Я - Шарлотта Симмонс - Том Вулф

Шарлотта встала с кровати… голова сразу закружилась… неужели ее организм все еще остается под воздействием алкоголя? Девушка старалась не смотреть в окно, но ее взгляд невольно обращался туда — к солнцу и к устремленной ввысь, к небу, роскошной башне библиотеки — этой колокольни величественного храма науки, каким еще недавно представлялся ей Дьюпонт. Отвернувшись от окна, Шарлотта перешла границу, отделявшую ее часть комнаты от половины Беверли (хотя какая теперь разница, где ее половина, а где Беверли?), подошла к груде компакт-дисков соседки, выбрала один из альбомов Бена Харпера, совершенно нагло сунула его в музыкальный центр Беверли (хотя какая теперь разница, чей это музыкальный центр?) и выбрала в меню композицию номер три — песню под названием «Еще один одинокий день». Шарлотта снова плюхнулась на свою кровать, слушая сентиментальный юношеский голос Бена Харпера, поющего о том, что все равно ничего уже не исправишь, что делать больше нечего, а остается только смириться с тем, что следующий день снова пройдет в одиночестве. Шарлотта ничего не могла с собой поделать… Слезы ручьями лились из глаз, хрипы и стоны вырывались из груди, как будто откуда-то из самой глубины легких, болели голова, желудок, живот, а самый низ живота конвульсивно сжимался. Бедняга снова положила на голову подушку, чтобы тролли не услышали, как она плачет, но не стала придавливать ее изо всех сил. Ей почему-то казалось важным слышать, как кто-то другой поет медленную печальную балладу о неизбежности одиночества. Помимо душевных переживаний вся нервная система Шарлотты страдала от похмелья. В общем, за последние сутки она так измучилась, что испытала едва ли не облегчение, признавшись самой себе, что сдается, капитулирует, отказывается от дальнейшей борьбы, что собирается лишь оплакать свою так рано загубленную дьюпонтскую студенческую жизнь. Будь что будет, думала она, подразумевая под этим, что уже ничего и никогда не будет. И все же… все же Шарлотта поправила подушку так, чтобы та надежнее глушила плач и всхлипы: только бы тролли не услышали…

Позвонит ли ей когда-нибудь Хойт? Она знала, что нет. Она знала, что он больше никогда не заговорит с ней. Какие там звонки, какие разговоры, если она для него — пройденный этап, отработанный материал, очередная галочка в списке побед. Он воспользовался ею и выбросил из своей жизни, как бросают на пол ванной гостиничные полотенца и салфетки. Никогда больше Шарлотта не войдет в Сейнт-Рей. Ей туда путь заказан… Интересно, что скажет об этом Беттина? Вот ведь ирония судьбы: именно Беттина привела ее в Сейнт-Рей на ту самую дискотеку. Господи, как же давно это было. А что скажет Мими? Она вспомнила, как вытянулись у девчонок лица, когда она сообщила им, что ее, Шарлотту Симмонс, пригласили на официальный бал, организуемый студенческим братством, и пригласил не кто-нибудь, а старшекурсник — очень крутой старшекурсник. Что греха таить — по физиономиям Беттины и Мими было заметно, что они завидуют. Ведь подобное было просто пределом мечтаний для любой из них. И в то же время успех Шарлотты давал надежду и ее подругам. Она видела это по их лицам, когда собрание их Тайной ложи было бесцеремонно прервано так некстати явившимися Беверли и Эрикой. И Беттина, и Мими хотели увидеть Шарлотту на этом мостике, по которому рассчитывали рано или поздно пройти и сами, чтобы попасть в другой мир — мир престижных студенческих клубов, мир крутых парней и шикарных девчонок, где тебя не просто заметят, но и увидят в тебе привлекательную, достойную ухаживаний и «окучиваний» девушку, и будут приглашать туда, где что-то происходит, — в тот мир, одна принадлежность к которому уже поднимает твой статус на недосягаемую высоту…

Что ж, больше Шарлотту Симмонс никто никуда не пригласит. Она сделала свою ставку — и проиграла. Она поставила на кон все свои надежды и ожидания, она запустила занятия, она потеряла Эдама и мутантов вместе со своими мечтами о круге избранных… Она не сдержала обещание, данное мисс Пеннингтон, одно-единственное, о чем та ее просила: да разве могла мисс Пеннингтон предположить, что ее напутствие Шарлотте Симмонс вырваться из глухой дыры, затерянной в Голубых горах Северной Каролины, будет понято ее любимой ученицей как приглашение поучаствовать в безумной, бессмысленной и грязной гонке женского тщеславия? Неужели ради этого стоило ехать сюда, в великий Дьюпонт? Как глупо, как эгоистично, как быстро и легко изменила она своим целям, стремлениям и идеалам…

