Сёгун - Джеймс Клавелл

— Тогда почему вы вышли за него замуж? Вы говорили, что женщина у вас имеет право отказаться, что она не должна выходить замуж против своего желания.

— Я вышла замуж за него, чтобы угодить господину Городе и сделать приятное моему отцу. Я была тогда так молода и не знала тогда про Городу, но если вы хотите знать правду, Города был самым жестоким, самым злым человеком из всех, которые когда-либо рождались на земле. Он вынудил моего отца пойти на эту измену. Вот в чем правда! Города! — Она выплюнула это имя, — но по отношению к нему мы должны были оставаться внимательными и почтительными. Я молюсь Богу, чтобы он попал в ад на вечные времена, — она осторожно подвинулась, чтобы облегчить боль в боку, — между мной и мужем одна только ненависть, это наша карма. Ему было так легко позволить мне забраться в свой маленький закуток смерти.

— Почему он не позволяет вам уйти? Развестись с вами? Даже предоставить вам то, что вы хотите?

— Потому что он мужчина, — волна боли прошла по ней, Марико скривилась. Блэксорн стоял около нее на коленях, укачивая ее. Она отстранила его, пытаясь овладеть собой. Фудзико, стоя в дверях, терпеливо наблюдала за ними.

— Со мной все хорошо, Анджин-сан. Пожалуйста, оставьте меня одну. Вы не должны этого делать. Вы должны быть осторожны.

— Я его не боюсь.

Она устало откинула волосы от глаз и внимательно посмотрела на него. «Почему не дать Анджин-сану встретиться со своей кармой, — спросила себя Марико. — Он не из нашего мира. Бунтаро убьет его запросто. До сих пор его защищало только личное распоряжение Торанаги. Ябу, Оми, Нага, Бунтаро — каждого из них так легко можно спровоцировать на убийство Блэксорна. Он ничего не сделал, но с его приездом начались неприятности, не так ли? Это все из-за его знаний. Нага прав: Анджин-сан может разрушить весь наш мир, если его не удержать. Что, если Бунтаро узнал правду? Или Торанага? О той ночи любви…»

— Вы сошли с ума? — спросила Фудзико в ту первую ночь.

— Нет.

— Тогда зачем вы собираетесь занять место служанки?

— Из-за саке и чтобы развлечься, Фудзико-сан, и из-за любопытства, — солгала она, скрыв настоящую причину: потому что он возбуждал ее, она хотела его, она никогда не имела любовника. Если не сегодня, то никогда, и это должен быть Анджин-сан и только Анджин-сан.

Она пошла к нему и осталась в восторге, а потом, вчера, когда пришла галера, Фудзико спросила у нее наедине:

— Вы собираетесь признаться, если узнаете, что ваш муж жив?

— Нет, конечно нет, — солгала она.

— Но теперь вы собираетесь сказать Бунтаро-саме, да? О ночи любви с Анджин-саном?

— Почему я должна это сделать?

— Я думала, у вас такой план. Если вы скажете об этом в нужную минуту Бунтаро, его гнев выльется на вас, и вы спокойно отправитесь на тот свет, прежде чем он поймет, что он сделал.

— Нет, Фудзико-сан, он никогда не убьет меня. К сожалению. Он отправит меня к эта, если у него будет достаточно оснований и если он сможет получить разрешение от Торанаги, но он никогда не убьет меня.

— Измена ему с Анджин-саном — разве этого недостаточно?

— О, да.

— Что тогда случится с вашим сыном?

— Он унаследует мой позор, если я опозорена.

— Пожалуйста, скажите мне, если вы подумаете, что Бунтаро-сама подозревает о том, что случилось. Пока я его наложница, моя обязанность защищать Анджин-сана.

«Да, конечно, Фудзико, — подумала тогда Марико. — И это даст вам повод для открытой мести обвинителю вашего отца, чего вы так хотите. Но ваш отец был трус, простите меня, бедная Фудзико. Хиро-Мацу был там, иначе бы ваш отец был жив, а Бунтаро мертв, так как Бунтаро ненавидели больше, чем презирали вашего отца. Даже мечи, которые вы так цените, не были даны за храбрость, проявленную в битве, а куплены у раненого самурая. Извините, но я никогда не скажу вам, хотя это и правда».

— Я не боюсь его, — опять сказал Блэксорн.

— Я знаю, — сказала она, боль охватывала ее, — но, пожалуйста, бойся его ради меня.

Блэксорн направился к двери.

Бунтаро ждал его в сотне шагов от дома, стоя на тропинке, ведущей к деревне, — квадратный, огромный, смертельно опасный. Сбоку от него стоял телохранитель. Было облачное утро, рыбацкие лодки уже виднелись на отмелях, море было спокойно.

Блэксорн увидел в руках у Бунтаро мечи и вынутый из чехла лук, мечи были и у телохранителя. Бунтаро слегка покачивался, и это давало надежду, что он промахнется, а тогда можно будет и успеть скрыться. Около тропинки не было никаких укрытий. Демонстративно Блэксорн взвел курки обоих пистолетов и нацелился на эту пару.

«К дьяволу все эти укрытия», — подумал он, страстно желая крови, сознавая в то же время что он делает глупость, что у него нет шансов против двух самураев или дальнобойного лука, что у него нет прав во что-либо вмешиваться. И вдруг, пока он еще находился вне досягаемости пистолетного выстрела, Бунтаро низко поклонился ему, телохранитель его сделал то же самое. Блэксорн остановился, чувствуя ловушку. Он огляделся кругом, но поблизости никого не было. Словно во сне, он увидел, как Бунтаро тяжело рухнул на колени, положил лук в сторону, руки — плашмя на землю и поклонился ему, как крестьяне кланяются своему господину. Телохранитель сделал то же самое.

Блэксорн смотрел на него, оцепенев. Убедившись, что глаза не обманывают его, он медленно пошел вперед, держа пистолеты наготове, но не подняв еще их для стрельбы, тем не менее ожидая подвоха. В пределах пистолетного выстрела он остановился. Бунтаро не двигался. Обычай требовал, чтобы он встал на колени и ответил на приветствие, так как они были равны или почти равны, но он не мог понять, почему надо будет участвовать в такой церемонии в ситуации, когда вот-вот прольется кровь.

— Вставай, сукин сын! — Блэксорн приготовился спустить оба курка.

Бунтаро ничего не сказал, не сделал ни одного движения, но продолжал держать голову наклоненной, руки были плотно прижаты к земле. Спина кимоно была мокрой от пота.

— Нан дза? — Блэксорн умышленно использовал самую оскорбительную форму вопроса «Что такое?», ожидая, что это заставит Бунтаро вскочить, чтобы начать схватку, так как понимал, что не сможет застрелить его в такой позе, с опущенной почти в пыль головой.

Затем, сознавая, что неприлично стоять, пока они на коленях, и что «нан дза» было почти невыносимым и, конечно, ненужным оскорблением, Блэксорн встал на колени и, не выпуская из рук пистолетов, положил обе руки на землю и поклонился в ответ.

Потом он сел на пятки: «Хай?» — спросил он с вынужденной вежливостью.