Малкольм Икс. Взгляд из русского гетто - Евгений Рогов

Эксплуататорская система всегда подразумевает наличие двух антагонистов – эксплуататоров и эксплуатируемых, угнетателей и угнетенных. К примеру, в России угнетенным большинством было русское крепостное крестьянство. Даже не население национальных окраин, а именно русское православное крепостное крестьянство – коренное население и основа государства Российского. Здесь не играл никакой роли цвет кожи и разрез глаз (даже наоборот: негр, в американском понятии этого слова, Пушкин или потомок тюркского рода Карамзин как раз относились к господствующему классу угнетателей). Но, тем не менее, было рабство, было угнетение, была эксплуатация. То же самое происходит и в нынешней России, где в огромное бесправное гетто заключено подавляющее большинство ее граждан, прежде всего славянского происхождения – так как именно они, в силу утраты всевозможных общинных и организационных связей, а также морального и культурного стержня, оказались наиболее беззащитными перед отечественным вариантом Системы Угнетения.

В Америке главным фактором, определяющим угнетенного, выступил цвет кожи. Объектами эксплуатации и произвола здесь прежде всего выступали негры и индейцы, причем главным объектом были именно негры. Все-таки у индейцев были своя земля, свои корни, традиции, культура, языки, верования, своя социальная племенная организация. У негров не было ничего. Их привезли в Америку изначально только в качестве рабов. В ходе 400-летнего периода рабства африканцы, ставшие рабами и, как следствие, вместо африканцев ставшие неграми – людьми уже совершенно иного социально-психологического статуса – утратили практически все, что делало их прежде африканцами. У них не было ни родины, ни собственной культуры, ни собственного языка, ни собственной религии – не было даже собственных имен. Имена им давал рабовладелец, зачастую это были клички, в иных случаях они носили фамилию своего рабовладельца[1]. Итак, американские негры в ходе 400-летнего периода рабства утратили практически все, может быть, за исключением цвета своей кожи. Но и здесь итогом многочисленных случаев насилия хозяев в отношении рабынь стало преобладание среди негров к началу XX столетия людей мулатской расовой внешности.

Началом истории афроамериканского народа (вплоть до середины 60-х годов народа негритянского, ибо сам термин «афроамериканцы» и, главное, его психо-ментальная составляющая утвердился именно с легкой руки Малкольма Икса) был 400-летний ужас рабства. Само по себе рабовладение никогда не бывает благом. Рабство может быть мягким, патриархальным, как, например, в Мавритании, или приобретать самые отвратительные формы, как в греко-римской античной цивилизации. Западная модель рабовладения изначально была ориентирована на самые худшие формы этого исторического явления. В некоторых аспектах европейское и в частности североамериканское рабовладение было даже хуже античного. С самого начала европейское рабовладение основывалось на расизме – в отличие от римского, имевшего социальную, а не цивилизационно-физиологическую основу, где даже сын раба Диокл смог стать императором Диоклетианом. Первыми рабами постантичной Европы были славяне. В X–XII веках огромное множество полабских славян было обращено в рабство западными крестоносцами. Само слово «раб» в западных языках происходит от слова «славянин»: slave, esclavo, esclave, sclave – соответственно по-английски, по-испански, по-французски и по-немецки. Славяне и тогда и фактически сейчас считались расово чуждыми Европе варварами и потому их истребляли и обращали в рабство именно на расовой основе. Здесь не имело большого значения физическое расовое сходство славян, особенно балтийских, и европейцев – главным было именно метальное восприятие Западом славян как расово чуждых, других, не своих, низших по отношению к себе диких существ.

В XV–XVI веках новым массовым источником рабов для западной цивилизации стали африканцы. Миллионы черных жителей Африки были вывезены в Северную и Южную половины Американского континента. В обеих частях Нового Света, и в англосаксонской, и в испано-португальской, их положение было ужасным. И англосаксы и иберийцы подвергали негров-рабов жесточайшей эксплуатации, насиловали рабынь, относились к рабам хуже, чем к животным. Разница была лишь в том, что в Латинской Америке образовалось несколько переходных этно-расовых групп, не считая сохранившееся индейское население. Социальные низы всех этих считавшихся небелыми расовых групп активно взаимодействовали. Кроме того, зачастую и беднейшее белое население не имело расовых предубеждений в отношении «цветного» населения колоний.

В Северной Америке все было по-другому. Здесь была жесткая кастовость в отношении рабов и их потомков. Бедняки европейского происхождения смотрели на негров, мулатов и даже квартеронов с таким же презрением, как и их богатые соплеменники. Здесь социально-кастовый барьер был непреодолим. Даже люди с абсолютно светлой кожей, обладающие вполне так называемой европейской внешностью, но происходившие от негров-рабов, в США причислялись к негритянскому населению и социально были столь же притесняемы, как и их темнокожие собратья. В Америке Пушкин если бы и стал поэтом, то исключительно негритянским, ибо вход в «белое» общество для него был бы наглухо закрыт.

