О природе человека - Немесий Эмесский

Итак[516], способность представления передает мыслительной способности восприятия внешних чувств[517]; способность же мышления, или рассудок, приняв и обсудив это, отсылает способности памяти. Органом последней служит задний желудочек головного мозга, который называют еще мозжечком[518], и находящаяся в нем (т. е. в мозгу) «психическая пневма».

А так как[519] мы признали началом и корнями ощущений передние желудочки головного мозга, способности мышления — средний (желудочек), а памяти — задний, то необходимо доказать, что это действительно так, чтобы не казалось, что мы без всякого разумного основания верим сказанному[520]. Наиболее достаточное доказательство этого заимствуется из самой деятельности частей[521] (мозга). Действительно, если каким–либо образом повреждаются передние желудочки головного мозга, то затрудняется деятельность внешних чувств, но способность мышления еще остается неповрежденной; когда же страдает один только средний желудочек — нарушается правильность мышления, а органы чувств сохраняют свои природные ощущение. Если же страдают и передние, и средний желудочки, то расстраивается рассудок вместе с внешними чувствами. А когда страдает мозжечок[522], то исчезает только[523] память, тогда как деятельность внешних чувств и мышления нисколько не повреждается. Если же вместе с передними желудочками страдают от чего–либо[524] и средний, и задний, то одновременно расстраиваются и ощущения, и рассудок, и память, причем, и все живое существо подвергается опасности погибнуть. Это бывает очевидно при многоразличных болезнях и припадках, особенно же при сумасшествии. Действительно, некоторые из страдающих этой болезнью, при расстройстве одной только мыслительной способности, вполне сохраняют внешние чувства. Таким именно Гален[525] изображает одного сумасшедшего, который — во время работы у него некоего шерстоделателя (ткача) — встал[526] и, схватив стеклянные сосуды, стремительно приблизился к окнам и спросил присутствующих, называя каждый сосуд по имени, не желают ли они, чтобы сосуды были брошены вниз; когда же присутствующие изъявили свое согласие, он, прежде всего, бросил поодиночке все сосуды, а затем спросил присутствующих — не желают ли они, чтобы был брошен и ткач; когда же те, приняв это за детскую шутку, сказали на этом основании, что желают, он, схватив ткача, бросил его сверху вниз. Этот сумасшедший был здоров внешними чувствами: ведь он знал (различал), что вот это — сосуды, а то — ткач, но рассудок у него был расстроен[527]. Иные же увлекаются пустым представлением (призраком), думая, что видят то, чего на самом деле не видят[528], тогда как об остальном рассуждают здраво: у них бывают повреждены только передние желудочки (мозга), в то время как средний остается здоровым. Вообще, теми страданиями, каким подвергается каждый член (орган), затрудняются его функции; живое существо становится неспособным к той именно деятельности, исполнять которую от природы предназначен страдающий член, как, например, боль ноги препятствует нам гулять, потому что эту деятельность исполняет нога.

ГЛАВА XIV

О ВНУТРЕННЕМ СЛОВЕ И ПРОИЗНОСИМОМ[529]

Выше изложено одно деление психических способностей, сообразно которому разделяются и некоторые органы[530] тела. Но есть еще другое деление разумной души — деление по другому способу — на так называемые внутреннее слово и произносимое[531]. Внутреннее слово (ένδιάθετος λόγος) есть движение души, происходящее в рассудке — без всякого внешнего выражения[532]. Отсюда, мы часто и молча ведем с самими собой целое рассуждение, а также разговариваем во время сновидений: по этой способности преимущественно мы все считаемся разумными, и именно — не столько по слову произносимому[533], сколько по внутреннему. Ведь и глухонемые от рождения, и потерявшие голос по причине какой–нибудь болезни или страсти нисколько не менее разумны. Слово же произносимое (προφορικός λόγος) проявляется[534] в звуке и разговорах. Органы звука (голоса) многочисленны — именно: внутренние межреберные мышцы, грудная клетка, легкие, дыхательное горло[535] и гортань, особенно — хрящевые части этих последних, возвратные нервы, язычок[536] и все мускулы, движущие эти части, являются органами произношения. Орган речи — рот: в нем именно складывается, образуется и как бы формируется речь, причем, язык и надгортанник[537] играют роль плектра[538], небо — литавры[539], зубы и различные открытия рта исполняют назначение струн, как в лире: принимает здесь некоторое участие и нос, способствуя благозвучию или какафонии[540], что бывает очевидно при пении.

ГЛАВА XV

ИНОЕ ДЕЛЕНИЕ ДУШИ[541]

Разделяют[542] душу еще и иначе по способностям, видам, или частям, именно: на растительную, которая называется вместе питающей и возвращающей (силой)[543], на чувствующую (ощущающую) и мыслящую. Об органах каждой из них частью уже говорилось, частью же будет сказано ниже. Стоик Зенон полагает, что душа состоит из восьми частей, и разделяет ее на главное начало (τό ήγεμοικόν), пять чувств, способность речи и силу производительную[544]. Но философ Панеций совершенно справедливо считает способность речи[545] частью (проявлением) способности произвольного движения, а силу производительную — не психической, а физической способностью[546]. Аристотель в «Физике» говорит, что существует пять частей (видов) души: начало растительное, начало ощущающее, начало движения в пространстве, начало желания (стремления) и начало мыслящее[547]. Под растительной (частью души) он разумеет силу питающую, способствующую росту, рождающую, производящую и образующую тела; растительную же он называет еще питающей, давая название целому по его наилучшей части, то есть — силе питающей, от которой зависят и остальные части растительной души. Так Аристотель учит в «Физике». В «Этике» же он разделяет душу на два главных и основных вида: на разумную и неразумную. А неразумную душу он, в свою очередь, подразделяет на подчиняющуюся разуму и неповинующуюся ему[548]. Относительно разумной души говорилось выше, — относительно же неразумной будем рассуждать теперь.

