Все романы в одном томе (сборник) - Джордж Оруэлл

Однако после завтрака (пикша, поджаренные почки, тосты, мармелад и целый кофейник кофе) на душе полегчало. Замороженной мадам в столовом зале не было, витало приятное летнее настроение, и внутри все-таки теплилась вера, что синий фланелевый костюм придает мне элегантности. Ну и прекрасно! Если уж я привидение, так буду им! Пойду поброжу-полетаю по старым обиталищам. Может, сумею напустить толику злых чар на ублюдков, укравших у меня мой родной город.

И я отправился, но не далее Рыночной площади меня остановило неожиданное зрелище. Процессия из полусотни школьников настоящим солдатским строем маршировала колонной по четыре в сопровождении шагавшей рядом на манер сержанта суровой женщины. Первая шеренга несла транспарант, на котором в рамке красно-бело-синих полос громадными буквами было начертано:

Из своего заведения на углу вышел поглазеть парикмахер, черноволосый парень с глянцевой прической и тусклым безрадостным лицом.

– Что за гуляние у ребят? – спросил я у него.

– Так это тренировка вроде, – неопределенно ответил он. – Ихнее ПВО. Как бы вот упражняются. В этой, в гражданской обороне. А это вон она, мисс Тоджерс.

Не трудно было догадаться, что это и есть мисс Тоджерс. Узнавалась по глазам. Знакомый тип железной старой ведьмы с седыми волосами и будто прокопченным лицом (вожатая девочек-скаутов, комендант общежития Союза молодых христианок и прочее в том же роде). Пиджак и юбка выглядели на ней армейской формой, воображение легко дорисовывало командирский ремень с портупеей. Навидался я таких мегер. Во время войны служила в Женских вспомогательных войсках, с тех пор никаких радостей. ПВО для нее сейчас просто счастье. Когда дети топали мимо, раздался ее абсолютно сержантский окрик: «Моника! Выше ногу!» Над замыкающей шеренгой вздымался второй транспарант с красно-бело-синей каймой и крупной надписью:

– Но зачем им понадобилась эта детская маршировка туда-сюда? – снова спросил я парикмахера.

– Да кто их знает. Видать, пропаганду свою разводят.

Яснее ясного. Давайте приучайте ребят к войне. Во всех нас вбейте убеждение, что никак по-другому невозможно, что налеты неминуемы, как весна или Рождество, и потому не спорь, ныряй в убежище. Два больших черных самолета уолтонской авиабазы с гулом пронеслись над восточным районом города. Господи! Когда это грянет, мы удивимся не больше, чем хлынувшему ливню. Нам уже слышатся разрывы бомб. Парикмахер напоследок сообщил, что благодаря активности мисс Тоджерс всех школьников снабдили противогазами.

Ладно, занялся я обследованием города. Два дня бродил по всяким памятным местам, которые мог опознать. И ни разу знакомого лица не встретилось. Блуждал как привидение и, хоть телесной оболочки не утратил, ощущал себя именно потусторонним.

Так было странно мне, не рассказать. Вам когда-нибудь попадалась повесть Герберта Уэллса о парне, что одновременно находился в двух разных местах (вообще-то был у себя дома, но чудилось ему, что он на морском дне)? Ходил парень по комнате, а вместо стульев и столов видел лианы колыхавшихся водорослей, огромных крабов и норовящих цапнуть его каракатиц. Точно как я. Часами бродил по миру, давно исчезнувшему. Посчитать бы, сколько миль исходил по тротуарам, вглядываясь и морща лоб: ага, тут поле начиналось, изгородь тянулась поперек этой мостовой и через тот дом. Где бензиновая колонка, там раньше рос огромный вяз. Здесь шла граница участков, арендованных под огороды. А эта улица (когда-то рядок двухквартирных домишек, назывался он Загородный проход) – это ж заросший с обеих сторон густым орешником проулок, которым мы шлепали на прогулки с Кейти Симонс. Расстояния помнились не совсем верно, но общее расположение держалось в памяти. Никто, в том числе я, не доведись мне здесь родиться, не поверил бы, что всего двадцать лет назад все эти улицы были лугами. Будто разверзлись вдруг вулканы и потоки лавы похоронили под собой сельские окрестности. Земли старого Брувера пошли под кварталы муниципального жилья. Мельница снесена; тинистый пруд, где я выудил свою первую рыбу, осушен, засыпан и застроен, так что я даже не сумел определить, где в точности он находился. Дома, дома, дома – ряды неотличимых краснокирпичных кубиков с оградками крохотных палисадников и асфальтовыми дорожками к передней двери. Строительство главным образом муниципальное, но спекулянты тоже постарались. Там и сям накрошены группки домов для тех, кто способен купить себе жилье; остатки развороченных лугов с временными трассами для подвозки материалов, штабелями досок на незастроенных участках и пустырями, усеянными жестью консервных банок среди чертополоха.

