Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы» - Эмиль Золя

Альфред де Мюссе, с его неприязнью к систематическому труду, словно предчувствовал огромный успех романа-фельетона. Вот свидетельство его брата. «С необычной прозорливостью, поражающей меня и по сию пору, он еще за три года предугадал, что эта новая литература вскоре повлечет за собою целый переворот и приведет к глубочайшей порче общественных вкусов». Роман-фельетон остался ему ненавистен. Мюссе обвинял этот род литературы в том, что он отвратил читателей от хороших произведений, и когда поэта упрекали в лепи, он восклицал: «Интересно, стоял ли за спиной у Петрарки десяток менторов или полицейских, которые, приставив ему нож к горлу, заставляли поэта воспевать голубые глаза Лауры, когда тому хотелось отдыхать!.. Любопытно было бы знать, сколько найдется таких среди людей, называющих меня лентяем, которые лишь повторяют то, что они слышали, сколько таких, которые в жизни не прочитали ни единого стихотворения и были бы в большом затруднении, если бы их заставили прочесть что-либо, помимо „Парижских тайн“. Роман-фельетон — вот истинная литература нашего времени!»

В жизни этого столь гордого, столь дорожившего своей независимостью писателя была, однако же, минута слабости. Я имею в виду ту минуту, когда он согласился просить о своем избрании в Академию и склонился ниц перед тем, что сам же ненавидел. Все, кто присутствовал на церемонии его приема, говорят, что у них сжималось сердце при виде того, с каким подобострастием держался Мюссе, как бы испрашивая прощения за свой свободный гений. Г-н Поль де Мюссе лишь вскользь останавливается на этом эпизоде из жизни брата. Вот несколько любопытных подробностей: «Альфред де Мюссе считал, что классики из Французской Академии не достаточно высоко его ценят, чтобы он мог просить их принять его в свой синклит». Однако, ободренный г-ном Мериме, он все же решился… Автор «Ночей» оказался более чувствительным, чем я думал, к этому чисто внешнему знаку, в котором он видел необходимую форму признания своего таланта. В день, когда Мюссе произнес хвалебное слово в память г-на Дюпати, чье кресло он наследовал, я слышал, как среди элегантной публики, среди розовощеких старичков, прошел шепот восторженного удивления, вызванного молодостью кандидата и его светлой шевелюрой. Ему можно было дать лет тридцать… Избрание его состоялось не без труда. Из всех важных персон, которые в тот день окружали Мюссе, самое большее, человек десять знали несколько его стихотворений. Сам г-н Ламартин публично признался, что он их не читал. Другие просто не желали с ними знакомиться и ругали их понаслышке. Накануне голосования г-н Ансело, который очень благоволил к кандидату и не колебался подать за него свой голос, говорил в Пале-Рояле издателю Шарпантье: «Бедняга Альфред — очень славный малый и очаровательный светский человек, но, между нами говоря, он никогда не умел и никогда не научится писать стихи».

Итак, можно сделать вывод, что Мюссе получил титул академика в качестве светского человека. Академия не знала его произведений и избрала его лишь в результате салонной интриги. Он происходил из хорошей семьи: этого показалось достаточно. Почести, воздаваемые по таким мотивам, право же, недостойны писателя.

Один из самых интересных разделов «Биографии», изданной г-ном Полем де Мюссе, это тот, в котором он рассказывает историю главных поэтических произведений своего брата.

Поэт мог работать лишь в определенные часы, и ему непременно требовалось предварительно себя настроить. Обычно он садился писать под воздействием сильного возбуждения. Почувствовав творческий подъем, он ждал наступления вечера, просил подать себе ужин, запирался в своей комнате, зажигал дюжину свечей и работал до утра. Это были праздники, которые он устраивал в свою честь, вернее, в честь своей Музы, как говорили в то время. К Музе своей он относился, как к любовнице. Поэт назначал ей свидания, готовился к ее приходу, проводил ночь с нею наедине. Сладостная иллюзия, она облегчает тяжкий труд писателя! Она возвращает нас к вере в божественное вдохновение, принимающее образ ангела, который ожидает наступления ночи, чтобы на легких крыльях влететь в распахнутое окно поэта.

Вот, например, как была написана «Майская ночь». «Однажды весною, вернувшись вечером с прогулки, Альфред прочитал мне две первые строфы диалога между Музой и Поэтом, которые он только что сочинил под каштанами Тюильрийского сада. Он работал без перерыва до самого утра. Когда он появился к завтраку, на лице его я не заметил ни малейшего признака усталости. Он был весь во власти своей Музы. В течение дня он то. беседовал с нами, то возвращался к работе. Время от времени он уходил, писал десяток строк и снова приходил к нам. Но вечером он вновь отправился работать, отправился, как на свидание с любимой. Ужин он просил подать ему в комнату. Он охотно попросил бы накрыть стол на двоих, чтобы и Муза его имела свой прибор. Ему хотелось, чтобы было как можно больше света, и он зажег двенадцать свечей. Увидев такую иллюминацию, люди, должно быть, подумали, что он устроил бал. Наутро, когда стихотворение было закончено, Муза улетела; но ее очень радушно приняли, и она обещала вернуться. Поэт задул свечи, лег и проспал до самого вечера. Проснувшись, он перечитал и стихи и не нашел ничего, что можно было бы в них исправить. И тогда, покинув идеальный мир, в котором он жил в течение двух дней, поэт вновь очутился на земле, страдающий, словно кто-то грубо прервал его сладостный волшебный сон».

Я процитировал этот отрывок полностью, ибо он дает ясное представление о том, как работал Мюссе. Он работал так же, как жил, — по наитию, в непрестанных поисках наслаждений, с нетерпеливым желанием испить их до дна. Вот почему вслед за творческим взлетом им овладевала глубокая апатия. И понятно, что поэзия наскучила ему так же быстро, как и жизнь. Жизнь показалась ему пустой — и он впал в беспутство; работа показалась ему тщетной — и он впал в праздность.

История создания «Декабрьской ночи» тоже весьма любопытна. До сих пор считалось, что проклятия по адресу возлюбленной, которые содержатся в этом произведении, обращены к Жорж Санд. В действительности, видимо, это не так. Г-н Поль де Мюссе рассказывает, что брат его написал эти стихи под впечатлением очередной любовной неудачи. «Однажды ненастным вечером, вернувшись поздно домой, я заметил в комнате брата яркий свет и подумал, что у него собралась большая компания. Он писал свою „Декабрьскую ночь“… Я знаю, что многие читатели увидели в „Декабрьской ночи“ возврат к воспоминаниям об Италии и некое добавление к „Майской ночи“; это заблуждение надо было рассеять… Зная истину, я не мог допустить, чтобы люди путали двух совершенно разных женщин…» На этом примере видно, как создаются легенды. Альфред де Мюссе уже совершенно утешился после разрыва с Жорж Санд: жить без любви он не мог и с тех пор успел оплакать не одну сердечную привязанность.