Сёгун - Джеймс Клавелл

— Но как вы закрываете уши, Марико-сан? Это невозможно.

— О, это очень легко, если тренироваться. Конечно, подготовка начинается с тех пор, как ребенок начинает говорить, так что очень скоро это для нас уже вторая натура — как еще могли бы мы выжить? Сначала мы начинаем освобождать свой мозг от людей, поднимаясь на другую плоскость. Очень помогает наблюдать за закатом солнца или слушать дождь. Анджин-сан, вы замечали, что у дождя бывают разные звуки? Если вы действительно слушаете, тогда настоящее исчезает, не так ли? Слушать, как опадают цветы и растут камни, — исключительно полезные упражнения. Конечно, вы не предполагаете видеть вещи, они только знаки, послания вашему «хара», вашему центру, чтобы напомнить вам о бренности жизни, помочь вам приобрести «ва», гармонию, Анджин-сан, совершенную гармонию, которая составляет самое сокровенное качество всей японской жизни, все искусство, все… — она засмеялась. — Теперь вы видите, что я выпила слишком много саке, — кончиком языка она очень соблазнительно дотронулась до своих губ. — Я шепну вам по секрету: не обманывайтесь нашими улыбками и мягкостью, нашим церемониалом, вежливостью, ласковостью и вниманием. Под ними мы можем быть на расстоянии в миллионы ри, в безопасности и одиночестве. Вот к чему мы стремимся — к забвению. Одна из первых когда-либо написанных поэм — это Кодзико, наша первая историческая книга, которая была написана около тысячи лет назад, может быть, она объяснит вам, о чем я говорю:

Поднялось восемь облаков,Чтоб было куда спрятаться влюбленным.Ограда из восьми рядов в провинции ИзумоСкрывает эти восьмирядные покровы.О, как прекрасен ты, заслон в восемь рядов.Мы бы, конечно, сошли с ума, если бы не было этого восьмирядного заслона, наверняка!

«Помни о восьмирядном заслоне, — сказал он себе под нарастающую, клокочущую ярость Бунтаро. — Я ничего не знаю о ней. Фактически и о нем. Думай о мушкетном полке, доме, Фелисите, как вернуть корабль, о Баккусе, Торанаге или Оми-сане. Что делать с Оми? Должен ли я мстить ему? Он хочет стать моим другом, он изменился после той истории с пистолетами…»

Звук удара ворвался в его сознание. Потом донесся голос Марико, раздался второй удар. Блэксорн в тот же миг вскочил на ноги и распахнул седзи. Телохранитель грозно стоял лицом к нему в коридоре около двери в комнату Марико с мечом наготове.

Блэксорн уже был готов броситься на самурая, когда в дальнем конце коридора распахнулась дверь. Фудзико с распущенными волосами, струящимися по ее ночному кимоно, подошла, не обращая внимания на звуки рвущейся ткани и еще одной затрещины. Она вежливо поклонилась телохранителю, встала между ними, смиренно поклонилась Блэксорну и взяла его за руку, увлекая обратно в комнату. Он видел непреклонную готовность самурая, а у него был только один пистолет с одним зарядом, так что пришлось отступить. Фудзико прошла за ним и закрыла за собой седзи. Затем, страшно напуганная, предупреждающе покачала головой, приложила палец к губам и снова закачала головой, умоляюще глядя на него.

— Гомен насаи, вакаримас ка? — выдохнула она.

Но он весь был поглощен тем, что происходит за стеной соседней комнаты, которую ему было так легко разломать.

Она тоже посмотрела на стену, потом втиснулась между ним и стеной и села, сделав ему знак сделать то же самое.

Но он не мог сидеть, он стоял, готовясь к броску, который должен был погубить их всех, взбешенный стоном, раздавшимся после еще одного удара.

— Ие! — Фудзико тряслась в ужасе.

Он махнул ей рукой, чтобы она отошла.

— Ие, ие, — снова попросила она.

— Има!

Фудзико тут же встала, сделала ему знак подождать, кинувшись за мечами, которые хранились перед таконома, маленькой нишей в стене комнаты. Она подняла большой меч, трясущимися руками вытащила его из ножен и намеревалась уже идти за Блэксорном. В это мгновение раздался последний удар. Распахнулись еще одни седзи, выскочил Бунтаро с телохранителем, которых они не увидели, на минуту в доме наступило молчание, потом донесся звук захлопывающейся садовой калитки.

Блэксорн подошел к своей двери. Фудзико кинулась вперед, но он отстранил ее и открыл дверь.

Марико неподвижно стояла на коленях в углу следующей комнаты, со свежим рубцом на щеке, волосы всклокочены, кимоно в лохмотьях, на бедрах и внизу спины были заметны следы сильных ударов.

Он кинулся, чтобы поднять ее, но она закричала:

— Уходите, пожалуйста, уходите, Анджин-сан!

Он увидел, что у нее из угла рта тонкой струйкой течет кровь:

— Боже мой, как он вас…

— Я прошу вас не вмешиваться. Пожалуйста, уходите, — сказала она тем обычным спокойным голосом, который никак не вязался с яростью, бушевавшей в ее глазах. Потом она увидела Фудзико, которая оставалась в дверях. Марико заговорила с ней. Фудзико послушно взяла Блэксорна за руку, чтобы увести, но он вырвался: «Нет! Ие!»

Марико сказала:

— Ваше присутствие здесь позорит меня, лишает меня покоя и чести. Уходите!

— Я хочу помочь. Вы меня понимаете?

— Разве вы не видите? У вас нет на это никаких прав. Это личная ссора между мужем и женой.

— Это не причина для избиения…

— Почему вы не слушаете меня, Анджин-сан? Он может избить меня до смерти, если пожелает. Он имеет на это право, и я хочу, чтобы он так сделал — даже так! Иначе бы я не смогла вынести этот стыд. Выдумаете, легко жить с таким позором. Вы не слышали, что я вам рассказала? Я дочь Акечи Дзинсаи!

— Это не ваша вина. Вы ничем не провинились!

— Это моя вина, и я дочь моего отца, — здесь Марико нужно было остановиться, но, глядя на него и видя его жалость, заботу и любовь и зная, как высоко он ставит честность, она позволила себе немного приоткрыться, — сегодня вечером это была моя вина, Анджин-сан, — сказала она. — Если бы я вопила, просила прощения, как он этого хочет, съежилась, ползала на коленях и пресмыкалась, как он желает, обнажила свои ноги в притворном ужасе, вообще применяла бы все эти женские штучки, тогда бы он вел себя как ребенок в моих руках. Но я так не хочу.

— Почему?

— Потому что это моя месть. Отплатить ему за то, что он оставил меня в живых после этой трагедии. Отплатить ему за то, что он отослал меня на восемь лет и сохранял мне жизнь все это время. И отплатить ему за то, что он приказал мне вернуться в общество и оставаться живой. — Она, видимо, очень мучаясь от боли, откинулась назад и оправила на себе кимоно. — Я больше никогда ему не отдамся. Однажды я это сделала добровольно, хотя он всегда мне не нравился, с первого момента, как увидела его.