ГЛАВА XVI

О НЕРАЗУМНОЙ ЧАСТИ ДУШИ, КОТОРАЯ НАЗЫВАЕТСЯ ТАКЖЕ СТРАСТНОЙ [И ЖЕЛАТЕЛЬНОЙ][549]

Некоторые утверждают, что неразумное существует само по себе как неразумная душа, а не как часть разумной. И, во–первых, она сама по себе присуща неразумным животным, из чего явствует, что она есть нечто самобытное[550], а не часть другой (души); затем — ни с чем несообразно, чтобы неразумное было частью разумной души. Но Аристотель считает неразумное и частью, и способностью (разумной души) и разделяет его на две части — как мы сказали[551], — которые вообще называет желательной способностью (όρεκτικόν )[552]. Этой способности свойственно также произвольное движение[553]: желание, ведь, есть начало движения[554], потому что, будучи объяты желанием, живые существа побуждаются к произвольному движению[555]. Одна часть неразумной души не повинуется разуму, а другая — повинуется ему; в свою очередь, повинующаяся разуму часть разделяется на две — на чувственно–нежелательную (то έπιθυμητικόν) и аффективную (τό θυμικόν)[556]. Органом пожелательной способности как чувственной[557] служит печень, а аффектной — сердце, твердая часть, способная к напряженному движению и предназначенная к трудной работе и сильным порывам, — подобно тому, как печень, нежная внутренность, является органом нежного вожделения. Эти (две) способности называются повинующимися разуму потому, что они от природы созданы подчиняться разуму, покоряться ему и возбуждаться к деятельности[558] так, как он прикажет — конечно, у людей, живущих согласно с природой. Эти страсти (τα πάθη) составляют существо животного: без них, ведь, не может состоять жизнь.

А так как о страсти (πάθος ) говорят в двояком смысле[559], то нужно, прежде всего, точно разграничить эту соименность (την όμωνυμίαν). Так, говорится о страсти телесной как, например, о болезнях и ранах[560], говорится также и о страсти душевной, о которой у нас сейчас идет речь, именно: о чувственном пожелании и гневе. В общем же и родовом смысле страсть живого существа есть то, за чем следует удовольствие или печаль[561]. За страстью следует печаль, но самая страсть не есть печаль, потому что если бы было так, то все страдающее вместе и скорбело бы, — между тем, бесчувственное страдает, но не скорбит[562]; следовательно, не страсть есть скорбь (боль), но — ощущение страсти[563], — причем, эта страсть должна быть значительна[564], чтобы могла быть воспринята чувством. Определение же душевных страстей таково: страсть есть чувственное движение желательной способности при представлении (чего–либо) доброго или дурного; или иначе: страсть есть неразумное движение души вследствие ожидания[565] блага или зла[566].А родовую[567] страсть определяют таким образом: страсть есть движение, производимое одним в другом[568]. Энергия же[569] есть движение деятельное (самостоятельное), согласно с природой. А деятельным называется то, что движется само от себя[570], Таким образом, и гнев есть деятельность (энергия) аффективной (раздражительной) способности, а страсть — энергия двух частей души и, кроме того, всего нашего тела, всякий раз когда оно вынужденно ведется к действиям гневом. Ведь, в этом случае в одном происходит движение, вызванное другим, что именно мы и назвали страстью. Энергия называется страстью и в другом смысле, именно — всякий раз, как она проявляется вопреки природе. Ведь деятельность (энергия) есть движение согласно с природой, а страсть — вопреки природе. Таким образом, в этом именно смысле энергия называется страстью, когда она возбуждается не согласно с природой, сам ли по себе возбуждается кто–либо, или — от другого[571]. Поэтому, пульсовое движение сердца[572] есть энергия (деятельность), а то движение, которое происходит скачками[573], есть страсть. От сердца, ведь, исходит и учащенное движение (биение), но не по природе; от него же — и пульсовое, но согласно с природой. Нисколько поэтому не удивительно, что одна и та же вещь называется и страстью, и энергией (деятельностью). Ведь, поскольку движения происходят из самого страстного начала души, они суть некоторые энергии, а поскольку они неумеренны и не согласны с природой, уже не энергии, но страсти. Таким образом, движение неразумной души есть страсть и в том, и в другом значении[574]. Но не всякое движение (возбуждение) страстного начала души называется страстью, а только — самые сильные и достигающие чувства. Ведь незначительные и нечувствительные возбуждения еще не суть страсти — так как необходимо, чтобы страсть имела также и величину[575], притом — значительную. Поэтому, к определению страсти добавляется: (страсть есть) движение, подлежащее чувственному восприятию; потому что незначительные возбуждения, незаметные для чувства, как сказано, не производят страсти.