В центре старого города изменений было поменьше. Многие магазины, сменив имена владельцев, сохранили свою специфику. В «Лиллиуайтсе» по-прежнему торговали тканями, хотя особого процветания не наблюдалось. Лавка мясника Грэвита превратилась в магазин радиодеталей. Витринку, где зазывали сласти мамаши Уилер, заложили кирпичом. Бакалея Гриммета осталась бакалеей, но теперь принадлежала некой международной компании, что лишний раз заставляло задуматься о мощи этих корпораций, легко глотавших даже таких ушлых живодеров, как старый Гриммет. Единственным магазином, оставшимся в тех же руках, был разоривший отца «Сарацин». Заведение чудовищно разрослось, открыв еще один филиал в новом районе, причем сделалось просто-таки универмагом, помимо прежнего садово-огородного ассортимента продававшим мебель, лекарства, столярную фурнитуру, слесарный инструмент и крепеж.

Два дня я чуть ли не с утра до вечера бродил, цепями не гремел и не стонал, хотя порой очень хотелось. К тому же постоянно выпивал сверх своей нормы. Начал прикладываться сразу, как приехал в Нижний Бинфилд, после чего возникла стойкая досада на закрытые до известного часа бары. Глотка моя пересыхала регулярно за полчаса до их открытия.

Заметьте, я не все время ходил чернее тучи. Иногда казалось – ну не конец света, что извели мой прежний Нижний Бинфилд. В общем-то, разве я сбежал сюда не для того, чтоб отдохнуть на воле от семейства? Нет никаких препятствий реализовать все то, что было мной намечено; можно и рыбу поудить, раз нравится мне это дело. В субботу днем я даже сходил в рыболовный магазин на Главной улице: купил удилище из клееного полого тростника (мальчишкой так о нем мечталось, но оно стоило дороже, чем цельное, с невычищенной сердцевиной), купил крючки, поводки и все прочее. Атмосфера магазина меня взбодрила. Как бы мир ни менялся, рыбацкая снасть осталась той же – лишь потому, конечно, что рыба осталась рыбой. И продавцу вовсе не показался комичным толстый старый тип, покупающий удочку. Напротив, мы даже поговорили насчет рыбалки на Темзе, обсудили крупного голавля, взятого кем-то в прошлом году на пасту из серого хлеба, меда и вареной крольчатины. Я даже приобрел (не сообщая, для чего, и едва сознаваясь в этом сам себе) прочнейшую из тех, что там имелись, плетеную леску и несколько крупных, особо зацепистых крючков – таил все же надежду на еще сохранившихся в озерке Бинфилд-хауса громадин.

Все воскресное утро я мучился вопросом, идти или же не идти рыбачить. То мне казалось: а какого черта не пойти? То это представлялось лишь одной из тех вещей, о которых мечтаешь, но никогда не делаешь. Однако днем я сел в машину и поехал к Барфордской плотине. Решил, что просто взгляну на реку, а завтра, если погода не подведет, возьму новую удочку, надену припасенные в чемодане старый пиджак, старые серые брюки и всласть половлю рыбку. Денька три-четыре, пока не надоест.

Переехал я Чэмфордский холм. С той стороны его подножия, параллельно круто свернувшему шоссе шла тропа. Выбравшись из машины, я зашагал по ней. Ох и тут лагерь беленьких бунгало с красными крышами. Можно было предположить, конечно. Показалось, правда, что многовато стоявших вокруг автомобилей. Ближе к реке послышалась музыка… да, пум-блям-блям-пум! Да, граммофоны!

Я миновал поворот, и глазам открылась панорама. Силы небесные! Новый шок! Весь берег кишел народом. На пространстве, где прежде расстилались заливные луга, всюду торчали «восточные» чайные домики, киоски со сластями и торговые автоматы, шустрили разносчики фирменного мороженого «Уолл». Как в Маргите или на любом другом курорте побережья. А я помню, какой была эта тропа – дорога для тяги судов на бечеве. Шагай себе милю за милей, и кроме речников у шлюзовых ворот или очередного лодочника, что лениво плетется за тянущей его баржу конягой, не встретишь ни души. Всегда у тебя для рыбалки здесь было собственное место. Частенько я весь день сидел на берегу, ярдах в пятидесяти на мелководье гуляла цапля, и часа по три, по четыре мимо не проходил никто, кто мог ее вспугнуть. И почему это я вдруг решил, что взрослый люд теперь удить не ходит? По краю берега, насколько видел глаз, тянулась непрерывная цепь мужчин с удочками, по рыбаку через каждые пять ярдов. Сначала изумление: что ж они таким строем хотят выудить? Потом я сообразил – члены какого-нибудь там рыболовного клуба. А на реке полным-полно лодок: гребные шлюпки, плоскодонки с шестами, байдарки и моторные катера, набитые безмозглым молодняком, которому бы только орать и визжать, да еще под рев граммофонов на борту. Поплавки бедняг, пытавшихся удить рыбу, качало и сносило волнами от моторок.