1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

«Простая логика» подсказывала в качестве естественного союзника Россию, и это мнение разделяли многие — от французских коммунистов слева до министра кабинета Поля Рейно на правом фланге. У Советского Союза, по словам Рейно, было то, чего не было у Британии было весьма немаловажно при любой войне с нацистской Германией: мощные сухопутные и воздушные силы. И все же в своих расчетах чешской политики французское правительство меньше всего рассчитывало на Советский Союз. Оно ни разу не консультировалось с советским правительством, прежде чем принять какое-либо важное решение, и ставило его уже перед свершившимся фактом, а чаще не считало нужным и сообщать. Несмотря на то, что у Франции были договоры о взаимной помощи с СССР и Чехословакией, французское правительство никогда не поднимало вопроса о совместном обсуждении вопросов обороны. Суриц объяснял французскую позицию британским влиянием. Не подвергая франко-советский пакт прямым нападкам, британцы твердо стояли на том, что не стоит обращать на него особого внимания, ибо это могло усложнить проведение мирных инициатив. И хотя сам Даладье, по словам почти всех информаторов Сурица, был довольно высокого мнения о советской военной мощи, он, принужденный решать окончательно, не порвал бы с англичанами ради Советского Союза.

Мандель и Рейно, которые выступали за более сильную французскую политику, встретились с Сурицем, чтобы убедить посла оказать давление на Даладье, даже пригрозить, что он может лишиться советской поддержки, если не будет действовать более разумно. Но Суриц не думал, что такая тактика работает, потому что Даладье в качестве реального союзника рассчитывал только на Британию. Советский посол был обескуражен:

«Когда присматриваешься здесь к печати, больше чем на половину захваченной фашистскими руками, к роли банков, трестов, реакционной военщины, когда наблюдаешь этот панический страх, смешанный с пиететом перед германской силой, немецкой «мощью», когда изо дня в день являешься свидетелем вечных оглядок, уступок, постепенной утраты своего собственного, самостоятельного лица во внешней политике, когда, наконец, видишь, как с каждым днем все больше и больше наглеет и подымает голову фашизм, то невольно возникают тревожные мысли и сомнения».

Ко всему этому, говорил Суриц, следовало добавить гнетущую атмосферу повседневных отношений с французами. Это касалось и выполнения обязательств по военным поставкам: Даладье обещал, что все будет исполнено, а его аппарат занимался саботажем и проволочками. Французская боязнь всего, что несло на себе советский отпечаток достигла такой степени, что Bibliotéque nationale, национальная библиотека в Париже, даже отказалась выставлять советские книги.42

Чешский министр иностранных дел, Камил Крофта, в беседах с советским послом Александровским тоже не очень лестно отзывался о французах и англичанах. Ему не нравились британские требования уступок для Германии. Но что вы хотите? спрашивал он: «маленькая Чехословакия» не может подвергнуть себя риску разорвать отношения с Британией. «А что делать Чехословакии, если Франция нас тоже предаст?» По словам Александровского, с особым презрением Крофта отзывался о Бонне.

«Бонне — ужасный трус и ограниченный французский мещанин. Он все время формально заверяет в том, что Франция выполняет свои обязательства и придет на помощь Чехословакии в случае нападения на нее. Однако этот же Бонне пугается малейшего движения и долбит, что ответственность за военное столкновение может пасть на Чехословакию и поэтому она должна делать все, чтобы избежать и тени такой ответственности. Если бы один Бонне говорил о том, что Франция поможет Чехословакии, то Крофта этому просто не поверил бы. Хорошо, что это подтверждают другие во Франции».43

К несчастью, слишком скоро стало ясно, что и заверения этих «других» так же ничего не стоили, как и заверения Бонне.

И все же Литвинов продолжал усилия по организации сопротивления нацистской агрессии. В июне его порадовало известие, что в том случае, если Польша атакует Чехословакию, Франция будет считать себя свободной от обязательств по договору. Именно эту позицию подтвердил и Кулондр — хотя ему не было дано прямых инструкций — в трехсторонней беседе с Литвиновым и Зденеком Фирлингером, чешским посланником, на дипломатическом приеме в Москве 9 июня. Литвинов полагал, что тем самым Польше дано предупреждение «не играть с огнем». По словам Фирлингера, эта беседа не осталась незамеченной, в особенности журналистами и германскими дипломатами.44 И все же Литвинова беспокоила французская нерешительность. Спустя всего несколько недель (12 июля) он вызвал Кулондра, чтобы вновь спросить о позиции Франции в случае, если Польша атакует Чехословакию. Кулондр выразил удивление, и Литвинов пояснил, что такое его любопытство вызвано предположением, что Франция может не счесть себя обязанной помогать Чехословакии. Как Кулондр отмечал прежде, у него этот вопрос был связан с другим предположением: что Советский Союз ожидал интервенции, чтобы помочь Чехословакии, даже если Франция предпочтет остаться в стороне. И хотя Кулондр считал это маловероятным, он все же отмечал, что Литвинов никогда не задавал пустопорожних вопросов. «Он человек прямой... и ничего не делает попусту». Если он спрашивает о чем-то, значит об этом же спрашивает советское правительство, а это в свою очередь объясняет, добавлял Кулондр, концентрацию советских войск в западной Украине.45

