Эта сильная слабая женщина - Евгений Воеводин

Из библиотеки она пошла по магазинам и набрала продуктов на неделю — себе и Ангелине, — две большие тяжелые сумки. Доехала до автовокзала. Сумки больно оттягивали руки. Она поставила сумки прямо на мокрый асфальт, чувствуя, как кровь стучит в голове: не надо было жадничать и набирать столько…

Прямо перед ней, через дорогу стояла бежевая «Волга», и Любовь Ивановна не сразу обратила внимание на человека, который махал ей из окна машины. Просто она не узнала Володьку, а когда узнала и поняла, что он зовет ее к себе, к «Волге», подошла Туфлина (Володька называл ее — Туфля), села, — Володька махнул еще раз и уехал…

Любовь Ивановна почувствовала, как внутри нее все оборвалось. Она не видела улицу. Люди, машины, дома — все это расплылось в глазах и представляло одну бесцветную массу. Это была даже не обида. Пожалуй, ни разу она не испытала такого ощущения, когда хотелось кричать, и очнулась, как после глубокого обморока, удивленно открыв, что ничего кругом не изменилось. Шли люди и машины. Стояли дома. Она ждет своего автобуса, и никому нет до нее никакого дела.

Она еле добралась до дома; не раздеваясь, села в прихожей, не заметив ни того, что здесь горит свет, ни Володькиной куртки на вешалке. Потом медленно сняла туфли, нашарила ногами тапочки, — и не испугалась, не вздрогнула, когда кто-то обнял ее сзади.

— Здравствуй, маман.

Она даже не подняла голову.

— Ты сердишься на меня за сегодняшнее? Зря. Кстати, я ухожу с этой работы.

— Как хочешь, — равнодушно ответила она. Володька опустился рядом с ней на корточки, его голова оказалась вровень с ее головой.

— Не заводись, маман, — тихо попросил Володька. — Это из-за тебя… Туфля не разрешила тебя взять, понимаешь? И вообще, мне надоело возить ее по портнихам, подругам и парикмахерам. Я к ней не нанимался.

Любовь Ивановна повернула голову и поглядела Володьке в глаза. Глаза у него были спокойные. Н е у ж е л и  я  м о г л а  н а  с а м о м  д е л е  п о д у м а т ь,  ч т о  м о й  с ы н  п о д л е ц? Она прижалась к его плечу, к колючему свитеру, — и все плохое ушло, как уходит долгая болезнь, оставляя за собой лишь слабость, которая тоже должна пройти…

9

В институте Володька рассчитался и поступил работать в городе на такси. Вета прибегала к Любови Ивановне по-прежнему, по утрам, чтобы сообщить последние новости: на Володеньку написали жалобу за то, что он повез пассажира по другой улице, а он просто еще не знал дороги короче; Володенька отвез двоих — мужчину и женщину — все такие из себя, в дубленках, прождал двадцать минут, а они так и не вышли расплатиться. Ушли через проходной двор, детишки видели… По комсомольской линии Володеньку уже назначили агитатором… Володенька, Володенька, Володенька!.. Любовь Ивановна мягко подталкивала Ветку к двери: пора разносить почту, а мне на работу. Ветка торопливо чмокала ее и убегала, счастливая оттого, что все так хорошо. Плохо одно — то, что Любовь Ивановна так и не выбралась к  н и м  в гости.

А ей было просто некогда.

Жигунов и Ухарский заканчивали установку, Любовь Ивановна не хотела отрывать Феликса от этой работы и поэтому все испытания вела сама. Она не огорчилась, что результатов на первой серии не было. Пошла к Туфлину, тот долго рассматривал снимки структур, сделанные на микроскопе, перелистал первые страницы рабочей тетради, улыбнулся, развел руками:

— Ну, голубушка, уже легче жить. На целую серию меньше работы! Будем утешаться хотя бы этим. А вот почему ушел Володя, я так и не знаю.

Ей не хотелось огорчать Туфлина, говорить правду. Она сказала, что на такси Володя заработает больше, а ему сейчас очень нужны деньги — есть девушка, собирается жениться… Туфлин кивнул: да, конечно, заработки там хорошие, а вообще-то жаль. Ему очень понравился Володя. Самостоятельный человек. Сейчас у него на машине какой-то въедливый тип, да еще с фамилией, больше похожей на уголовную кличку, — Шамоня… Да, а что с той самой установкой?

Любовь Ивановна удивленно поглядела на Туфлина: он интересуется установкой?

— После нового года сразу же перейдем на нее, — ответила Любовь Ивановна. — Только у меня к вам большая просьба, Игорь Борисович… Скажите нашим энергетикам и технике безопасности, чтоб не придирались.

— Ну уж нет, голубушка! — засмеялся Туфлин… — Я тоже хочу спать спокойно. Наоборот, скажу, чтоб по всей строгости. Мало ли что…

Конечно, он был прав — а Любовь Ивановна боялась напрасно: приемка прошла быстро, спокойно, она сама подписывала акт.

