Направить в гестапо - Свен Хассель

— Называют себя солдатами, черт возьми, — пробормотал он. — Помоги боже Германии, если такие будут ее защищать. Но погодите, недотепы. Я вас быстро вымуштрую!

Обер-фельдфебель Хун, гроза Билефельда, потер в предвкушении руки. Он мог бы вымуштровать почти кого угодно, поставив себе такую цель.

И, может быть, его обращение со старичком все-таки возымело благотворное действие; больше уже никто не посмел свалиться.

— Бесчувственный скот, — пренебрежительно заметил Порта и сунул в рот баранью колбасу, взятую у мертвого русского артиллериста.

Мы все ели ее. Колбаса была несвежей, соленой, твердой как камень, однако при всем при том очень вкусной. Я взглянул на свой недоеденный кусок и вспомнил, как она попала нам в руки; было это всего пять дней назад, но казалось, что с тех пор прошло уже пять месяцев.

Мы возвращались по густому лесу и внезапно наткнулись на батарею полевой артиллерии противника. Как обычно, первым ее заметил Легионер. Атаковали мы русских быстрее и бесшумнее, чем даже головорезы-индейцы Фенимора Купера, и молча приканчивали их кандрами[3]. Когда все было кончено, казалось, что посреди них разорвался крупнокалиберный снаряд. Напали мы на них совершенно неожиданно. Они лежали на поляне, спали, загорали, отдыхали, совершенно не готовые ни к какому нападению. На шум борьбы из блиндажа вышел их командир. Мы услышали, как он окликнул лейтенанта, своего заместителя, перед тем как появиться.

— Пьяные свиньи! Опять водки нажрались!

Это были его последние слова. Едва он вышел, голова его слетела с плеч от точного удара, и две струи крови вырвались гейзерами из тела. Шедший за ним лейтенант не остановился выяснить, что происходит. Он повернулся и бросился в подлесок, но Хайде почти сразу же нанес ему удар кандрой. Лейтенант упал как подкошенный.

Когда резня окончилась, мы представляли собой жуткое зрелище. Вся сцена походила на кошмарную бойню. Кое-кого при виде ее вырвало. Пролитая кровь и вывалившиеся внутренности отвратительно пахли, густые, черные стаи мух уже уселись на всех ранах. Думаю, никто из нас не любил действовать кандрами — это слишком уж примитивно, слишком грязно, — но в определенных обстоятельствах кандра превосходное оружие. Легионер и Барселона обучили нас владеть ими.

Все уселись на снарядных ящиках и гильзах спиной к трупам. Мы были не настолько разборчивыми, чтобы отказать себе в удовольствии поесть русской колбасы и выпить русской водки. Только у Хуго Штеге, казалось, не было аппетита. Мы обычно подшучивали над ним, потому что он получил хорошее образование и считался башковитым. Своего рода интеллектуалом. К тому же никто ни разу не слышал от него бранного слова. Это само по себе казалось ненормальным, но у него была еще более невероятная черта. Малыш обнаружил, что перед едой он всякий раз старательно моет руки!

Старик смотрел на запас колбасы и ящик водки.

— Можно взять их с собой, — сказал он. — Этим бедолагам они уже ни к чему.

— Не все умирают так легко, — заметил Легионер. — Они даже не поняли, что с ними случилось. — И провел пальцем по бритвенно-острому лезвию кандры. — Смерть от этих штук самая быстрая.

— Я нахожу их отвратительными, — сказал Штеге, и его вырвало, видимо, уже в третий раз.

— Слушай, русские сами виноваты, — с горячностью возразил ему Порта. — Растянулись и ухом не вели — напоминаю тебе, что идет война! Мы вполне могли бы точно так же валяться с отрубленными головами.

— Приятнее от этого не становится, — пробормотал Штеге.

— Ну и что нам следовало делать? — яростно напустился на него Порта. — Думаешь, мне доставляет удовольствие выпускать кишки людям? Думаешь, мне нравится такая жизнь? Потрудился кто-нибудь спросить, когда тебя забирали в эту гнусную армию — хоть кто-то потрудился спросить, хочется ли тебе убивать людей?

Штеге устало покачал головой.

— Избавь нас от своей примитивной философии, — попросил он.

— А что? — произнес Легионер, перекатывая сигарету из одного уголка рта в другой. — Может, она и простая, но от этого не менее верная — мы здесь для того, чтобы убивать, нравится нам это или нет. Нам поручили эту работу, и мы должны ее выполнять.

— К тому же, — добавил Порта, неистово отмахиваясь от мух, собиравшихся сесть ему на нос, — я не помню, чтобы ты особенно медлил, когда дело доходило до рукопашной. И что ты скажешь об этой штуке? — он указал большим пальцем на кандру Штеге. — Зачем ты снял ее с мертвого русского, если не собирался пускать в ход? Не для того, чтобы чистить ногти, так ведь? Ты взял ее на тот случай, если понадобится кого-то заколоть, как и все мы.

