Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я тоже! Даже слов нет… Знакомых расспрашивал о вас… — Смущенно покашливая, Горький всматривался в скуластое лицо Ленина. — Теперь сам вижу, какой вы!
— Какой же?
— Да как сказать?.. Наш, волжский! — Горький со всей силой сжал руку Ленина. — Хо-ро-шо. — Левую ладонь приложил к груди. — Вот как на сердце хо-ро-шо! В такое время встретились.
«Рука у него почему-то горячая? — тревожно спросил себя Владимир Ильич. — Здоров ли он? Говорят, у него легкие… Проклятая Петропавловская крепость, видать, оставила свои следы… А он теперь так нужен нам. Больше, чем когда-либо. Народу нужен его голос».
Мария Федоровна спросила о Надежде Константиновне — скоро ли она приедет? — и вспомнила, как гостила у них в девятьсот третьем в Женеве.
— Денька через три явится. Будет рада повидаться с вами, — ответил Ленин, приветливым жестом пригласил в кабинет. — Входите, входите, хозяйка. — Алексея Максимовича взял под локоть. — Поговорить нам есть о чем.
— Да, о многом, — подхватил Горький. — Я, Владимир Ильич, с превеликим удовольствием прочел вашу статью о литературе. Там, говорю без всякого преувеличения, чудесные слова! Наизусть помню. Свободная литература будет служить «десяткам миллионов трудящихся, которые составляют цвет страны, ее силу, ее будущность». Ей-богу, лучше этого сказать невозможно!
— Ну, это вы, батенька мой, по-писательски преувеличиваете… А мне, — Ленин коснулся указательным пальцем груди Горького, — доставило большую радость дать в том же номере продолжение ваших «Заметок о мещанстве». Вы, конечно, не можете не восхищаться гениальностью Толстого-художника, но Толстому-проповеднику вы отлично возразили, хотя ваш совет и был адресован читателю: «Умей в себе самом развить сопротивление насилию». Правда, сегодня этого уже мало. Завтра мы ответим сокрушением самодержавного насилия. Не так ли? По глазам вижу — мы единомышленники во всем. И в политике, и в оценке роли художественной литературы.
Горький разгладил усы. Ленин указал на стулья возле круглого столика, сам сел по другую сторону и приготовился расспрашивать о последних московских новостях, о настроении в рабочих районах, о готовности к решительной схватке. Горький, рассказывая, сунул правую руку в карман пиджака, где у него лежал портсигар из карельской березы, но Мария Федоровна предупредила его чуть заметным толчком локтя: Ленин не курит, и нельзя без разрешения. В самом деле, на письменном столе нет пепельницы. И Горький, прикрывая рот широкой ладонью, глухо кашлянул. Еще и еще раз.
«Кашель больного», — снова отметил про себя Владимир Ильич, тут же переспросил:
— Итак, говорите, создаются боевые дружины? Очень своевременно! И, знаете, ссыльные — подумать только! — в далеком Якутске показали пример в известном смысле баррикадных боев. Помните по прессе? С охотничьими ружьями да топорами засели в доме якута Романова! И держались больше двух недель, пока не кончились припасы. Вот подлинные герои! Я по сибирской ссылке знаю одного из тех баррикадистов. Курнатовский. Чудесный товарищ! Вот бы кого вам повидать.
— Хороших людей на Руси много.
— Этот особенный. Чистейший. Честнейший. Непоколебимый. С такими, как он, да еще с такими рабочими, как Бабушкин, революция не может не победить. Вот о каких людях надобно писать романы. Хотя что я говорю? У вас же есть более близкий пример — Петр Заломов.
— Я думаю об этом, Владимир Ильич. Народ ждет от литераторов героических образов. И у меня, ей-богу, руки чешутся, хочется писать. Как только смогу надолго привязать себя к письменному столу.
— Вот это хорошо! Это ваш долг! И я думаю, — в глазах Ленина блеснула теплая улыбка, — Мария Федоровна при первой возможности поможет нам привязать вас к столу. Не так ли?
— Как смогу… — улыбнулась Андреева.
— А вы по-женски, настойчивее. Партии нужны такие книги… Но мы с вами отвлеклись в сторону. — Ленин подался грудью поближе к Горькому. — Так где же московские рабочие создают боевые дружины? Нам нужно знать все.
— На Пресне. А в подпольной мастерской Московского комитета мастерят бомбы!
— Даже у нас в квартире ящики с запалами да бикфордовы шнуры, — сказала Мария Федоровна, гордясь смелостью и решительностью мужа. — У Алексея в столе патроны.
— А не рискованно ли сие? — насторожился Владимир Ильич. — Для вас обоих.
— Ничуть не рискованно. Право слово. — Горький, подергав усы, улыбнулся. — Нас охраняют такие молодцы! Не люди — богатыри!
— Кавказская боевая дружина! — пояснила Мария Федоровна.
— Двенадцать… Не апостолов, понятно, а, так сказать, мушкетеров. Во главе с Чертом!
— Это кто ж такой? Самый отважный?
— Смелей его не сыскать. Нас от Кремля отделяют только Моховая улица да Александровский сад. И наши молодцы дежурят в квартире. Ночами спят поочередно. Кто на диване, кто на шкуре белого медведя в моем кабинете.
— Похвально, что Московский комитет позаботился! Но и сами будьте всегда начеку. Говорю об этом только потому, что каждый из нас должен помнить об ужасной гибели Баумана. Ох, как нам недостает его! Расскажите-ка о похоронах.
…В свой последний день Николай Эрнестович, освобожденный из Таганки, по взбудораженным улицам Москвы спешил привезти демонстрантам красное знамя. И тут из какой-то подворотни выбежал черносотенец, подосланный охранкой, ударом обломка водопроводной трубы свалил его насмерть.
Хоронила Баумана вся рабочая, вся прогрессивная Москва. Улицы были переполнены небывалым людским потоком: более трехсот тысяч москвичей отдавали последний долг отважному Грачу. Впереди и по бокам колонны шли, крепко взявшись за руки, дружинники с красными повязками на рукавах. Так они охраняли похоронную процессию в течение девятичасового пути до самого кладбища. Оробевшие перед грозой, черносотенцы попрятались в подворотни.
Впереди красного гроба — полторы сотни венков. Рассказывая об этом, Горький умолчал, что на одном из них алела траурная лента: «От М. Горького и М. Андреевой — товарищу, погибшему на боевом посту».
Скорбно звучало тысячеголосое «Вы жертвою пали…». Реяли на ветру триста знамен. На одном из полотнищ жгучей молнией сверкали слова: «Долой самодержавие».
Поравнялись с Художественным. Там в этот час репетировали пьесу. Вдруг на сцену вошел рабочий с ружьем, закинутым на веревке за плечо.
— Что же это вы, граждане? — спросил с укором. — Народ хоронит Баумана, а вы тут игрой занимаетесь!
Репетиция прекратилась. Актеры, поспешно одевшись, выбежали и, отыскав Качалова, шедшего за гробом, влились в колонну…
— Рабочий, говорите, с ружьем? — переспросил Ленин. — Это знаменательно! Рабочие провожали своего трибуна с оружием в руках! Завтра они будут сражаться на баррикадах.
— Москва готовится, — снова подтвердил Горький.
— Бомбами да гранатами запасается — это отлично! А вот своей большевистской газеты там у вас до сих пор нет.
