Изгнанники - Михаил Михеев

Здесь все было иначе. Ходили надутые и важные, как индюки, господа в строгих костюмах, и делали вид, будто если их не будет, то сразу же или время остановится, или планета сойдет с орбиты. Представлялись вручая визитку, и давая понять, что девушка с погонами старшего лейтенанта им совсем не ровня. Женщины носили платья, по сравнению с которыми те, что она видела на приемах у императора казались чем-то простым и чуть ли не бедноватым. Ну и ко всему этому, отделка помещений была настолько варварски-пышной, что Бьянка даже растерялась. На Новой Софии и то дворец попроще был, а здесь оставалось только удивляться, зачем было городить столько дорогостоящих ненужностей. Те архитектурные стили, который Бьянка видела в Российской империи, при всем их разнообразии выглядели одинаково аскетичными по сравнению с тем, что наворотили здесь.

В общем, Бьянка чувствовала себя не в своей тарелке. Вдобавок, сказывались ее собственные комплексы – ведь пару лет назад она могла запросто стать собственностью любого из этих напыщенных господ и надутых дам. Так продолжалось ровно до тех пор, пока Соломин не приблизился к ней с бокалами шампанского в руках и, пока они пили, не прочел ей краткую лекцию по основам местного этикета и правилах его использования. В принципе, там все сводилось к одному-единственному пункту – мол, незачем комплексовать. Самые крутые здесь они, и, как бы не тужились господа банкиры и прочие политики, все их усилия кончатся в лучшем случае громким пуком. Ни на что большее, чем испорченный воздух, они не способны в принципе, потому что при всей своей важности панически боятся, в том числе, и ее, Бьянку. Ибо, хотя официально они и прибыли от Нового Амстердама, но на самом деле они русские, и это ясно всем. А раз так, то даже посмотреть лишний раз косо не стоит без очень веской причины – можно нарваться. В конце-концов, мнение русского лейтенанта перевешивает все, что может выдать мозг местного папуасского генерала, это нормальная ситуация.

Соломин, кстати, эту ситуацию использовал по полной, в два счета построив премьер-министра Вечного Кипра. Первый человек этой планеты стоял и трепетал, слушая пространные размышления амстердамского короля о перспективах сотрудничества. Ну и о перспективах несотрудничества, конечно – последние, кстати, грозили Вечному Кипру вообще и его правительству в частности серьезными неприятностями в виде линкоров на орбите и ковровых бомбардировок. Соломин, давясь от смеха и с огромным трудом сохраняя внешнюю невозмутимость, расписывал ужасы войны и оккупации и старался лишь, чтобы его собеседник не описался от страха. Ну а закончив, он потрепал премьера по плечу, покровительственно и успокаивающе, и отошел, оставив грека обдумывать дальнейшие перспективы. Из него, конечно, можно было сейчас веревки вить, но Соломин прекрасно понимал, что решения принимает не премьер, а группа наиболее влиятельных на планете финансовых тузов. Вот пускай с ними и поговорит-посоветуется, а потом можно уже и дожимать будет, причем, возможно, не только его и не только словами. Хотя и вряд ли – Соломин хотел пока что от Вечного Кипра не очень многого, и практически не сомневался, что ему пойдут навстречу. Ну а когда будет сделан первый шаг, дальше сдавать свои позиции будет для его оппонентов психологически намного проще, и потихоньку можно будет прибрать эту планету к рукам. Возможно, кстати, в перспективе и не только ее прихватизировать, превратив в вассальное государство.

После короткого, но содержательного разговора с Соломиным, Бьянка взяла себя в руки, и очень скоро обратила внимание на то, что чем наглее она себя ведет, тем с большими уважением и осторожностью к ней относятся. Особенно неожиданным это не было, девушка и раньше не раз наблюдала, как русские "строят" всех подряд, но что она сама может поступать так же, ей и в голову не приходило. Сейчас же, разозленная местными, она попробовала – и ей неожиданно понравилось. Как-то сразу она начала понимать отношение русских к тем, кто их боится, то есть ко всему остальному миру. Если верить ощущениям, выходило, что дело это стоящее.

В общем, на корабль она вернулась в отличном настроении. Действительно, преодолев страх становишься сильнее, и потому на следующий день она отправилась в увольнение на планету, выбрав для себя тот же курорт, на котором и встретилась в первый раз с Соломиным. Отправилась, правда, не одна – искупаться в теплом море и пожариться на пляже захотела целая толпа народу. Соломин, подумав, согласился и снял целый отель, благо его просьбы здесь удовлетворялись по команде "Бегом!". Ну а почему бы и нет? Пару дней одни отдохнут, пару дней другие… Все под рукой, никто по дурости ни во что не вляпается, а необходимые развлечения вроде выпивки и доступных женщин на курортах всегда под рукой. Он и сам подъехал в отель ближе к вечеру и, прежде чем отправиться на корабль, устроил с ближайшими товарищами небольшой сабантуй в местном ресторанчике. Вот там и угораздило Бьянку столкнуться с местной достопримечательностью – Мойшей Гарцманом.

Мойша был личностью своеобразной. Точнее, и не личностью вовсе, а… непонятно чем. Достоинство у него было одно, правда, не мужское, а унисекс – Мойша был поэтом. Точнее, он мог бы быть поэтом, если бы был немного самокритичнее. Однако на пути этого вставало его раздутое самомнение, которое настойчиво требовало считать все, что выходит из-под его пера, шедевром. На самом же деле сплошных шедевров не писал никто, даже Пушкин, к уровню которого Мойша не смог бы приблизиться никогда. Просто даже потому, что для профессионального, в том числе и поэтического роста надо постоянно стремиться к развитию, ставя перед собой новые планки и преодолевая их, Мойша же был свято убежден, что достиг вершин и лучше чем он не напишет никто. Соответственно, он и не развивался, а остановка, как известно, первый шаг к падению.

Самое смешное, в некоторой толике поэтического таланта ему было не отказать. Не то чтобы талант этот был виден сразу и невооруженным глазом, но все же он был. Именно так. Был – в прошедшем роде. Когда-то, еще в начале своей творческой карьеры, Мойша писал неплохую лирику, которую печатали, чем автор невероятно гордился. Однако при этом его невероятно задевало, что кого-то читатели хвалят больше него, что им платят большие гонорары, а главное! кому-то и вовсе не нравится, как он пишет. Простую истину о том, что о вкусах не спорят, Мойша, очевидно, с завидной регулярностью пропускал мимо ушей, а то, что некоторые стихов и вовсе не читают, для него и вовсе было тайной. Как следствие, вместо того, чтобы занять свою нишу в длинном списке поэтов третьего, а если повезет, то и второго ряда, и удостоиться пары строк или даже абзаца в толстом учебнике по культуре, он начал активно писать эпиграммы пасквили на своих более талантливых или просто удачливых коллег. Получалось зло, бездарно и, порой, откровенно глупо, но убежденный в собственной гениальности поэт этого не замечал.