Тут Старик неторопливо поднялся и раздраженно повел головой.

— Кончайте. Пора идти.

Неохотно, с протестами, мы все-таки поднялись и встали в колонну по одному за Стариком. Пошли по лесу, вскоре нас догнали Малыш и Порта, оставшиеся, по своей манере, чем-нибудь поживиться. Судя по выражению их лиц, между ними произошла какая-то ссора, и Порта одержал верх; он с гордостью показал два золотых зуба, а у Малыша был всего один.

Старик, как всегда, напустился на них, что не оказало ни малейшего воздействия.

— Пристрелю как-нибудь обоих. Надо же! Выдирать зубы у мертвых!

— А что тут такого, если они мертвы? — самодовольно ответил Порта. — Ты ведь не зарыл бы в могилу золотое кольцо вместе с покойником, так ведь? И не поджег бы банкноту? Какая разница между ними и зубами?

Старик лишь сердито посмотрел на него. И он, и все мы прекрасно знали, что в каждой роте есть «дантисты», которые ходят с плоскогубцами среди трупов. С этим ничего поделать было нельзя.

Теперь, пять дней спустя, мы сидели под яблонями, смотрели, как приближаются резервисты, и набивали животы бараньей колбасой. Хлестал дождь, и мы набросили на плечи клеенчатые плащи. Использовали мы их, в зависимости от обстоятельств, как накидки, палатки, маскировочные костюмы, постели, гамаки, саваны или мешки для переноски снаряжения. Когда мы получали обмундирование, плащи выдали нам первым делом, и мы дорожили ими больше всего.

Порта повернул голову и, сощурясь, взглянул на облачное небо.

— Проклятый дождь, — пробормотал он. — Проклятые горы — худшей местности и выдумать нельзя. — Вернул голову в прежнее положение и взглянул на соседа. — Помнишь Францию? — с тоской спросил он. — Господи, вот там была житуха! Сидишь целый день на солнышке, попиваешь вино — чего еще надо? Отличная житуха!

Хайде угрюмо смотрел на приближавшуюся колонну резервистов. Указал куском колбасы на Хуна, который издевался над измученным, уронившим каску старичком.

— Хлебнем мы с ним неприятностей, — глубокомысленно произнес он. — Нутром чую.

— Никакой гад не причинит нам никаких неприятностей так, чтобы это сошло ему с рук! — заявил Малыш. Посмотрел туда, куда указывал Хайде. — Пусть только попробует, так получит по заслугам. Что я хорошо умею делать — это уничтожать крыс вроде него.

— Вот и все, что каждый из нас будет уметь к тому времени, когда кончится война, — с горечью сказал Штеге. — Убивать людей — только этому она нас и научила.

— Во всяком случае, это полезное умение, — усмехнулся Малыш. — Даже в мирное время профессиональным убийцам находится работа — разве не так?

Он толкнул Легионера, требуя подтверждения. Легионер с важным видом кивнул. Штеге с отвращением отвернулся.

Приведший резервистов лейтенант начал строить их в ряды, готовясь отправиться обратно. Он доставил их, как было приказано, и теперь вдруг захотел оказаться подальше отсюда; возможно, какой-то инстинкт подсказывал ему, что долго болтаться здесь неразумно. Местность эта была нездоровой.

Когда резервисты построились, он произнес прощальную речь. Они слушали его с полнейшим равнодушием.

— Ну, вот, солдаты, теперь вы на фронте, и вскоре вам предстоит сражаться с врагами Рейха. Не забывайте, что это ваша возможность вернуть себе доброе имя, стать достойными гражданами Отечества и заслужить право вновь жить среди нас свободными людьми. Если будете хорошо воевать, судимости ваши будут сняты. Все зависит от вас. — Он смущенно почесал горло и сурово уставился на них. — Товарищи, фюрер — великий человек!

Высказывание это было встречено полнейшим, бескомпромиссным молчанием. Потом раздался язвительный смех Порты, и я уверен, что расслышал, как кто-то пробормотал: «Бред!» Лейтенант повернулся к нам, щеки его пошли красными пятнами. Он напрягся, рука его сама собой потянулась к кобуре. Потом снова обратился к своему сборищу преступников.

— Пусть у вас не будет никаких сомнений. Все ваши боевые действия будут замечены и зарегистрированы. — Он сделал многозначительную паузу, чтобы до них дошло. — Не разочаровывайте фюрера! Вам предоставляется возможность загладить свои преступления против Адольфа Гитлера и Рейха! — Он глубоко задышал и снова взглянул на нашу группу из двенадцати человек, укрывшихся от дождя под яблонями. Встретил вызывающие взгляды Малыша и Порты: один выглядел полным придурком, у другого физиономия была коварной и хитрой, как у лисицы. Он слегка побледнел, но все же продолжал: — Вам предстоит сражаться бок о бок кое с кем из самых храбрых и достойных сынов Германии — и горе тому, кто окажется трусом!