Кулондр уважал Литвинова: раньше, той же весной, он сообщал, какое впечатление на него произвели «реализм» наркома и «выдержанность его тона». «Создается впечатление, что здесь ситуацию рассматривают с полной серьезностью и sang-froid (хладнокровием) и партийные расчеты подчиняются интересам государства». Позднее, тем же летом, Кулондр отправился на дачу к Литвинову, чтобы обсудить вопросы внешней политики, в особенности советско-румынские отношения, потому что согласие Румынии на проход Красной армии было жизненно важно для защиты Чехословакии. Литвинов согласился с Кулондром в том, что советскому правительству следует предпринять более энергичные усилия для улучшения отношений с Румынией, но это все же дело двустороннее. А дела говорят громче слов, подчеркнул Литвинов: Румыния сама поставила себя в кильватер польскому правительству, которое во всем поддакивало немцам.46

Отчеты Кулондра не оказывали влияния на французскую политику, хотя, получая тревожные разведдонесения о военных намерениях нацистов, Бонне первым делом спрашивал, что собирается делать по этому поводу Советский Союз. На один из таких запросов в конце июля Кулондр ответил, что советское правительство не делает секрета из своего анализа ситуации. Государства-агрессоры рассматриваются как «хищники», которые готовы атаковать другие, более слабые государства. «Мы должны признать, — говорил Кулондр, — что хотя их действия [советского правительства] довольно неуклюжи и могут вызывать раздражение... иногда... Советы проявляют себя вполне реалистами, они смотрят на вещи прямо и принимают расстановку международных сил такой, какова она есть, а не такой, какой она хотели бы ее видеть. А что касается последних тревожных разведдонесений, Литвинов просто пожал плечами, отметив, что он уже давным-давно говорит о том же самом.

— Примкните штык, — сказал Литвинов, — как сделали в мае чехи, и ситуация может резко измениться. Гитлер блефует и все эти театральные трюки с угрозами и военными демонстрациями рассчитаны, чтобы принудить Францию и Британию признать свое бессилие.

— Но назвать все действия Гитлера блефом — прямой путь к войне, — ответил Кулондр.

— Возможно, — согласился Литвинов, — тогда нам остается отважно и единым фронтом встретить беду.47

Эта беседа имела место как раз за несколько дней до серьезной военной конфронтации между советскими и японскими вооруженными силами на манчьжурской границе. Красная армия оказалась сильнее. И если французскому и британскому правительствам нужно было подтверждение советской решимости и военной мощи, то они его получили.48

К несчастью французам и англичанам не нужно было таких подтверждений; они искали только путей избежать войны с нацистской Германией, даже ценой Чехословакии. В начале сентября Майский встретился в сэром Хорасом Вильсоном и нашел его в настроении унылом и пессимистичном. Он уже вовсе не был так уверен, как весной, отмечал Майский, в достижении быстрого соглашения с Гитлером и Муссолини. «Эти диктаторы, — сетовал Вильсон, — очень трудный народ». Не говоря уже о том, что Вильсон был «почти в панике», не зная, какой еще пакости ждать от Гитлера. «Отсюда готовность Вильсона откупиться от Германии любой ценой». Майский указал на опасность установления нацистской Mittel Europa в случае падения Чехословакии, что явилось бы гораздо большей опасностью для Франции и Британии, чем для Советского Союза. Вильсон не был склонен обсуждать это, а Чемберлен вообще не верил в достоверность таких предположений. Он считал, что нацистской экспансии на восток следует бояться прежде всего Советскому Союзу, и такая перспектива вовсе не волновала премьер-министра. Во всяком случае, Вильсон не знал, стоит ли Британии бросать открытый вызов Гитлеру сейчас, из-за какой-то гипотетической опасности, которая могла возникнуть несколько лет спустя. Такая перспектива была Вильсону «страшна», и он еще долго не мог прийти к какому-то определенному мнению по этому вопросу.49 Все эти вести не вызвали в Москве особой радости, хотя и сюрпризом тоже не явились.