Я - Шарлотта Симмонс - Том Вулф

Джулиан отпер замок и не открыл, а всего лишь самую чуточку приотворил дверь со словами:

— Извини, Николь, а которая сумка твоя?

— Я и сама могу взять, спасибо большое.

— Да нет, давай я принесу, не вопрос.

— ТЫ ЧТО, СОВСЕМ ОХРЕНЕЛ? Я ЧТО, УЖЕ НЕ МОГУ ВОЙТИ И ВЗЯТЬ СОБСТВЕННУЮ СУМКУ? — дурным голосом завопила Николь. — АХ ТЫ, МЕШОК С ДЕРЬМОМ! КАКАЯ ЖЕ ТЫ ВСЕ-ТАКИ СКОТИНА, ДЖУЛИАН! ТЫ ХОТЬ ЗНАЕШЬ, ГДЕ Я СЕГОДНЯ СПАЛА, ИЛИ ТЕБЕ НАСРАТЬ НА ЭТО? МНЕ ПРИШЛОСЬ СПАТЬ НА ПОЛУ В НОМЕРЕ У КРИССИ, МАТЬ ТВОЮ! И ВСЕ ИЗ-ЗА ТЕБЯ, МУДАКА!

Джулиан стиснул челюсти и растянул губы в недовольной гримасе, лишь отдаленно напоминавшей улыбку. Шарлотта видела, как он весь напрягся, как запульсировали жилы у него на шее. Женская интуиция подсказывала ей, в чем дело. На страдания и переживания Николь Джулиану было глубоко наплевать. Беспокоило его лишь одно: как бы этот громкий мат не привлек внимания других постояльцев и особенно администрации. В общем, как и все мужчины, он боялся, что Женщина Устроит Сцену.

— Ладно, я сейчас, подожди секундочку, — сказал он.

Придерживая дверь одной рукой, Джулиан нагнулся и другой притянул валявшуюся на полу ярко-синюю нейлоновую сумку с кожаной отделкой и блестящими хромированными молниями. Он поднес сумку к щелочке в двери и показал Николь.

— Эта?

— Да, твою мать, но мне еще косметичку забрать надо. Она там, в вашей гребаной ванной!

Джулиан впал в оцепенение, которое, казалось, длилось не менее тридцати секунд — хотя на самом деле такого, конечно, не могло быть. У него только что дым из ушей не шел — даже со стороны было видно, как напряженно работает его мозг, пытаясь сделать менее болезненный выбор между двумя рискованными вариантами: что Николь Устроит Сцену или что Николь Узнает Горькую Правду. В итоге Горькая Правда показалась ему меньшим из двух зол. Понурив голову и уныло ссутулившись, парень открыл наконец дверь и впустил в номер свою официальную спутницу. Николь протолкнулась мимо него, даже не удостоив взглядом. На ней было все то же черное обтягивающее платье. Оно не могло бы выглядеть более мятым, жеваным и пыльным, даже будь этот наряд скомкан в узел, запихнут в самый дальний, никогда не разбирающийся угол кладовки и пролежи он там примерно год. Ее некогда безупречные светлые волосы сейчас больше всего напоминали растрепанную копну соломы, непонятно каким образом оказавшуюся не в хлеву, а на голове у симпатичной девушки. Впрочем, назвать Николь симпатичной в этот момент не решился бы даже самый заядлый врун и дамский угодник: лицо какое-то опухшее, отекшее, из всей косметики на нем сохранились только следы туши для ресниц — в виде полосок, стекших от глаз по скулам. Кожа напоминала цветом могильный камень.

Глория предусмотрительно забралась под одеяло с головой. Поглядев на возвышенность на кровати, Николь процедила сквозь зубы:

— Ну и шлюха же ты, Глория…

Затем, не обращая внимания на шум воды в душе, она распахнула дверь в ванную.

— Ну что там за херня? — послышался из-за занавески голос Хойта. — А, Николь, это ты! Привет, детка! Помыться решила? Давай, прыгай сюда! Хочешь, спинку потру?

— Пошел ты на хрен, Хойт! Кулак намыль и засунь его себе в задницу.

Выйдя из ванной с косметичкой в руках, Николь бросила уничижительный взгляд на Глорию, которая к тому времени убедилась, что прятаться нет смысла: теперь ее глаза, лоб и спутанные темные волосы торчали из-под одеяла.

— Ну пока, мисс Всеобщая Подстилка! — сказала Николь.

С этими словами она ринулась к выходу, однако на миг все же задержалась, чтобы попрощаться с Джулианом, так и стоявшим возле двери с видом побитой собаки. Холодным, даже ледяным голосом она отчеканила:

— Знаешь, Джу, я даже не думала, что ты окажешься таким тупым, жалким, убогим мудаком.

На обратном пути особого веселья в машине не наблюдалось. Заднее сиденье «шевроле» было отдано в единоличное пользование Глории, которая растянулась там и проспала всю дорогу. Вэнс, Крисси и Шарлотта упаковались на втором ряду — Шарлотте досталось место у окна, Крисси посередине, а Вэнс сидел позади Джулиана, который занял переднее пассажирское сиденье. Хойт был за рулем.

