Две жизни одна Россия - Николас Данилофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы с нетерпением ожидали возвращения в Америку и в то же время с большой неохотой покидали Советский Союз. Москва стала домом для Руфи, меня и наших двоих детей: 23-летней Миранды, или Мэнди, и 16-летнего Калеба. Они улетали в Штаты сразу по окончании лета, проведенного вместе с нами. У нас появилось много советских друзей, и я задавался вопросом, увидим ли мы их еще когда-нибудь. Я чувствовал, что мне будет очень не хватать интересной, хотя и трудной работы, которой я занимался в столице второй сверхдержавы, сомневался, найду ли я что-либо подобное. Годы, прожитые в Москве, были очень полезными в профессиональном отношении и для Руфи, журналистки, написавшей много статей в американские журналы.
Я провел весь день в офисе, расположенном этажом выше нашей квартиры, разбираясь в своем столе, составляя последние финансовые отчеты и вводя Джеффа в курс дела, объясняя ему тонкости работы журналиста в стране, где на все требуется в два раза больше времени, чем в любом другом месте. Наконец, около девяти вечера я спустился в квартиру и буквально упал на кровать, обессиленный после целого дня напряженной работы.
Через несколько минут раздался телефонный звонок. Калеб снял трубку, ответил и передал ее мне.
— Алло, это Фрунзе. — Голос показался знакомым; это был Миша. Мы его называли "Миша из Фрунзе", чтобы отличать от полдюжины других наших знакомых Миш. Очень немногие из советских людей называют свои фамилии по телефону, так как это облегчает работу подслушивателей КГБ. Вообще, советские знакомые редко называют себя, заставляя вас угадывать, кто с вами разговаривает на том конец провода.
— Где ты? — спросил я. Мне было приятно услышать Мишу, так как я хотел попрощаться с ним и вручить ему несколько книг, которые он просил.
— Я в аэропорту, лечу домой во Фрунзе. Но я прилечу обратно в конце следующей недели и хотел бы увидеться.
— Хорошо, — ответил я с облегчением: мне так не хотелось выходить сегодня вечером. — Позвони мне. У меня есть кое-что для тебя.
Как выяснилось позже, Миша тоже припас для меня нечто…
* *
Впервые я встретил Мишу, Михаила Лузина, четыре с лишним года назад, в марте 1982 года, в ресторане во Фрунзе. Я был тогда по заданию редакции в Киргизии, в Средней Азии в компании с Джимом Галлахером из "Чикаго трибюн". Средняя Азия особенно интересовала журналистов из-за очень высокой рождаемости. Ее население, как ожидалось, должно было превысить население европейской части России к 2000 году. Кроме того, Киргизия расположена рядом с Афганистаном, и мы надеялись узнать, как мусульманское население Советского Союза относится к партизанской войне, ведущейся там уже третий год.
Мы остановились в гостинице "Ала-Тоо" — претенциозном и скучном месте. Вечером в день приезда мы спустились в ресторан поужинать. Здесь было так же, как и в большинстве советских ресторанов, которые посещают иностранцы. Их, имеющих валюту, обслуживали первыми.
Остальные в тот вечер были, по-видимому, местные жители, и я уверен, им пришлось ждать очереди несколько часов, чтобы получить возможность съесть блюда выше среднего качества, потанцевать под музыку грохочущего оркестра и посмотреть на иностранцев, а может быть, и поговорить с ними.
Мы уже заканчивали ужин, когда из-за соседнего столика встал высокий молодой человек и подошел к нам. Черты его лица выдавали в нем исконно русского: широковатые скулы, легкий румянец на щеках, светлые волосы. Его великолепные белые ровные зубы вызывали удивление, т. к. стоматологическое лечение в Советском Союзе на весьма низком уровне по сравнению с американским.
— Можно к вам присоединиться? Я услышал, что вы говорите по-английски. Меня зовут Миша, — представился он, протянув руку.
Он не был одет вызывающе, как спекулянт черного рынка. Не было в нем и той уверенности и вместе с тем вкрадчивой осторожности, свойственной типам из КГБ, мотающимся вокруг гостиниц, где останавливаются иностранцы. Все же мы с Джимом проявили осторожность, потому что случайные встречи с незнакомыми людьми в Советском Союзе всегда внушают подозрение. В посольстве США в Москве подозрительность превратилась буквально в паранойю. Представители службы безопасности посольства автоматически зачисляют любого советского гражданина, встречающегося с иностранцем, в разряд потенциального агента КГБ. Дипломатам рекомендуется выходить на улицу только вдвоем и сообщать о любых контактах с местными жителями. Правда, корреспонденты находятся в ином положении. Чтобы освещать жизнь в Советском Союзе, им приходится идти на риск. Они не могут рассчитывать только на официальные брифинги и газетные сообщения. Они должны копать глубже, не ограничиваясь тем, что лежит на поверхности, находить свои собственные неофициальные источники, где возможно, и больше погружаться в советскую действительность,
Мы с Джимом переглянулись, Миша выглядел вполне нормально, и мы пригласили его присесть. Мы заказали бутылку шампанского — неотъемлемую часть общения по-советски, наряду с водкой и коньяком. За столом Миша рассказал, что он учится на четвертом курсе филологического факультета Фрунзенского университета. Подобна многим советским молодым людям, он не имел доступа к информации о Западе, но проявлял большой интерес к Соединенным Штатам, в особенности к американской литературе. Он стремился, по возможности, читать американские книги и журналы и слушать передачи Голоса Америки о рок-музыке и последних модных увлечениях на Западе. Наш разговор вращался вокруг разных тем, в том числе и политических. Мы беседовали о неурядицах в Польше, и об отношениях между Советским Союзом и Китаем, который граничит с Киргизией на юге, за Тянь-шаньскими горами.
Так как мы особенно интересовались афганскими делами, а Миша был молодым человеком призывного возраста, то он был идеальным объектом для наших вопросов. Как раз незадолго до этого маршал Огарков, начальник Генерального штаба, публично признал, что в среде молодых людей преобладают пацифистские настроения. Миша сказал, что многие его университетские друзья испытывают беспокойство и
