И грех, и смех - Левсет Насурович Дарчев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нона еще раз прищурилась, ознакамливаясь с
новым названием.
– Не пойдет и это тоже, – бесцеремонно произнесла Нона, глядя ему в глаза. – Почки.
Доктор раздраженно нахмурился. Он нервными движениями достал из стола новую бумажку и
нервно толкнул ее к Ноне.
– Тогда возьмите и пишите сами!
Нона растерялась, не ожидая от доктора такой
психической реакции. Она ощетинилась и, схватившись за ручку, быстро и злостно что-то нацарапала, затем толкнула бумагу под очки доктора.
Доктор прочитал и выпучил глаза.
– Что это? – он прищуренными глазами увидел
математическое квадратное уравнение.
– Я сорок лет проработала учительницей математики в школе, а вы мне…
Доктор слегка улыбнулся.
– Извините, – произнес он, вернувшись на землю,
– я просто… вы знаете я с утра с людьми и… – Он
замолк, осознав, что его чувства и усталость никому
не интересны. – Еще, у вас есть кому делать укол,
если вдруг ему будет плохо? – Он встал и достал из
шкафа ампулу. – Вот это лекарство надо уколоть.
Нона вернулась домой и вышла из оцепенения,
когда муж спросил:
– Мне не нравится, как ты смотришь на меня, –
проговорил Зияди. – Что, врач разочаровал тебя?
– Да, нет: он сказал, что проживешь сто лет.
– Да, доктор не очень высокого мнения обо мне.
Сто лет для грузина мало.
Нона стояла перед ним, отрешенно улыбаясь,
склонив голову набок. «Девичья привычка», – по-
10
думал Зияди, глядя на жену и вспомнив выпускной
школьный вечер, когда он так хотел признаться в
любви, но сделал это спустя три года. Она была самой красивой.
– Я думаю, может не стоит затеваться с юбилеем? – с сомнением произнесла Нона. – Дети не
приедут…
– Стоит, стоит, – твердо сказал Зияди. – Для чего
тогда жить? Пусть не думают, что я сдался. Я просто
хочу собрать своих друзей, пить вино, вспоминать
дела ушедших дней, шутить и смеяться. Мне доставляет истинное удовольствие, когда за столом вспоминают имя моего отца. Тогда для чего я закопал вино,
вырастил на привязи барана? Жена, ты же знаешь,
что по-другому я не могу. – Он тяжело встал. – Позови соседа Батраза. Кое-что надо обсудить.
Нона стояла неподвижно в полной прострации.
– Знаешь, чего я боюсь, – неуверенно сказала
она, – я боюсь, что твои друзья не придут, и тогда
у тебя будет еще один стресс. Сам подумай: сейчас
людям не до этого. Друзья были друзьями, пока ты
был на должности, а сегодня ты никто – пенсионер.
И кто будет кушать твоего барана? Только не подумай, что мне жалко. И знаешь, что доктор сказал?
– Что?
– Никаких переживаний, – сказала Нона. –
Сердце может не выдержать.
Зияди вздохнул и задумался: случай непростой.
Зияди стал расхаживать взад-вперед, сцепив руки
за спиной. От напряженной мысли его лицо скорчилось. В спортивных брюках и красной футболке, выделяющей его обвислые черты, он спустился во двор,
зашел в сарай и погладил барана. Затем он направился к месту погребения вина, обошел его по кругу, заложил руки в боки и вскинул голову. Его напряженный мозг выдал идею, и он поторопился к жене.
– Нона, вот ты говоришь, что нельзя переживать?
11
– Да
– А радоваться можно?
Нона растерялась.
– Что за вопрос? Конечно, можно, – милостиво
согласилась Нона.
– Тогда у нас все получится, милая. Есть способ
пригласить друзей, – его глаза, прищурившись, лукаво торжествовали.
Жена выжидала.
– Какой?
– Давай объявим, что я умер.
Нона съежилась.
– Ты с ума сошел
Сосед Батраз, осетин по национальности, со
скуластым лицом и солидными усами, выслушав Зияди, обалдел и долго не мог ничего говорить. Через минуту, когда все осмыслил, он
засмеялся.
– Такое может придти только в твою голову, Зияди, – сказал он, мотая головой. – Ты занесешь себя
в книгу памяти. Что ж, я за! – он гордо покрутил
усы за кончики.
В середине дня Зияди пожаловался на боли в
сердце, и Нона позвала медсестру, чтобы сделать
укол. Та, взяв в руки ампулу и уставившись на нее
тупым взглядом, застыла, переведя ошарашенный
взгляд на Нону.
– А что, дяде Зияди так плохо?
– Врач сказал, что у него увеличенное сердце, –
произнесла Нона. – Я не знаю: Зияди шутит и говорит: «У больших людей бывает большое сердце». –
Она застыла с минуту. – А что, сильное лекарство?
– Ну, да – морфин.
Нона вздохнула и отвела взгляд.
К вечеру дня во дворе Зияди все шуршало: стол,
стулья, посуда, мясо, костер. Сам Зияди, поглощенный великолепной идеей и счастливый, вертелся
как маленький мальчик. Забыв про всякие болезни,
12
он разжигал костер, разделывал мясо и все время
напевал старую грузинскую песню.
Нона следила за ним украдкой, с горечью вспоминая прошлое, которое пролетело бесследно, как
один миг. Вспышка света. Блеск молнии. С годами
стали блекнуть даже яркие события в жизни, такие
как свадьба, дни рождения детей. Все позади, впереди только воспоминания и неизвестность.
Первым на «поминки» приехал Гоги из Семендари с венком как положено с красными глазами. С
ним прошло детство и вся взрослая жизнь. Он выразил соболезнования Батразу с непередаваемым
чувством потери.
Зияди неожиданно вышел из-за угла и сияюще
стал в костюме и галстуке с распростертыми руками, готовый принять Гоги в свои теплые братские
объятия.
– Генацвали, Гоги…
Гоги выронил венок, и у него отвисла челюсть.
Он, обуреваемый чувствами, с минуту стоял как
вкопанный, не в силах произнести ни одного слова.
– Хм. Зияди. Ты так больше не шути, – сказал
Гоги наконец. – У меня сердце не железное.
Вторым подрулил к дому Зияди его старый друг
из Тбилиси Саба, семидесяти лет, богатый, как
черт и взрывоопасный, как вулкан. Он буквально
залетел во двор, быстро проговорив что-то Батразу,
устремился в дом, чтобы увидеть в последний раз
лицо покойного друга. Но вместо этого он лбом
наткнулся на живого Зияди. Он оторопел с открытым ртом, не совсем понимая, что происходит. Обретая дар речи
