Цветы на чердаке - Вирджиния Эндрюс

— Наверное, обед перемещается с места на место, или газы скопились.

Ее голубые глаза заискрились смехом.

— Попробуйте угадать еще раз.

Теперь в ее голосе появились нотки серьезности, и она призналась:

— У меня будет ребенок в начале мая. В общем-то, когда я сегодня была у доктора, он сказал, что слышал биение двух сердец. А это значит, что у меня будут близнецы или тройняшки. Ваш отец, даже он еще не знает об этом. Поэтому постарайтесь не говорить ему, пока у меня самой не появится удобный случай.

Ошеломленная, я взглянула на Кристофера, чтобы выяснить, как он воспринял сказанное. Он казался смущенным и расстроенным. Я снова посмотрела на ее освещенное языками пламени лицо и, не помня себя, бросилась в свою комнату, где упала вниз лицом на кровать и горько, навзрыд, заплакала.

Дети — двое или больше! Я сама чувствовала себя маленьким ребенком. Я и слышать ничего не хотела о каких-то новых, вечно визжащих и плачущих детях, которые появятся, чтобы занять мое место. Я всхлипывала и била кулаками по подушке, стремясь причинить вред чему-то, если не кому-то. Потом я села на кровати и стала думать о побеге из дома. Кто-то тихо постучал в мою дверь.

— Кэти, — сказала мать, — можно мне войти? Я хотела бы поговорить с тобой обо всем этом.

— Уходи! — завопила я. — Я уже ненавижу твоих младенцев!

Да, я знала, что ожидает меня: участь ребенка, затертого где-то между младшими и старшими и напрочь позабытого родителями. Не будет больше подарков по пятницам. Папа будет думать о маме, о Кристофере и об этих отвратительных близнецах, на которых сосредоточится все внимание.

Мой отец подошел ко мне в тот вечер, как только он приехал домой. Замок был открыт: я предполагала, что он захочет меня видеть. Я украдкой взглянула на него, потому что очень его любила. Он выглядел расстроенным и принес с собой большую коробку, завернутую в серебряную фольгу и перевязанную красным сатиновым бантом.

— Как поживаешь, моя Кэти? — мягко спросил он, пока я продолжала поглядывать на него из-под согнутой руки. — Ты не выбежала встречать меня, когда я пришел. Ты не сказала мне «привет!». Ты даже не посмотрела на меня. Кэти, я очень на тебя обиделся, что ты не дала мне себя обнять и не поцеловала меня.

Я ничего не сказала, только перевернулась на спину и зло посмотрела на него. Как будто он не знал, что я должна была оставаться его любимицей на всю оставшуюся жизнь! Зачем им с мамой надо было заказывать каких-то новых детей. Разве двоих не достаточно. Он вздохнул, потом подошел и уселся на краю кровати.

— Знаешь что? Сегодня ты первый раз в жизни смотришь на меня таким взглядом. Это первая пятница, когда ты не бежишь стремглав, чтобы броситься ко мне в объятия. Можешь мне не верить, но я действительно возвращаюсь к жизни только тогда, когда прихожу домой перед выходными.

Я не сдавалась и еще больше надула губы. Теперь я была не нужна ему. У него был его сын, да теперь еще и целая куча писклявых младенцев на руках. Я наверняка потеряюсь среди этой толпы.

— Знаешь что еще? — начал он медленно, смотря мне прямо в глаза. — Раньше я верил, может быть, наивно, что если бы однажды я явился домой в пятницу без всяких подарков для тебя или твоего брата… я все-таки верил, что вы все равно броситесь мне навстречу. Я верил, что вы любите меня, а не подарки. Я ошибочно считал, что я хороший отец, что мне удалось завоевать вашу любовь, и что для вас всегда останется много-много места в моем сердце, если у нас с мамой будет дюжина детей. Он остановился, вздохнул и нахмурился.

— Я думал моя Кэти знает об этом и догадывается, что она значит для меня. Ведь ты у нас первая девочка.

Я бросила на него обиженный, недовольный взгляд и произнесла, запинаясь:

— Но если у мамы родится еще девочка, ты будешь говорить все это ей, а не мне!

— Неужели?

— Да, да! — зарыдала я, готовая кричать от переполнявшей меня ревности.

— Ты наверняка будешь любить ее больше, потому что она будет маленькая и хорошенькая.

— Наверное, я буду любить ее также, как и тебя, но не больше.

Он протянул ко мне руки, и я больше не могла сопротивляться. Он обнял меня, и я прижалась к нему так сильно, как только могла.

