Описание Отечественной войны в 1812 году - Александр Михайловский-Данилевский

Из Кремлевских храмов один Спас на Бору, древнейший из всех храмов Московских, был заметан опламененными выбросками горевшего над ним дворца, и внешние двери Благовещенского Собора зауглились. Все посвященное Богу не истребилось огнем, а только осквернилось святотатством рук человеческих. В Кремле церкви были сплошь ободраны от самых куполов до низа. В алтарь Казанского Собора была втащена мертвая лошадь. В Архангельском Соборе грязнилось вытекшее из разбитых бочек вино, валялась рухлядь, выкинутая из дворцов и Оружейной Палаты, между прочим две обнаженные чучелы, представлявшие старинных латников. Большая часть прочих Соборов, монастырей и церквей были превращены в гвардейские казармы.

Чудесным покровом Божиим пребыли мощи Святых невредимы[450]. В Успенском Соборе нигде не оставалось ни лоскутка серебра, кроме одного уголка, как будто для того, чтобы находившаяся там серебряная резьба могла впоследствии, при возобновлении храма, послужить образцом. В сем Соборе уцелели еще серебряная рака Св. Митрополита Ионы и при ней серебряный подсвечник. От раки была только содрана на четверть аршина верхняя личинка; мощи же Святителя остались невредимы в раке. Мощи Св. Филиппа найдены на помосте храма, но были невредимы, как в день успения Угодника Божия. Подле них лежала Французская сабля. Рака Св. Митрополита Петра, дотоле закрытая, была разломана, что и подало случай оставить мощи открытыми. Дощатые надгробия Всероссийских Архипастырей были обнажены, но из них только одно порублено, а именно Патриарха Гермогена. Сие святотатство падает на Поляков, помещавшихся вместе с уланами Наполеона в Успенском Соборе. То же буйство, которое за 200 перед тем лет подняло руку Ляхов на Гермогена, благословлявшего восстание Русской земли против ее губителей, посрамилось теперь их храброзаньем и местью над утлыми досками, прикрывающими гроб Святителя. Вокруг стен Успенского Собора стояли горны, в коих Французы плавили ободранные ими оклады с образов и похищенные в храмах металлы; количество их было записано мелом на Царском месте: «325 пудов серебра и 18 пудов золота». Вместо огромного серебряного паникадила, пожертвованного некогда боярином Морозовым, спускались со свода большие весы. Ободранные иконы были разбросаны по полу, и между ними расставлены, как будто в посмеяние, трофеи рыцарские из Оружейной Палаты: панцири, щиты и шлемы. В Чудове монастыре, где жил Маршал Даву, рака Св. Алексея, вместе с мощами, была нашими вынесена и спрятана в ближний Благовещенский придел. Из Архангельского Собора мощи Св. Царевича Димитрия были также вынесены Русским благочестием и сохранены в Вознесенском монастыре. К особенным знамениям Божия милосердия принадлежит уцеление на Спасских воротах образа в золотой ризе. Находясь посреди пламени, со всех сторон охватившего Кремль, не только образ остался неприкосновенным от огня, но даже самый железный навес над иконой, деревянная рама и шнур, державший фонарь перед образом, сохранились в совершенной целости. По вступлении наших в Москву тотчас затеплили фонарь. Еще чудеснее было уцеление на Никольских воротах образа, висевшей перед ним на тонкой цепочке лампады и стекла на киоте его, хотя взлетевшим на воздух арсеналом разрушило верх самых ворот почти вплоть до образа. В церкви Иоанна Предтечи, что в Казенной, иконы Смоленской Божией Матери и Преподобного Сергия не сгорели во время пожара, несмотря на то что за киотом, в котором поставлена Смоленская икона, найдены головни. Подобных чудесных случаев в разных церквах было много.