В ходе Гражданской войны 1861–1865 годов рабство в Соединенных Штатах было отменено. При этом следует сразу же отбросить бытующий у нас миф о том, что эта война имела целью освобождение негров. На самом деле и Линкольн, и Грант, и многие другие политические вожди Севера были такими же расистами по своим убеждениям, как и жители Юга.

Освобождение миллионов американских негров от рабства, хотя, безусловно, явилось важным шагом в их истории, тем не менее, не принесло им ни равноправия, ни уважения в американском обществе. Фактически вместо прежней, грубой и откровенной формы рабства появилась другая, менее откровенная, но от этого не менее бесчеловечная. Расизм не только не исчез, но, более того, распространился из южных штатов на всю территорию страны. Положение негров на Севере и Юге различалось, но в обоих случаях это было лишь отличием северного расизма от южного.

Южный расизм был предельно откровенен. Неграм практически официально объявлялось о том, что они являются существами низшего сорта. Им строжайше запрещалось находиться в одних и тех же местах с белыми. Все было предельно сегрегированно – школы, больницы, транспорт, кафе, рестораны, туалет. Обыденным делом на Юге были суды Линча, когда толпа расистов жесточайшим образом расправлялась с любым негром, заподозренным в неуважении южных расовых законов. Многих прилюдно кастрировали, бросая органы в Миссисипи. Особым шиком было праздничное сожжение негров живьем, желательно на природе, во время пикника. Под смех и веселье взрослых белых мистеров и их леди, а также их милых детишек живьем горели человеческие существа, которым не посчастливилось родиться достойными принятого в этом обществе статуса.

Все это фотографировалось самими участниками действа, так что и теперь можно без труда найти эти красноречивые свидетельства культурной жизни американского общества первой половины XX столетия[2]. Разумеется, все это делалось вполне безнаказанно, никто даже не возбуждал уголовные дела по данному поводу Именно безнаказанность и делала возможным подобный сатанинский беспредел, именно безнаказанность и питала извращенную фантазию этих джентльменов и леди. Впрочем, наше сегодняшнее российское общество не так уж далеко от тогдашнего североамериканского. Пьяные владельцы дорогих автомобилей, зачастую дети высокопоставленных родителей, насмерть сшибающие по нескольку человек (среди них непременно детей), затем убегающие с места преступления, зачастую фактически избегают уголовной ответственности. Наша российская действительность изобилует и многими другими печальными примерами подобного рода.

Северный расизм был более лицемерен. В том числе и тем, что к неграм-иностранцам он относился совсем по-другому, нежели к неграм-согражданам, – с уважением. Стоило юному Кассиусу Клею обмотать голову тюрбаном, как он мог зайти в любой ресторан.

Расизм загонял все возрастающее черное население, прибывающее с аграрного Юга, в гетто, вырваться откуда у негров – даже наиболее успешных – не было возможности. Впрочем, в начале XX столетия даже многие группы иммигрантов из Европы не причислялись к разряду «белых», что говорит о социально-психологической, а не о физической природе западного расизма. Условия жизни в гетто нельзя назвать иначе, чем отвратительными. Дома, годами не знающие капитального ремонта, с потрескавшимися стенами, грозящими в любой момент обвалиться. Подлинным бедствием гетто была перенаселенность. Жилья катастрофически не хватало для прибывающих с Юга в поисках работы людей. Не было жилья для молодых семей. Работу старались дать неграм – самую неквалифицированную и «грязную». Если же на одном и том же предприятии одну и ту же работу выполняли черные и белые, то первые получали за свою работу гораздо меньше. Профсоюзы строились на расовой почве. Белые профсоюзы защищали интересы только белых рабочих, причем защищали эффективно. Черных не защищал никто. Не было у них никакой защиты и от произвола полиции. По малейшему подозрению черный человек мог быть безнаказанно застрелен полицейским. Собственно, данная практика существует до сих пор. В то же время полиция не обеспечивала защитой жителей гетто от преступников. Более того, все прибыльные злачные места платили дань полиции и благополучно существовали под ее покровительством. Постоянным было избиение полицейскими черных граждан по любому поводу. Многим довелось испытать на себе неумолимую ярость полицейских дубинок. Полиция вела себя в гетто как в оккупированной стране, относилась к его жителям как к скоту, если не хуже. Это были кварталы обреченных, не вписавшихся в американскую модель успеха. Они заведомо проиграли в битве за место под солнцем и потому – горе побежденным!