Иди до конца - Сергей Снегов

— Вот как? — сказал Терентьев, сдерживаясь, чтоб не прорвалось раздражение. — Оказывается, мне и отдохнуть нельзя — непорядочно… А с какого времени я обязан согласовывать с ним каждый шаг? Не с того ли, как он вторгнулся в наши с вами отношения? Вот уж, точно, порядочность: у кого просишь помощи, отбивать…

— Отбивать! — крикнула Лариса. Она вскочила, швырнула книгу на стенд. — Да как вы смеете это — отбивать? — Испугавшись своего крика, она заговорила тише: — Отбить можно у тех, кто держится за друга, не отдает его, а вы? «Идите, идите, вас зовут!» Вот вы какой! Вы никого не любите, вам никто не дорог, вы способны легко распрощаться даже с тем, кому перед тем твердили…

Ее голос прервался, она заплакала и отвернулась.

Терентьев был ошеломлен неожиданным обвинением. Она заговорила еще горячей и гневней:

— Вы любите только себя, только себя — свои идеи, свою работу. К остальному вы равнодушны, хоть и уверяете… Нет, подождите, я не кончила! Вот за это вы держитесь, тут у вас не вырвешь из рук ни одной мысли, ни одного словечка помощи! Это уж ваше, только ваше, по-настоящему любимое, вы зубами будете грызть, кто покусится… Отдых! От чего вам нужно отдыхать? Не отдых, а трусливое бегство! Вы уезжаете, чтоб вас случайно не принудили консультировать Аркадия! И разве вы поинтересовались, как я, что со мною?.. Это все так мелко для вас, так ничтожно!

Она снова заплакала, вытирала глаза платком. Он грустно сказал после некоторого молчания:

— Будьте благоразумны, Ларочка! Я, может быть, и плохой человек, но не такой уж плохой, как вы изображаете. Да, мне не хотелось возиться с Черданцевым, и не только потому, что моя тема мне дороже, хотя и это тоже — я ведь столько лет размышлял о том, чем мы сейчас занимаемся с вами, я сжился со всем этим…

Она прервала его враждебно:

— Все это уже не имеет значения. Аркадий твердо стоит на своих ногах. В его исследованиях наступил перелом, еще одна-две недели, и тема будет закончена. Посторонняя помощь ему уже не нужна.

Он сказал очень осторожно:

— Ну что же, хорошо, если так.

Они еще помолчали с минуту. Лариса понемногу успокаивалась. Терентьев сказал:

— Вы в стольких винах меня обвинили… Мне хотелось бы оправдаться перед вами.

— Боюсь, вам не удастся, — возразила она сухо. — Не будем терять напрасно времени. Вам еще надо собраться к поезду.

— Ларочка, не надо так!.. Поверьте, если я не обо всем расспрашиваю, так не потому, что меня не тревожит… Ваши отношения с Аркадием…

— Вас все же интересуют мои отношения с Аркадием? — спросила она с вызовом. — Что же вас интересует в них? Дружим ли мы? Да, дружим! Может, вас волнует, есть ли у нас близость? Могу и на это ответить. Близости у нас нет, но она будет. После защиты диссертации мы распишемся, это решено!

Она знала, что делает ему больно. Она глядела ему в глаза. В ее лице было что-то мстительное и злорадное. Он думал о том, что, в сущности, вовсе не знает эту то вспыльчивую, то задумчивую, всегда неровную женщину. Все-таки почему она так страстно хочет его унизить? Он не делал ей зла, видит бог, не собирается делать, не следовало бы так с ним разговаривать! Терентьев почувствовал себя постаревшим и усталым. Он растерянно улыбался своим мыслям, с болью чувствовал на лице эту нелепую, застывшую улыбку, но не мог ее согнать. Он взял брошенную ею на стенд книгу и снова положил.

— Надо уходить. Пишите мне. Сейчас, конечно, такие признания ни к чему, вы, возможно, и не поверите мне, но я вам друг, я по-прежнему ваш друг, Ларочка!

Она опять отвернулась, склонила голову. Он ласково провел рукой по ее волосам. Она схватила его руку, прижалась к ней щекой, прошептала:

— Я напишу, Борис Семеныч! И не сердитесь, что хотела вас обидеть… Я знаю, вы хороший, я всегда помню, что вы хороший!

18

В письмах она была откровенней — сообщала о прогулках и о работе, делилась чувствами и заботами. Она словно забыла об их последнем разговоре. Она беседовала с Терентьевым, как со старым, добрым другом. Все концентрировалось вокруг Аркадия, через каждые три строчки она возвращалась к нему. Его внимание и время поглощала теперь подготовка к защите диссертации. «Хлопот с ней ужас как много, — писала Лариса. — Шутак торопит, а Жигалов упирается, чтоб соблюсти какие-то глупые формы, — вот вредный!» «Я уверена что защита пройдет блестяще!» — ликовала она в другом письме. «Эксперименты закончены, диаграммы и графики вычерчены».