Перед ней стояло сооружение вовсе не изящное, хотя и ярко раскрашенное в два веселых цвета — зеленый и желтый. И все-таки Любови Ивановне казалось, что она присутствует при каком-то сотворении чуда. Она, Туфлин, Дружинин, еще несколько человек, просто любопытные, стояли поодаль. Возле установки оставались только двое — Жигунов и Ухарский. Впрочем, казалось, что Жигунов здесь тоже просто любопытный, он даже руки заложил за спину, будто говоря всем своим видом: а ну, валяй, дружок, покажи, как работает эта хреновина? Ухарский закрепил в зажимах стальной брусок, подвел термопару, включил ток, — и почти мгновенно некрасивая темная полоска металла налилась сначала малиновым, потом красным, потом оранжевым цветом, таким-солнечным и неправдоподобно-нежным, что хотелось дотронуться до нее пальцами.

Туфлин долго тряс Жигунову руку, а тот смущенно отводил глаза: «Да чего тут особенного, Игорь Борисович?» — затем Туфлин обнял за плечи Любовь Ивановну и Ухарского.

— Ну, а теперь с богом, с богом, как говорится!

Когда Любовь Ивановна приподнялась, чтобы поцеловать Жигунова, она не заметила, что лицо у него горит. Вечером ей позвонила Ангелина.

— Слушай, мой-то свалился. Градусник чуть не лопнул — сорок и пять… Ты завтра чем занята?

На завтра у нее была назначена первая серия испытаний на новой установке.

— А ты не можешь договориться с начальством и посидеть у меня до обеда? Мне в город нужно — позарез.

— Хорошо, — сказала Любовь Ивановна. — Что, очень плохо?

— Он сознание потерял, — тихо ответила Ангелина, и, пожалуй, впервые Любовь Ивановна услышала в ее голосе отчаянье. — Понимаешь, никогда с ним такого не было. Врач говорит — двухстороннее. Что-то мне страшно, Любка.

— Перестань, — оборвала ее Любовь Ивановна. — Все будет хорошо. Пусть отлежится. Я приду утром.

— Спасибо, — все также тихо и сдавленно ответила Ангелина.

Конечно, Жигунова никак нельзя было оставлять одного. Утром температура у него немного спала, он лежал измученный, осунувшийся, с седой щетиной на подбородке, мокрым лицом, и много пил, с трудом раздвигая потрескавшиеся от жара губы. Ангелина, уезжая, вдруг заплакала в прихожей. Она боится. Он же молчал, никогда не говорил, что начинает сдавать сердце. Она взялась привести в порядок его одежду, и в каждом пиджаке — пробирочка с нитроглицерином. Пятьдесят седьмой год все-таки. И такую жизнь прожил…

Любовь Ивановна подумала — какую? Странно, ведь я ничего не знаю о Жигунове. Знаю только одно — он очень хороший, очень добрый человек.

— Не терзай ты себя, — сказала она.

— Не могу. Не хочу потерять второго, — шепотом ответила та.

Так она и уехала — со слезами.

Любовь Ивановна подумала — и это странно! Ведь любит, очень любит, зачем же надо было вести себя с ним так все эти годы? Характер? Не хотела чем-то поступиться ради него? Она вошла в комнату. Жигунов глядел на нее, улыбаясь своей тихой улыбкой.

— Уехала Линочка?

— Уехала. А вы постарайтесь уснуть, Сергей Павлович. Как это вас угораздило?

— Так ведь все молодым охота быть. Через двор без пальто бегал… Только это между нами, а то она меня загрызет: «Ах ты, старый козел!»

Это получилось у него очень смешно и похоже.

— Она очень переживает, что вы заболели.

Жигунов вытащил из-под одеяла руку и положил ее на руку Любови Ивановны. Она увидела синее сердце, пробитое стрелой, и снизу надпись: «Лина! Буду помнить вечно!» Жигунов перехватил ее взгляд и нехотя спрятал руку обратно, под одеяло.

— Это я сдуру, в госпитале, еще в сорок первом…

— Вы что же — с сорок первого? — удивилась она. Жигунов поглядел на Любовь Ивановну как-то сбоку, недоверчиво.

— А она ничего вам не рассказывала?

— Вы лежите спокойно, — торопливо остановила его Любовь Ивановна. — Много рассказывала, конечно.

— Нет, — улыбнулся Жигунов. — Наверно, не все.

И Любовь Ивановна поняла, что Жигунова ей не остановить, что вот сейчас для него наступила, быть может, самая сладкая минута — вспоминать, снова перебирать в памяти все с самого начала — все богатство, принадлежащее только ему одному, но которым он был готов щедро поделиться с ней.

До войны Сергей Павлович Жигунов успел поработать на механическом заводе всего полтора года. Был он одинок, молод, жил в общежитии — двадцать коек одна к другой, а посередине комнаты стоял таз, куда в дождливую погоду с потолка текла вода. В общежитии были разные люди: одни копили деньгу, но не от жадности, а чтобы помочь родным в деревне, другие спускали получку за два-три дня, третьи жили спокойно, размеренно, четвертые были просто безоглядны: прошел день — хорошо, чего заботиться о завтрашнем?