Пещера Лейхтвейса. Том третий - В. Редер

Глава 148

ЛЮБОВЬ ВОШЛА В СВОИ ПРАВА

Маленький узник, заключенный в башенной комнате Кровавого замка, постояв немного у окна, медленно, со стоном дотащился до своей соломенной постели, расположенной на полу. Его мучили голод и жажда. Но сил у него не хватило, чтобы дойти до двери и взять оставленный своим мучителем скудный запас хлеба и воды.

— Я хочу лечь и заснуть, может быть, я опять увижу сон, тот дивный сон, — шептал он, — который снится мне уже седьмую ночь. На днях мне приснилось, будто дверь моей темницы вдруг открылась, в нее вошел высокого роста человек с длинной седой бородой и медленно подошел ко мне. Он наклонился надо мною и смочил мои губы какой-то очень вкусной жидкостью, я стал ее пить, и пил, пил без конца; не знаю, было ли это вино или мед, только что-то очень вкусное; я почувствовал, что мой желудок согрелся и приятная теплота разлилась по всему телу. Кроме того, я испытывал какое-то ощущение сытости, и, вставая утром, я уж не был так голоден, как накануне вечером, ложась спать. Это был, конечно, ангел, которого мне посылает Господь. Буду надеяться, что он сегодня снова пришлет его. А этот ангел — мой отец? Или, может быть, это душа моего отца, потому что я не знаю, жив ли мой отец? Ну, прощайте, дорогие родители, покойной ночи.

Бедный ребенок опустился на вонючую солому, вытянулся и скоро уснул. Свет луны, плывшей по ясному небу, проник в темницу Кровавого замка и осветил ее. Серебристые лучи коснулись бледного личика спавшего и засияли на полуразрушенных стенах, точно хотели принарядить их и из мрачной темницы сделать веселый дворец. Вдруг что-то зазвенело за дверью, послышался какой-то шорох, скрип, точно кто-то пробовал открыть замок, не имея настоящего ключа. Наконец дверь открылась медленно-медленно и на пороге показалась какая-то странная фигура. Это был человек в длинной власянице, по крайней мере такое впечатление производила его длинная холщовая одежда. С его некрасивого лица спускалась длинная седая борода почти до самого пояса. Он протягивал вперед руки, ощупывая воздух, как бы желая убедиться, нет ли на его пути каких препятствий. Человек этот был слеп. Медленно подошел он к постели мальчика. Дорога к ней, казалось, была ему хорошо известна. По крайней мере, по его движениям и по уверенности, с которой он шел, было видно, что он уже не в первый раз совершает этот путь. Дойдя до кучи соломы, он опустился на колени и стал ощупывать мальчика, который спал так крепко, что не чувствовал ничего.

— Бедное дитя! — прошептал слепой. — Невинная жертва этого скота в человеческом образе, как мне жаль тебя! Я научился отличать добро от зла только с тех пор, как Господь смягчил мое ожесточенное сердце; с тех пор, как на меня обрушилось страшное несчастье. Теперь, потеряв возможность видеть Божий мир, я вынужден жить как крыса в подвале этого дома, и только по ночам могу я бродить по нему. Я часто противился воле Божьей и посылал Ему проклятия за то, что Он не дал мне умереть под Прагой, а, только лишив зрения, пустил бродить по миру слепым. Но теперь я понимаю, почему Он это сделал. Всевышний сохранил мне жизнь для того, чтобы я употребил ее на доброе дело. Не приди я случайно в этот замок, мое последнее убежище, я никогда не узнал бы, что негодяй…

Слепец поднялся на ноги, он стиснул зубы от злобы, глаза его выкатились так, что видны были только одни белки. С угрозой поднял он кулак, точно хотел броситься на невидимого противника.