— Тсс-с, тише, — успокаивал он меня. —Не плачь, не надо так ревновать. Мы ни в коем случае не будем любить тебя меньше. И, кроме того, Кэти, настоящие дети гораздо интереснее кукол. У твоей мамы будет столько забот с ними, что она собирается просить тебя помочь ей. Когда я буду вдали от дома, я буду лучше себя чувствовать, зная, что моя маленькая дочка помогает всем нам жить легче и лучше.

Он поцеловал мою залитую слезами щеку.

— Теперь открой эту коробку и скажи мне, что ты думаешь о том, что там внутри.

Перед тем как развернуть подарок, я покрыла его лицо дюжиной поцелуев и обняла его с медвежьей силой, чтобы возместить свои недовольные взгляды. В красивой коробке находилась музыкальная шкатулка, сделанная в Англии. Когда играла музыка, балерина, одетая в розовое поворачивалась перед зеркалом.

— Это шкатулка для хранения драгоценностей, — объяснил отец, надевая на мой палец изящное золотое колечко с красным камнем, который он назвал фанатом. — Как только я увидел шкатулку, я понял, что к ней должно прилагаться это кольцо. И сейчас я дарю его тебе и клянусь, что всегда буду любить мою Кэти чуть-чуть больше других дочерей, пока она об этом никому не скажет. Не плачь больше, Кэти, потому что твой отец всегда говорил, что для всего есть свои причины и у всякой проблемы есть решение, а теперь я стараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы улучшить наше положение.

Перед обедом отец вбежал в столовую, чтобы сообщить нам с братом, что он собирается отвезти мать в больницу.

— Вы только не волнуйтесь, все будет в порядке. Слушайтесь мисс Симпсон, делайте уроки и через несколько часов вы узнаете, кто у вас появился: братики, сестрички или и то, и другое.

Он вернулся только на следующее утро: небритый, усталый, в помятом костюме, но со счастливой улыбкой на лице.

— Угадайте, мальчишки или девчонки?

— Мальчишки, — выпалил Кристофер, давно мечтавший о товарищах для спорта и игр.

Я тоже хотела, чтобы родились мальчики. Тогда, может быть, внимание отца не переместится с меня на младшую дочь.

— Мальчик и девочка! — с гордостью проговорил отец. — Самые хорошенькие малышки, какие только существовали когда-нибудь на свете. Одевайтесь, и я отведу вас, сами убедитесь.

Я неохотно отправилась с ним, но и в больнице с нежеланием позволила ему поднять себя на руки, чтобы я смогла заглянуть в окно палаты и увидеть двух младенцев, которых держала на руках медсестра. Они были такими крошечными! Их головы были не больше яблока. Маленькие кулачки молотили воздух. Один визжал, как будто его кололи булавками.

— Ах, — вздохнул папа, прижимая меня к себе и целуя в щеку. — Господь так добр ко мне! Он наградил меня еще одним сынком и дочерью, такими же чудесными, как и первые.

Я думала, что возненавижу их обоих, особенно крикливую девочку, которую родители назвали Кэрри, она вопила и плакала гораздо громче тихого малыша по имени Кори. Ведь как следует выспаться ночью стало практически невозможно — они находились в соседней со мной комнате. И все же, когда они начали расти, и на их лицах стали появляться улыбки, а глаза стали радостно зажигаться при виде меня, особенно если я поднимала их на руки, теплое материнское чувство заменило во мне неприязнь.

Первое, что я делала после школы, это бежала к ним, чтобы увидеть их, поиграть с ними, сменить им пеленки и бутылочки с детским питанием и подержать их у себя на плече. Они действительно были намного интереснее кукол.

Вскоре я убедилась, что в родительском сердце действительно может найтись место больше, чем для двоих детей, так же как в моем сердце нашлось место для близнецов, даже для Кэрри, которая становилась не менее красивой, чем я, а может быть и более. Они росли так быстро, как сорняки, шутил папа, хотя мама иногда и поглядывала на них с тревогой, говоря, что все же они растут медленнее нас с Кристофером. Её врач, с которой она консультировалась, объяснила, что близнецы действительно часто растут не так интенсивно, как обыкновенные дети.

— Вот видишь, — сказал Кристофер, — врачи действительно все знают.

Папа поднял глаза от газеты и улыбнулся.

— Узнаю своего сына-доктора. К сожалению, Крис, на самом деле всего не знает ни один человек.

Папа единственный называл моего старшего брата Крисом.

Наша фамилия казалась мне смешной, а научиться правильно писать её было чертовски трудно. Доллангенджер. Из-за того, что у всех членов семьи были светлые льняные волосы и светлая кожа лица (кроме папы с его постоянным загаром), Джим Джонстон, наш лучший друг, придумал для нас прозвище «дрезденские куколки». Он считал, что мы выглядим в точности, как фарфоровые фигурки, украшающие всевозможные полки и камины. Вскоре так нас называли все, кто жил по соседству.