Гёте. Жизнь как произведение искусства - Рюдигер Сафрански
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Человек выполняет свое предназначение, если, будучи «природой сотворенной» (natura naturata), содействует «природе творящей» (natura naturans). Природа как созидательный процесс подразумевает полярность и рост – такова формула гётевской диалектики. Противоположности создают напряжение, которое побуждает живое к росту и преодолению дуализма. Свет и мрак – полярности, в совокупности порождающие мир цвета, и точно так же обстоят дела с добром и злом. Пройдя испытание злом, добро становится только лучше. Как это следует понимать, объясняет сам Господь в «Прологе на небе». «Таким, как ты, я никогда не враг», – говорит он Мефистофелю.
Из духов отрицанья ты всех мене
Бывал мне в тягость, плут и весельчак.
Из лени человек впадает в спячку.
Ступай, расшевели его застой,
Вертись пред ним, томи, и беспокой,
И раздражай его своей горячкой[1679].
Мефистофель не дает человеку впасть в спячку, заставляя его двигаться. Стало быть, мефистофельское начало – часть человеческой натуры. И в этом смысле Мефистофель – часть Фауста. В трагедии они представлены двумя персонажами, но по большому счету образуют одну личность; точно так же Гёте и о себе самом говорил, что он – единство во множественном числе и под одним именем объединяет несколько разных характеров. Фауст открыто говорит о противоречивом единстве, объединяющем его с Мефистофелем:
Но две души живут во мне,
И обе не в ладах друг с другом.
Одна, как страсть любви, пылка
И жадно льнет к земле всецело,
Другая вся за облака
Так и рванулась бы из тела[1680].
Хрупкое единство личности не мешает, однако, воспринимать каждый из полюсов в отдельности, прослеживая, каким образом они способствуют росту целого.
Итак, Господь посылает Мефистофеля к человеку, чтобы тот не впал в спячку раньше времени. Но чем объясняется способность дьявола расшевеливать людей? Духом отрицания, критикой. Мефистофель – это отрицающий разум. Что он отрицает? Первое его значимое отрицание мы можем наблюдать уже в «Прологе на небе». Ангелы хвалят Вселенную и творения Господа. Все ликуют и восторгаются, и лишь Мефистофель недоволен. Будучи духом отрицания, он выступает в роли придирчивого критика Вселенной. Что его не устраивает? Он находит ошибку в конструкции человека:
Я о планетах говорить стесняюсь,
Я расскажу, как люди бьются, маясь.
Божок Вселенной, человек таков,
Каким и был он испокон веков.
Он лучше б жил чуть-чуть, не озари
Его ты божьей искрой изнутри.
Он эту искру разумом зовет
И с этой искрой скот скотом живет[1681].
Мефистофель в двух словах излагает суть своей антропологии. Человек наделен «божьей искрой», которую зовут «разумом». Этого разума слишком мало, чтобы быть действительно разумным, и слишком много, чтобы жить в гармонии со своей животной сущностью. Стало быть, в конструкции animal rationale изначально присутствует ошибка. Анималистическое и разумное мешают друг другу. Аргументация Мефистофеля напоминает скептицизм современной антропологии, представители которой называют человека существом «эксцентрическим», или «недостаточным», или даже «тупиковой веткой эволюции», так как в нем животные инстинкты и разум не уравновешены, что приводит к известным всем последствиям: страху смерти, саморазрушению, разрушению окружающей среды, агрессии. «Нет, нет, понаблюдаем этих бестий, // Покамест распояшется народ», – останавливает Мефистофель Фауста, когда тот собирается поспешно уйти из винного погреба. И люди, и целые культуры могут утратить человеческий облик и, если снова говорить словами Мефистофеля, жить «скот скотом». Эту же идею высказывал и Фридрих Шиллер, и вполне возможно, что именно он вдохновил Гёте на ее поэтическую обработку.
Итак, Мефистофель обнаруживает ошибку в хрупком и небезопасном устройстве человека и обещает ее исправить: на примере Фауста он готов избавить человека от извечного противостояния между небом и землей, между духом и материей и окончательно вернуть человека на землю. Он хочет доказать, что жизнь человека станет лучше, если его не будет сбивать с толку «божья искра» и он сможет без угрызений совести наслаждаться тем, что дарует ему земля. Вот как Мефистофель описывает болезнь, от которой он намеревается излечить Фауста:
Он рвется в бой, и любит брать преграды,
И видит цель, манящую вдали,
И требует у неба звезд в награду
И лучших наслаждений у земли,
И век ему с душой не будет сладу,
К чему бы поиски ни привели[1682].
Как назвать того, чьи стремления выходят за пределы физического окружения, в котором он живет? Правильнее всего – метафизиком.
Здесь, однако, сразу же нужно предотвратить возможные недоразумения. Фауст не является метафизиком в значении метафизических идей схоластов. В первом монологе, начинающемся со слов «Я богословьем овладел…», он предстает человеком, которого философские и богословские ответы не просто не удовлетворяют, но более того – вызывают отвращение. И все же в своем вопрошании («Природа <…> // О, как мне руки протянуть // К тебе, как пасть к тебе на грудь, // Прильнуть к твоим ключам бездонным!»[1683]) и в своем стремлении, выходящем за пределы чисто физических наслаждений, он остается метафизиком. Он хочет понять, какое начало лежит в основе мира, и одновременно хочет, чтобы понятое захватило, увлекло его. Желание понять и быть захваченным духом целого – вот что делает Фауста метафизиком. И именно таким он предстает в разговоре между богом и дьяволом в «Прологе на небе», где заключается одно из двух знаменитых пари: пари между Мефистофелем и Господом. Следующее пари Мефистофель заключает уже с Фаустом.
Суть первого пари, предложенного Мефистофелем, можно сформулировать так: Мефистофель утверждает, что и такого непоколебимого метафизика, как Фауст, он сможет превратить в одномерное существо: «Вы торжество мое поймете, // Когда он, ползая в помете, // Жрать будет прах от башмака…»[1684] На примере Фауста Мефистофель намеревается показать, что, избавив человека от метафизических бредней и сделав его трезвым реалистом, он оказывает ему неоценимую