— Да, я единственный свидетель страшных пыток, — продолжал слепой горячим, страстным голосом, — которым подлец Батьяни подвергает этого несчастного ребенка. Внизу, в моем погребе, я слышу крики и стоны бедняжки. Но зло, которое причиняет ему днем Батьяни, я, по крайней мере, отчасти исправляю ночью. Дай, мой мальчик, я напою тебя этим старым вином, которое я нашел в бочке в погребе этого старого замка. Каждая капля этого вина представляет жизненный эликсир, и если б я не поил тебя по ночам, ты уж давным-давно не вынес бы страданий.

Слепец вынул дрожащими руками из кармана небольшую бутылку. Подложив одну руку под голову спящего ребенка, он другою поднес бутылку к его губам. Мальчик не проснулся. Он был до того утомлен и изнурен, что глаза его оставались закрытыми, только губы почти бессознательно лепетали:

— Это ты, добрый ангел?.. Спасибо… большое спасибо… как вкусно… спасибо…

— Господь да хранит тебя, дитя мое, — прошептал слепой, и две крупные слезы выкатились из его потухших глаз.

Благодетель Антона остерегался давать ему слишком много вина, он мог бы опьянеть, и утром Батьяни заметил бы, что ночью тут происходит что-то такое, что совсем не входит в его планы. Он давал мальчику лишь столько вина, сколько считал необходимым для поддержания в нем сил. Это вино имело не только укрепляющее свойство, но оно было и прекрасным предохранительным средством, спасавшим Антона от тяжкого заболевания. В некоторых монастырях еще до сих пор можно найти бочку с таким драгоценным эликсиром. Ее хранят с большими предосторожностями. Этого вина стараются тратить поменьше. Причем каждый год наполняют бочку таким количеством вина, какое было израсходовано в текущем году.

Кстати сказать, такая бочка со старым, укрепляющим вином хранится и теперь в Бременском магистратском погребе. Маленькая ликерная рюмка этого волшебного напитка стоит не менее двадцати марок, и даже за такую цену не всякий может получить его. Оно продается только для тяжелобольных.

Бременский магистрат поднес две бутылки этого крепкого вина в подарок незабвенной памяти королю Фридриху III во время его тяжкой болезни, когда он был уже обречен на смерть. Вино это было цвета темного червонного золота и густо, как сироп. Король во время своей болезни выпивал ежедневно по одной рюмочке этого драгоценного напитка. Ему, в значительной степени, доктора приписывают то, что царственный больной мог так долго противиться своему недугу.

Слепой снова закупорил бутылку. Вынув руку из-под головы мальчика, он нагнулся к нему и ласково поцеловал его в лоб. Блаженная улыбка заиграла на устах ребенка.

— Ну, прощай, друг, — прошептал слепой, — теперь я исполнил мою самаритянскую обязанность. Однако ненадолго мне удастся предохранить бедное дитя от гибели. Негодяй Батьяни скоро забьет его до смерти, и тогда даже мой жизненный эликсир не поможет ему. Если бы я только знал, куда поселить несчастного мальчика, тогда я помог бы ему ночью бежать, и наутро Батьяни нашел бы гнездо пустым. Но мне некуда его девать, а освободить его и оставить на произвол судьбы — это невозможно. Мерзавец снова овладеет тогда своей жертвой. Он ведь теперь стал фаворитом герцога; я собственными ушами слышал, как он хвастал, что может заставить герцога сделать все, что захочет. Я спрятался внизу в стенном шкафу и подслушал его разговор в паркетном зале с его товарищем по кутежу. Но берегись, граф Батьяни, — продолжал слепой. — Горе тебе, если я найду мальчика мертвым. Это переполнит меру твоих преступлений, и тогда наступит час возмездия. Слепой Риго, твой бывший слуга, которому ты мог спасти зрение и не сделал этого, которого ты так хладнокровно бросил под Прагой, — он подкрадывается к тебе, как волк к стаду. Скоро он схватит тебя за горло. Если мои волосы и борода поседели преждевременно, если мне нельзя будет видеть предсмертные муки моего врага Батьяни, все-таки я чувствую в себе достаточно сил, чтобы вот этими двумя руками задушить мерзавца. Это так же верно, как то, что месть следует всегда за преступлением.