Солнцепёк - Алексей Захаров

А на школе он жирный крест поставил. После больницы Олеся еще походил в нее месяца полтора и затем бросил. Его в ней разные тупые придурки обидно дразнить принялись. И даже некоторые девчонки тоже. Те, что кривляки задавалистые и наглячки. Те, которые сами из себя ничего не представляют, а лишь обожают перед другими повыставляться, да около школьных заводил без конца вертятся. Так вот, эти тупицы Олесю Клешней прозвали, потому что у него после взрыва только одна рука осталась. Олеся на первых порах терпел, сколько мог, затем уроки пропускать начал, а после и вовсе плюнул на школу и прекратил посещать занятия. Я понимаю, подсмеиваться над собой в моем или Пашкином присутствии – это одно, а сносить оскорбительные насмешки от всяких кретинов сухомозглых, которые только и могут похвастать тем, что у них две руки и ничем больше, совсем другое дело.

Школу-то он бросил, но книжки по-прежнему продолжает читать. Я ни одной книжки не знаю, какую бы Олеся не прочел. Нет, в самом деле. Он их мигом проглатывает, даже те, что очень толстые и заумные. Я этим даже горжусь, ну, в смысле, я горд, что мой друг, Олеся, такой начитанный. Большинство тех недоумков, что каждый день в школу ходят и примерными учениками считаются, этакими хорошистами и благополучными, те, которые Олесю Клешней обзывали, они и сотой части из того, что прочитал Олеся, в руках не держали. А туда же, выше всех себя мыслят! Олеся нам с Гаврошем иногда рассказывает что-нибудь из прочитанного. У него, конечно, не очень гладко выходит, он часто путается и сбивается, оттого что стремится изложить все разом и поскорее, но нам его рассказы все равно нравятся. Хорошо так иногда, сидим вместе у костра на нашей даче и слушаем Серегу.

Ах да… мы его Олесей прозвали из-за того, что фамилия у него Олесенко, а так-то Олесю зовут Серегой. Обычный пацан, как и я, как Пашка, ну, может, чуть сутулый, да разве что рука у него всего одна и лицо сплошь в ожогах.

А меня окрестили Наглым. Это не потому, что я действительно нахальный или беспардонный какой-нибудь, нет, ничего подобного. Наоборот, я всю жизнь был немного застенчивым. Не то, чтобы робким или затюканным каким, нет, просто слегка стеснительным. Есть же стеснительные люди, которые не лезут вперед всех. Не ходят в любимчиках у классной руководительницы или завучихи. Не клянчат у богатых одноклассников сотовые телефоны, чтобы поиграться, не торопятся стать на первые места в центре при фотографировании на память и не хватают раньше других лучшие куски торта во время праздничных чаепитий в школе в честь восьмого марта, например, или окончания учебного года. Есть же такие. Вот я такой. Однако мой отец считает, что я не столько стеснительный, сколько в моем характере присутствует чувство собственного достоинства. «Ему свойственны индивидуальность и самодостаточность, а чувство толпы, наоборот, претит», – говорит про меня он. Не знаю, может и так… А Наглым – это меня Олеся прозвал из-за одной истории, которая приключилась в начале нынешнего лета.