Хойт и Джулиан болтали, смеялись, и Шарлотта поневоле узнала много нового о том, как сильно они вчера нажрались, как здорово было после вечеринки у Харрисона, а также о том, что давно им уже не было так хреново с утра, и по глазам как будто кирпичом жахнули. Шарлотта сидела прямо за Хойтом, и ему не стоило бы большого труда ввести ее в курс разговора: например, объяснить, какой человек известен под какой кличкой, или спросить, не нужно ли ей остановиться на ближайшей заправке, чтобы попить или зайти в туалет, или напомнить ей слова песен, которые они с Джулианом время от времени пытались исполнить нестройным дуэтом. Но ничего подобного он не сделал.

Когда они проезжали Мэриленд, Шарлотта, которую впервые в жизни мучила такая напасть, как похмелье, судорожно закашлялась, и Хойт спросил:

— Ты как — в порядке?

Шарлотта промычала в ответ что-то вроде «м-м-м-м» — просто чтобы не оставлять вопрос без ответа, и больше не сказала ничего. А Хойт и не настаивал. Спустя пару часов, остановив машину перед входом в Малый двор кампуса, он повторил тот же вопрос:

— Ты в порядке?

Шарлотта даже не взглянула на него. Она просто вышла из машины со своей парусиновой сумкой. А Хойт не стал переспрашивать.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

«Как все прошло?»

Вот дура-то: ну зачем, зачем, спрашивается, надо было оборачиваться? Неужели и так непонятно, что ничего не будет? Подходя к увитому плющом туннелю, ведущему в Малый двор, Шарлотта все-таки не выдержала и оглянулась на «субурбан». Она, конечно, знала, что все будет не так, как должно быть, и все-таки… все-таки надеялась: вот сейчас она обернется и увидит, что он стоит возле открытой водительской дверцы и смотрит на нее поверх крыши машины, и машет рукой, и кричит: «Эй! Шарли! Эй, ты что? Брось, иди сюда!» Увы, вместо Хойта она увидела Глорию. Та оторвала голову от сиденья, на котором беззвучно и неподвижно продрыхла всю дорогу, и теперь смотрела на Шарлотту в окно. Да, смотрела прямо на нее. Она уткнулась в стекло носом и разве что не расплющила его, как делают маленькие дети. Всклокоченные волосы торчали во все стороны вокруг ее лица наподобие черного нимба. Глаза, обведенные неровными кругами размазавшейся туши, казались черными кратерами. Она не улыбнулась, не махнула рукой на прощанье, никаким иным образом не выразила своих эмоций. В ее взгляде не было ни презрения, ни каких-либо других чувств. Нет, Глория словно… словно изучала эту малолетку Шарлотту Симмонс, вцепившуюся в свою парусиновую сумку… изучала как редкого представителя… неизвестно какой породы. «Субурбан» тронулся с места, и в этот момент Шарлотта увидела, как Глория повернула голову к переднему сиденью. Она улыбалась и что-то говорила… о чем?… Машина уехала… Но ведь Шарлотта знала, о чем и о ком они говорят, разве нет?

Едва она успела войти в туннель, как в горле у нее запершило. Списывать это на простуду было бы нечестно перед самой собой. Уж ей ли было не знать, как першит в горле, когда долго-долго сдерживаешь слезы. Поражение, унижение, отторжение — все эмоции и впечатления от того, что было, было, но уже кончилось, — сменились в ее душе всепоглощающим страхом: страхом перед тем, что будет, что ее теперь ждет. Что ж, вот она и вернулась, подумала Шарлотта, признаваясь себе в полном поражении. А как хорошо все начиналось: как они с девчонками мечтали, как подружки помогали ей собраться, советовали, как себя вести и что надеть. И как они ей завидовали. А она только копалась в своих внутренних сомнениях и при этом еще позволила себе возгордиться и задрать нос. У нее, мол, даже Хойт Торп выдрессирован, как собачка. И вот она, Шарлотта Симмонс, вернулась. О да, она, Шарлотта Симмонс, — девушка часа. Как она будет рассказывать обо всем, что случилось? Больше всего она боялась встречи с Беверли — уж та-то, воспитанница элитной школы, знавшая, что к чему во взрослой студенческой жизни, предупреждала соседку, чем все это может обернуться: не езди, не езди ни на какой официальный прием со своим Хойтом Торпом, да и вообще все эти парни из студенческих братств хороши… «Я ведь и врать-то толком не умею, — думала Шарлотта, — да и актриса из меня никакая. В нашем доме никто и не знает, что это такое. Мама…» Нет, думать сейчас о маме было выше ее сил.

Мама!.. Шарлотта не успела еще пройти через туннель, а в горле запершило до того сильно, что она действительно уже не была уверена, сможет ли дойти до комнаты, не разрыдавшись. А если еще и Беверли дома — она просто умрет.

Когда Шарлотта подошла к выходу из туннеля, сердце у нее колотилось так сильно, что девушка не то что чувствовала его биение изнутри, а словно бы слышала снаружи. Оно не просто билось — оно бросалось на стенки грудной клетки, обдирая себя в кровь, и каждый раз, как Шарлотта открывала рот для глубокого вдоха, сердце так и норовило выскочить из груди. Казалось, еще немного — и оно просто не выдержит. Слава Богу… вроде бы вокруг никого… несколько человек на другой дорожке… но они идут в другую сторону… Только бы никто из них не свернул к Эджертону. Шарлотта готова была броситься к дверям общежития бегом, и остановило ее лишь то, что если бы кто-нибудь смотрел сейчас из окна, то сразу понял бы, что с ней что-то не в порядке. Наконец девушка вошла внутрь, но решила не подниматься на лифте — ведь на лифте как раз все и ездят. Она пошла по лестнице, миновала четыре этажа, открыла дверь запасного пожарного выхода на пятом…