Перед концом отпуска пришли письмо и от Щетинина. «В институте смятение, — извещал он. — Шутак по-прежнему в восторге от Черданцева. С диссертацией его я не знакомился, она нарасхват, особенно и не хочется, если признаться. Он все так же несимпатичен мне, хотя успех голову ему не вскружил — кланяется первый и предупредительней, чем прежде. Времени он, конечно, не теряет даром — списался с каким-то заводом, оттуда прислали два метра бумаги с ахами и восклицательными дубинами: „Очень нужно!“, „Замечательно!“, „Настоящая помощь производству!“, „Заждались!“, „С нашей стороны любое содействие!“ Аркашка знает, какие подобрать словечки. После этого и Жигалов обмяк. Он сообразил, что на. Аркашкиной стряпне можно погреть руки. Нет совещания, чтоб он не твердил о нашей помощи производству. Вот так, милый. Надеюсь, ты не задержишься. Надо, надо тебе присутствовать на защите». У Терентьева было на этот предмет свое мнение. Когда закончился его срок в санатории, он переехал в гостиницу «Абхазия» на городской бульвар, чтоб задержаться еще на несколько дней. В гостинице было людно и шумно, еще людней и шумней было на улицах, море с грохотом било в бетонные причалы, гудели теплоходы, визжали цепи подъемных крапов, веерные пальмы выкручивали над головами лакированные листья, кипарисы тонко пахли гуталином — все кругом было натискано людьми, растениями, светом, тенями, запахами и звуками. Терентьев чувствовал себя отлично: он по-настоящему отдыхал. Он возвращался с уверенностью, что опоздает на защиту.

Он приехал как раз вовремя. Утром его перехватил в вестибюле института Жигалов. Грузный директор взял Терентьева под руку, что означало большое доверие и честь, и ввел к себе в кабинет.

— Очень рад, что вернулись, — сказал он, поставив на стол зеркальце и старательно наводя на лысину волосяной покров в один слой. — Сегодня ученый совет. Черданцев «остепеняется». Хотелось бы, чтоб вы хоть вчерне ознакомились с его опусом.

Терентьева всегда смешила забота Жигалова о сохранности «лысозащитной полосы». Он ответил, стараясь быть серьезным, — на всякий случай он отвернулся от директора:

— Боюсь, что уже не успею.

Жигалов вздохнул и убрал зеркальце в стол.

— Все так, не вы один. Младшие сотрудники набросились на диссертацию, как подростки на шпионский роман, а корифеи нос воротят.

Терентьев вежливо поинтересовался:

— Ну, и чем вы это объясняете?

Жигалов вздохнул еще шумнее:

— Как — чем? Не хотят ссориться с Евгением Алексеевичем. Он свое мнение обнародовал. Надо или оспорить, или безропотно присоединиться. Одно — страшновато, другое — неудобно. Не знать, о чем речь, всего удобней. По-вашему — не так?

— Не берусь судить, так или не так. Разрешите идти, Кирилл Петрович?

— Пожалуйста, идите. Как отдыхали, Борис Семеныч? Вид у вас вроде ничего. Вид туда и обратно, как говорят на юге.

— Отдыхал прекрасно. Купался, загорал и слушал радио.

Жигалов проводил Терентьева к двери.

— Да, еще одно — нарекания на вас… Пустячок, конечно, но знать надо. Академик что-то на вас ополчился. Недавно бушевал, что статью задерживаете, наплевательски относитесь к работе и прочее в том же духе. Я, разумеется, защищал, человек на отдыхе, надо же ему набрать сил — ничего слушать не хотел. Не знаю, кто его настроил против вас.

Терентьев пожал плечами. Все происходило, вероятно, как излагал Жигалов. Это ничего не меняло, Жигалов излагал неправильно. Факты были те же, смысл иной. Терентьев с нежностью подумал о Шутаке. Достанется ему от старика при встрече, ну и достанется! Тот просто понять не способен, как это человек в разгар работы удирает на южные пляжи. Можно представить себе, как он сердился, когда узнал, что Терентьев из Ленинграда, даже не заехав в институт, покатил в Сухуми.

— Я догадываюсь, кто настраивает академика против меня. Это, разумеется, Щетинин.

— Возможно, и Щетинин. Во всяком случае, я встревожился. Не люблю ссор и всякой такой групповщины. Если дойдет до ругани с академиком, я вас поддержу, можете на меня положиться.

Щетинин встретил Терентьева в коридоре. Они с размаху обнялись.

— Скотина! — весело оказал Терентьев. — Это ты устраиваешь мне пакости с Шутаком?

— Конечно, я! — заорал Щетинин. — Кто же еще? И еще не такую устрою, будь спокоен! Он тебе всыплет по первое число! Покажись, покажись! У тебя изумительный вид, расцвел, как девушка перед свадьбой.