У моих деда с бабкой, маминых родителей (другая моя бабушка, которая по отцу, далеко от нас живет, в Саратове), есть дача за городом, в сухом, незаливном, месте. Раньше я по пол-лета на ней проводил, на велосипеде гонял, ходил с соседским Ванькой на лог купаться, карасей желтых ловил, за грибами в ближайшие колки ездил. Так вот однажды, в середине июня, я шатался по нашему саду, изнывая от жары и несусветной скуки. Дед с бабулей спрятались от солнца в дачу, телевизор в ней смотрели и носа наружу не показывали. Вокруг, на соседних участках, тоже не было ни души. Ванька как назло куда-то подевался. На лог меня дед не пустил из-за того, что я накануне без спроса умотал на пляж, и они меня обыскались. А купаться хотелось – сил не было. Одним словом, тоскливый день выдался, надо прямо сказать. Скучища конкретная. И я, не зная, чем бы заняться, лазил от безделья под яблонями и смородиновыми кустами, думая отыскать в них нашего кота. Демьян любил в знойный день в тени поваляться. Бывало, распластается между кустами смородины и лежит целые часы напролет, пока не надоест ему. Но в смородине я Демьяна не нашел, все обшарил. И в середине кустов, и по краям, и возле забора. Последняя надежда оставалась на то, что он, жук, в сарае спрятался. В сарае всегда прохладно и сумеречно, и мыши к тому же в избытке водятся. Демьян туда тоже частенько забирается. В общем, и в сарае я посмотрел, но и там я этого бездельника не обнаружил. Кот как сквозь землю провалился. Тогда я решил, что он где-то по окрестным дачам шатается. От нечего делать я немного порылся в дедовских инструментах на стенных полках и уже, смирившись со своей участью, собрался было пойти в дом телевизор смотреть, но тут вдруг услышал громкие всплески у нас за сараем. А сарай, надо сказать, задней стеной примыкает к низенькому, по пояс, заборчику, отгораживающему наш участок от соседского сада. Ну, мне, естественно, интересно сделалось, что у соседей там такое творится, что за «День Нептуна»? Еще пять минут назад у них полнейшая тишина стояла, и никого не было видно, а теперь вовсю вода плещется, точно детсадочные дети балуются. Я и выбрался из сарая, да потихонечку высунулся из-за угла. Честное слово, я не ожидал увидеть то, что увидел. Правда – правда! Нет, хоть чем поклянусь! Чего ради мне врать-то?! Я если б заранее знал, что увижу подобное зрелище, я и сказал бы: мол, заранее знал. Но я же ни сном, ни духом. С места мне не сойти! Выглянул я, значит, из-за угла, без всякой мысли, а она сразу ругаться взялась, словно я заблаговременно в курсе был, что она придет принимать ванну. В общем, всплески те – это наша соседка купанье себе в железном баке устроила. Да еще к тому же она голая вся была. То есть я хочу сказать – совсем голая, без ничего. Соседку нашу Татьяной Николаевной зовут. Ей лет тридцать семь, наверное, или, может быть, тридцать пять, она в областной больнице окулистом работает. Одинокая, без мужа. Ничего такая, фигуристая – не толстая и не худышка, она мне давно нравится. Среднего роста, волосы у нее прямые, светлые, и лицо в моем вкусе. Честно признаюсь, когда Татьяна Николаевна по своему саду в купальнике ходит, я в ее сторону всегда потихоньку посматриваю – любуюсь ее ладной фигурой и грациозной походкой. А тут она – с ума можно сойти, – передо мною голая! Бак низкий, ей чуть выше колена, вот она вся и была снаружи, как на картинке. Я как увидел ее, так и застыл на месте. Может, если бы этого со мной не стряслось, Татьяна Николаевна не успела бы меня заметить, а так, понятное дело, она руками закрылась и в воду тут же осела. И корить меня начала, мол, какой я нахал и бесстыдник. Взялась грозиться, что нажалуется моим родителям, расскажет им, как недостойно их сын поступает. Какой я бесстыжий и наглый. А почему я бесстыжий?! Она посреди бела дня без ничего в баке купается, а я, значит – наглый?! Бессовестный?!

Короче, как только меня Татьяна Николаевна заметила, я, конечно, тут же за сараем укрылся. Сидел за ним, затаившись, с колотящимся сердцем, до тех пор, пока соседка не успокоилась и не перестала ругаться. Самого меня так и подмывало снова из-за сарая выглянуть, но я ж говорю, что я немножко стеснительный. Другой бы на моем месте подсматривал за соседкой и в ус не дул, наслаждался бы завлекательным зрелищем. Татьяна Николаевна же после этого еще минут пять в баке плескалась, я хорошо слышал, не торопилась никуда уходить. А я вот проморгал счастливый случай и после долго жалел. Голая Татьяна Николаевна у меня потом целый день перед глазами стояла. Грудь у нее шикарная, и живот роскошный, и, конечно, бедра. Я и ночью спал плохо, все ворочался и представлял нагую соседку. До того извелся, что под ложечкой засосало и в животе пусто сделалось. А родителям она так ведь ничего не сказала. И со мною продолжает здороваться как ни в чем не бывало. Только теперь всякий раз при встрече стала смотреть на меня загадочно и как-то так улыбается странно, точно мы с нею тайными заговорщиками являемся. Не понять этих женщин, честное слово, то они ругают тебя, обещают предкам нажаловаться, а то улыбаются мило и ласково смотрят в глаза.

Я когда через неделю рассказал этот случай Сереге, он на меня сперва с завистью минут десять таращился и подробности выяснял, что да и как, а затем смеяться вдруг начал. Я взять в толк не могу, что с ним стряслось, а Олеся на спину на траве завалился и хохочет, как сумасшедший. Потом все ж успокоился.

– Так ты у нас, Никитос, выходит, наглый, – сказал Серега и опять со смеху покатился. – Никитос – Наглый, никогда б не подумал!

Вот так ко мне прозвище с той поры и приклеилось. По примеру Олеси и другие пацаны стали называть меня Наглым. А я и не против. Мне даже нравится. Не какое-нибудь обидное или невзрачное прозвище вроде Мокрого или Штампа, есть у нас в классе парни с такими кличками. Нет, это прозвище дельное. Оно мне даже в каком-то смысле теперь защитой служит, ну, как предостерегающая раскраска у насекомых и пресмыкающихся. А то ведь по-настоящему наглым я становлюсь, только если меня окончательно допекут, когда обороняться приходится. А тут прозвище – Наглый, и отдельные личности начинают считать, что я и вправду отпетый жох. Я ведь не акселерат под два метра ростом и не боксер тренированный, я обычный пацан. У нас с Олесей комплекция одинаковая. Разве что, в отличие от него, руки две у меня, и я не сутулюсь. А одеваемся мы с ним тоже очень похоже – в футболки, спортивные «комбаты», да матерчатые кроссовки.