В развалинах подорванных Кремлевских стен, и вообще под пеплом Кремля, найдено Русских 14 орудий и 50 зарядных ящиков, неприятельских 28 пушек и 207 зарядных ящиков, наполненных боевыми зарядами, и 109 разного рода армейских фур и повозок. Старинные Русские пушки, находившиеся подле арсенала, были оставлены Наполеоном. Он не вывез из Москвы ни огнестрельного, ни белого Русского оружия, при вступлении его в Москву находившегося там в большом количестве. Оно найдено разметанным и перегоревшим, равно как и множество лоскутьев знамен, так что какие они, различить было нельзя[451]. В разных местах Москвы найдено более 2000 неприятельских и до 700 Русских раненых и больных. Без призрения и пищи, они умирали с голода, посреди мертвых, которыми наполнены были дома, обращенные Наполеоном в госпитали, где тела лежали без погребения и валялись по коридорам и лестницам. Несколько мертвых приставлены были к печкам и стенам и для забавы нарумянены кирпичом. В лазаретах лежали полусгнившие трупы; сведенные смертью мышцы их уже не скрепляли членов, и при усилии подымавших тела распадались. Остававшийся при Католической церкви в Москве Аббат сказывал, что он мог причастить только немногих умиравших Итальянцев, а Французы с ругательством отгоняли его от смертного одра. Все дома, где гнездились неприятели, даже их генералы, были наполнены всякой мерзостной нечистотой. Например, в уцелевшем доме Познякова, где давались театральные представления, нельзя было дышать от зловония и давно издохших лошадей, гнивших на дворе. Во внутренность дома нанесено было множество фортепиан, зеркал, мебелей, а за сценой театра брошены были остатки священнических риз и выкроенные из них кафтаны и платья для комедиантов, разгонявших тоску жертв Наполеонова властолюбия.

Два дня продолжались пожары; тушить их было нечем, но они сами собою гасли от обширности выжженных пустырей, окружавших уцелевшие здания. Огонь не мог распространяться, не находя пищи. Грабеж тоже не утихал. Расхищали соляные магазины, винные подвалы, кладовые, где кучами лежали медные деньги. Инде вместе с чернью грабили казаки. Половина отряда Иловайского 4-го пошла вслед за неприятелем, по дорогам Смоленской и Калужской, а оставшиеся в Москве три полка того же отряда, делая разъезды по всему пепелищу Московскому, терялись в пространстве. Не прежде, как на третий день, были в состоянии прекратить беспорядки, необходимое следствие шестинедельного беспримерного безначалия. Скорее, чем ожидать было можно, явились во множестве подмосковные крестьяне, самые досужие и сметливые во всей России. Уверясь в выходе неприятеля из Москвы и полагаясь на суматоху, которая должна была произойти в городе, они приехали на возах, захватить недограбленное. Флигель-Адъютант Бенкендорф, назначенный тогда Комендантом Москвы, расчел иначе. Он приказал взваливать на возы тела и падаль и вывозить за город на удобные для похорон или истребления места, чем избавил Москву от заразы, жителей от дальнейшего грабежа, а крестьян от греха. Но если подмосковная промышленность встретила неудачу в дурном намерении, зато успела в добром. На площади против дома Генерал-Губернатора открылась обширная ярмарка, уставленная телегами с мукой, овсом, сеном, печеными хлебами, сайками, калачами, самоварами с сбитнем, даже обувью, и ясно показывала, что около Москвы не было пропитания только для неприятеля. К народной чести надобно заметить, что цена на съестные припасы не возвысилась против прежней, а изобилие беспрерывно умножалось, по мере наполнения опустелой Москвы. К военному начальству представляли жители доставшиеся им по разным случаям во время неприятельского нашествия сторублевые ассигнации Французского изделия, искусно подделанные и отличавшиеся от Русских ассигнаций только тем, что подпись на них была выгравирована. Большой запас этого бездельничества был найден нами впоследствии в Кенигштейне. Итак, повелитель всего западного материка Европы, владевший силами и богатствами 20 народов, приведенных им для покорения России, промышлял фальшивыми ассигнациями!