Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы» - Эмиль Золя

Но самое невероятное заключается в том, что ни одно из значительных произведений, опубликованных Мюссе до тех пор, не имело для него столь счастливых последствий, как «Каприз». Г-н Поль де Мюссе справедливо говорит: «Успех „Каприза“ стал театральным событием, и необычайная популярность этой небольшой пьесы среди публики принесла ее автору куда большую славу, чем все остальные его произведения. За несколько дней имя поэта стало известно даже в таких кругах, куда поэзия и книги вообще не проникали. Своего рода запрет, который на нем лежал, был снят словно по волшебству, и уже не проходило дня, чтобы в печати не появились его стихи». В самом деле, заговор молчания, о котором я говорил выше, был сломлен лишь после того, как Мюссе снискал успех в качестве драматического писателя. Пасынок славы, создавший столько шедевров, он становится знаменитым благодаря «Капризу», этому милому пустячку. На этом примере видно, с какою легкостью театр создает человеку имя.

Итак, в лице Альфреда де Мюссе перед нами писатель, который писал пьесы, вовсе не заботясь об их пригодности для сцены, и даже с какой-то вызывающей дерзостью давал волю своей фантазии в новеллах, облеченных в форму диалога; и вот эти диалогизированные новеллы чудом оказываются необычайно сценичными и без труда вытесняют с театральных подмостков комедии и драмы, сработанные специально для сцены опытными драмоделами. Кто же после этого осмелится всерьез говорить о какой-то сценичности, о необходимости соблюдать законы театра? Не очевидно ли, что играть можно любое произведение, лишь бы оно было талантливо?

После «Каприза» Альфред де Мюссе написал несколько пьес, которые с большим или меньшим успехом были представлены на сцене. Но он все время мечтал написать роль для Рашели, бывшей тогда в зените славы. К сожалению, поэт и актриса так никогда и не поняли друг друга. Поль де Мюссе, однако, рассказывает об одном весьма забавном случае. Как-то раз, во время обеда, который давала Рашель, — дело было в 1846 году, — гости увидели на пальце у хозяйки дома великолепный перстень. Заметив их восхищение, актриса воскликнула: «Господа, раз уж мой перстень так вам понравился, я готова продать его с молотка. Сколько вы за него дадите?» Очень быстро цена подскочила до трех тысяч франков. Один Мюссе сидел молча. Тогда Рашель обратилась к нему: «А вы, дорогой поэт, сколько дадите вы?» — «Я отдаю вам мое сердце», — ответил Мюссе. «Перстень принадлежит вам», — сказала Рашель. И с непосредственностью ребенка она бросила кольцо в тарелку поэта. Несмотря на все старания Мюссе, она ни за что не хотела взять его назад и в конце концов согласилась на такую сделку: он примет перстень в знак благодарности за роль, которую должен для нее написать, и в залог того, что он выполнит свое обещание. Затем, когда после неоднократных размолвок между ними наступил окончательный разрыв, Мюссе возвратил перстень, и Рашель приняла его без долгих препирательств. Дело все в том, что эти две столь независимые и порывистые натуры никак не могли прийти к согласию. После двух недель самой трогательной дружбы они ссорились из-за одного невзначай брошенного слова. Мюссе не хватало спокойного мужества, чтобы сносить капризы актрисы и продолжать идти своим путем, путем самобытного драматического писателя. Если бы он умел говорить с ней повелительным тоном, Рашели пришлось бы в конце концов подчиниться его воле; но он был целиком во власти своих нервических порывов, он мечтал об исполнительнице, которая была бы в то же время его любящей и безропотной рабой.

Театр Мюссе стал ныне классическим. Большинство его драматических произведений значится в репертуаре Французской Комедии. Его пьесы «С любовью не шутят», «Подсвечник», «Не надо биться об заклад» — прелестны. Можно пожалеть лишь о том, что еще не решились поставить на сцене самую совершенную и самую глубокую пьесу Мюссе — «Лоренцаччо». Драма эта под стать шекспировским. Между тем до сего времени театры робеют перед смелостью некоторых ее эпизодов и перед чисто постановочными трудностями. Однако нет сомнения в том, что рано или поздно попытка поставить «Лоренцаччо» будет сделана.

Заканчивая этот биографический этюд, посвященный Мюссе, не могу удержаться от того, чтобы не рассказать еще одни случаи. Он послужит как бы завершением повести о жизни замечательного поэта. Я уже сказал, что соучеником Альфреда де Мюссе по коллежу был сын короля Луи-Филиппа, герцог Орлеанский. Позднее молодые люди вновь встретились, и герцог надолго сохранил к поэту дружеские чувства. Ему даже захотелось, чтобы король Луи-Филипп разделил его восхищение одним из сонетов Альфреда де Мюссе. Однако король, не отличавшийся тонким литературным вкусом, не сумел оценить этот сонет. Вот как все произошло.

«Передав сонет королю и убедившись, что стихи произвели на него неблагоприятное впечатление, герцог Орлеанский догадался не называть имени автора. В день, когда Альфред де Мюссе был представлен королю, Луи-Филипп, услышав его имя, подошел к нему, приветливо улыбаясь. „Так вы, стало быть, из Жуанвиля? — произнес король тоном приятного удивления. — Рад вас видеть“. Альфред был слишком светским человеком и не выказал ни малейшего удивления. Он склонился в почтительном поклоне и, когда король отошел к другому лицу, стал соображать, что могли означать только что услышанные им слова и улыбка, которой они сопровождались. И тут он вспомнил, что в Жуанвиле у нас был кузен, человек очень умный и обаятельный, вполне достойный такого благосклонного приема, служивший к тому же смотрителем лесов королевского поместья. Король успел позабыть то время, когда он определил своего сына в коллеж, забыл он и то, как звали детей, бывавших у него в замке Нейи, но он превосходно был в курсе того, что делается у него в поместье, и знал наперечет всю тамошнюю челядь. С именем Мюссе в сознании короля связывался смотритель его лесов, бдительный страж владений, которыми он не без основания весьма дорожил. В течение последних одиннадцати лет своего царствования Лун-Филипп раза два в год — всегда с неизменным удовольствием — виделся с пресловутым смотрителем лесов; он продолжал одаривать его улыбками, способными вызвать зависть у любого царедворца. Возможно, кое-кто усматривал в этих улыбках знак монаршего благоволения к поэзии и изящной словесности, однако Луи-Филипп, конечно, и не подозревал, что в его царствование жил великий поэт, носивший ту же фамилию, что и смотритель королевских лесов».

Как говорится, комментарии излишни. Все это просто невероятно.

Альфред де Мюссе принадлежит к тем горячо любимым поэтам, которые восхищают почитателей даже своими слабостями. Часто бывает так, что, узнав человека, мы разочаровываемся в писателе. Мюссе может безнаказанно обнажать свою человеческую сущность — от этого он становится лишь понятнее. Против него выдвигались самые суровые обвинения, но сила его обаяния такова, что мы не испытываем потребности в том, чтобы какой-нибудь адвокат взял его под защиту. Мы принимаем Мюссе со всеми его человеческими слабостями: его гения, вобравшего в себя столько боли и слез, довольно, чтобы полностью оправдать поэта в наших глазах.