарасом – на расстоянии вытянутой руки – стоял некто, коего за любую отдельную черту внешности уже можно было признать всецелым чужестранцем. И хотя никакой луны на небесах не было, открыт и ясен иноземец был взору с макушки до носков. Ликом кругл и гол, в годах средних. Власами светел почти по свейски, но кудряв, коротко и весьма прилежно стрижен, однако ничуть не выбрит ни по вискам, ни по затылку. По одеянию – панцирный воин и даже военачальник: в чешуе, схваченной на талии поясом, собранным из золотых бляшек-квадратов, поверх брони – алая накидка, схваченная на плече круглой златой гербовой застёжкой. А ниже-то пояса… будто в тумане ночном, по самый пояс стоял незнакомец, и едва прозревал Тарас странное – то ли бос пришлец, то ли обут в невиданные сапоги без носков…
Приметил Тарас ещё одну странность – безоружным стоял перед ним призрак не призрак, да человек ли. Начала сама стихать в устах Тараса его сумбурная обережная молитва. Тем вежливо воспользовался таинственный незнакомец.
– Не впрок так метаться, славный пан козак, – проговорил он вновь на чистейшем руськом наречии, что тоже было удивительно в виду его с головы до ног чужеземной внешности. – Одной верной молитвы довольно – но чтоб с толком. Хватит и «Отче наш». А с ней перекрестись и – вовсе того довольно станет.
– Сам перекрестись первым! – выпалил Тарас.
Чужеземец вздохнул со снисходительностью и рёк:
– Хоть и не слишком любезно встречаешь гостя, славный козак, но изволь, уступлю твоим подозрениям, коих вес и правду признаю.
И чужеземец размашисто перекрестился «во имя Отца и Сына и Святого Духа».
– Одной мы веры, – убедительно рёк чужеземец и спросил: – Теперь тебе легче, славный козак?
– Куда как легче, – выдохнул Тарас.
– Теперь люльку свою подними, – указал чужеземец…
А Тарас, и правда, от беспредельного изумления люльку выронил и до сих пор не совсем опомнился её приметить под ногами.
– «Отче наш» читать-то будешь? – вопросил незнакомец, когда Тарас поднял люльку и бережно обтёр об рукав.
Тарас последовал доброму совету, прочёл с чувством «Отче наш» и, перекрестясь, сказал:
– Уж и вправду подумал, не бес ли ты, ваша милость не знаю кто. Не было никого кругом. Да и сейчас невдомёк мне, откуда тебе взяться, и как я тебя не заприметил на подходе.
– Да и нас в старом войске моём учили тихо и незаметно ходить по земле, – как бы уклончиво отвечал чужеземец. – Вот шёл мимоходом, решил подняться и спросить славного могильного козака, что ему видно теперь.
– Да я и как звать-то тебя, необычайный странник, не знаю, – в свою очередь стал осторожничать Тарас. – А ведь легче делиться с тем, кого хоть по имени знаешь.
– Християнське ім’я маю. Називай мене по-вашому хоч Юрієм… Юрко теж сгодиться[16], – назвался чужеземец.
Услышав то имя, отчего-то сразу возымел доверие к незваному гостю Тарас, и даже диковинные боевые того одежды уже не показались ему невиданными.
– А сам я Тарасом Палийко буду, – представился Тарас и продолжил осторожно выведывать: – Может, слышал обо мне пан воин, уж не знаю, какого звания и какого-чьего полка, ибо свитку такую, какая на тебе, ваша милость, боевую от роду ни на ком не видал – ни на козаке простом, ни на атамане, ни на жолнере ляшском, ни на полковнике… хотя по виду скорее полковника в такой богатой броне признать можно.
– Дальнего и древнего войска сряда, – отвечал незнакомец, – однако верно примечаешь – из полковников я, только полка моего уж нет давно… один странничаю, когда Бог позволяет… И вот смотрю, что-то непокойно козаку на могиле, что-то тревожит его, в какую сторону он ни поглядит. Дай, думаю, поднимусь на курган и спрошу. Ведь могильный козак куда дальше всякого полковника видит. Даже – и гетмана дальше.
Умело подлестил чужеземец Тарасу.
– Да беды-то прямой пока не вижу, а только словно тяжко парит ею, как перед грозой, кругом и отовсюду, пане Юрко, – поделился своими неясными предчувствиями Тарас. – Копится будто на разных концах света, а откуда покатит да громыхнёт, то и невдомёк.
– Верно предчувствуешь, славный козак, – согласился чужеземец. – Поднимаются на трёх сторонах света стихии… Хоть на четвёртой пока спокойно – и то слава богу.
– Разве то стихии, а не языки разных вер? – Мудрый вопрос задал Тарас.
– А языки-народы и суть стихии ныне, разделившиеся в себе, – сказал чужеземец. – Вот глянь ещё разок в южную сторону да скажи, что видишь.
– Да и не смотрел бы туда. Там у турецкого хана в гареме сплошь похоть плоти да похоть очес, как апостол писал, – мудро ввернул Тарас слова самого апостола Иоанна Богослова.
– Ты в мелочь-то не вперяйся, Тарас, не разглядывай пылинки-песчинки, хотя и можешь разглядеть их за целую милю. Ты ныне всю ширь южную, турецкую, взором возьми да зараз охвати, – посоветовал чужеземец и добавил, точно приказав по-полковничьи: – А ну-ка!
Потщился Тарас охватить взором все южные пределы – и видит: копится там за окоёмом туча