О Хойт, Хойт! Как же ей хотелось снова увидеть эту улыбку! Как хотелось, чтобы он снова прижал ее спиной к стенке лифта! Как же Шарлотта хотела, чтобы он захотел ее! Вот сейчас, сейчас он позвонит…

В какой-то момент девушка поняла, что если не сходит с ума, то по крайней мере теряет способность адекватно воспринимать окружающее. Никогда он больше не позвонит. Даже если он вспомнит о Шарлотте, его передернет от отвращения. Впрочем, нет: с ее стороны было самонадеянно рассчитывать даже на отвращение. Ведь это все-таки эмоция, чувство. А она, Шарлотта Симмонс, больше не вызовет у Хойта Торпа никаких чувств вообще.

Девушка лежала на спине, и очередная волна уныния и отчаяния снова захлестывала ее, она чувствовала, как слезы опять наполняют ее глаза, скапливаются под ресницами. Пришлось открыть глаза и протереть их — и она больше не увидела частичек пыли, пляшущих в солнечных лучах. В комнате стало темнее. Должно быть, солнце спряталось за набежавшую тучу. Шарлотта посмотрела в окно, и ее взгляд непроизвольно наткнулся на стопку библиотечных книг, лежавших на письменном столе. Господи, ну кому, кому все это нужно? Завтра пора сдавать письменную работу по курсу современной драматургии: темой реферата было исследование Сьюзен Зауэр творчества художницы-перформансистки Мелани Недерс — тоска редкостная, все так заковыристо-тупо и так безжизненно, как успела убедиться Шарлотта, заглянув в саму монографию и сопутствующие критические статьи… Самое обидное, что время, потраченное на подготовку реферата, можно считать потерянным: она все забыла начисто. Нужно браться за тему заново и начинать все с нуля. Шарлотта пришла в ужас от объема работы, который ей предстояло сделать к завтрашнему дню. При этом она ясно понимала, что вряд ли сможет в таком эмоциональном состоянии заниматься так же эффективно, как обычно: сосредоточиться на чем бы то ни было, проанализировать прочитанный текст — все это казалось ей сейчас задачей непомерной сложности. В общем — даже браться не стоит, что зря себя обманывать. Встану лучше завтра пораньше и напишу все на свежую голову. Впрочем, это ведь тоже самообман. Понятно, что ничего она не напишет. Да и кому все это нужно? Какой, спрашивается, смысл ломать голову и продираться сквозь метафизически-идиотское словоблудие какой-то Сьюзен Зауэр? На кой черт кому-то сдались ее книги, а уж тем более — написанные по ним студенческие рефераты?

Шарлотта была настолько убита горем, настолько морально растоптана, что даже не стала слишком сильно сопротивляться возникшим у нее в голове доводам, оправдывавшим невыполнение домашнего задания. Ей было так плохо. Ну что, спрашивается, она сможет сейчас написать или даже прочитать, если в глазах у нее все время стоят слезы, а в горле — комок? Нет, даже не комок — горло просто словно скручено в узел. Ну в конце концов сдайся, Шарлотта, перестань сдерживать рыдания, пусть все идет само собой. «Расслабься, дай себе выплакаться…» Она понимала, что это не просто судорога рыданий — она разрушает ее тело и душу и уничтожает все надежды… И вот спустя мгновение эти рыдания прорвались потоками слез — прорвались с обжигающей яростью, заливая и заставляя дрожать мышцы ее губ, подбородка, шеи и бровей, вырываясь между ресниц, вытекая из носа и из всех носовых пазух…

«А это еще что?»

Совершенно определенно Шарлотта вдруг услышала голос девушки, говорящий в рваном, синкопированном ритме, который всегда отличает телефонный диалог, когда слышишь только одного из собеседников…

Вот и выяснилось, что нет на свете лучшего слезоостанавливающего средства, чем появившаяся на пороге соседка. Все оросительные работы были моментально прекращены. Шарлотта перекатилась на бок лицом к стене, подтянула к груди колени, прикинувшись спящей в позе эмбриона, и как раз вовремя…

Дверь резко распахнулась, и…

— Да ты что?.. Ну да, само собой… — Как всегда громко и определенно в хорошем настроении.

Шарлотте не составило труда мысленно представить себе портрет вошедшей в комнату соседки: вот этот неизменный угол, под которым голова согнута к плечу; вот ухо, прижатое к телефону; вот глаза — не то вытаращенные, не то просто смотрящие куда-то вдаль, не фокусируясь ни на чем конкретном; вот согнутый локоть, на котором висит новенькая сумка от Такаши Мурамото, а из нее торчит и чуть не падает на пол всякое барахло…