Хмельницкий. Книга вторая - Иван Ле

Когда очнувшийся Богдан закашлял, захлебываясь кровью, к нему подбежал молодой янычар и приподнял голову. Подбежал и второй. Они усадили пленника, осторожно поддерживая, кто-то вытер ему лицо малахаем.

В тревожных криках янычар находившийся в полусознательном состоянии Богдан улавливал осуждение конопатого. Он понял, что янычары ненавидят своего старшого.

Открыв глаза, увидел, как плотной стеной окружили его спешившиеся и, казалось, встревоженные воины. Они о чем-то горячо спорили. Однако Богдану неясно было, из-за чего янычары ссорятся. Мир предстал перед ним чужим, жестоким. Да и жизнь вдруг стала не мила ему после такого позорного наказания. Богдан снова впал в беспамятство.

Янычары повернули его на правый бок. Разняли зубы и влили в рот теплой воды из бурдюка. Когда спустя некоторое время пришедший в себя Богдан раскрыл глаза и чуть слышно, словно обращаясь к матери, стоявшей у его смертного одра, простонал: «Воды», — ему тут же снова поднесли ко рту бурдюк…

Очнувшись, Богдан вначале не мог понять, где находится, кто ухаживает за ним: может, это родная мать склонилась над его изголовьем?..

Среди янычар нашелся сердечный человек, поднесший гяуру бурдюк с выдержанным кумысом. Выпив несколько глотков, Богдан пришел в себя. Он с жадностью набросился на животворный напиток! И смутился.

— Тешеккюр едерим![1] — благодарно прошептал он.

Внезапная страшная боль в голове воскресила в памяти все — унижение, позор. Кровь ударила в виски, вихрем пронеслись в голове тяжелые мысли. Едва сдержался, осознав безвыходность своего положения. Только бы выдержать! Тупое равнодушие, словно яд, просочившийся в кровь, стало наполнять все его существо.

Добросердечный янычар снова вытер пленнику окровавленные губы, снял запекшуюся кровь возле уха и на шее. Богдану захотелось взглянуть на этого чуткого человека, оказавшегося среди воспитанных в злобе и ненависти янычар. И тут в памяти всплыл Назрулла, которого наказали двадцатью ударами нагайки за то, что отказывался брать ясырь. Так, может быть, это он?..

С трудом приподнял голову и, превозмогая боль, искал глазами янычара с добрым сердцем. Вспомнил слова казаков о том, что янычары — это звери в образе человека. А этот уже немолодой янычар по внешнему виду ничем не отличался от остальных, но… это и не Назрулла. Встретились взглядами. Да, по бурдюку в руках догадался, что это тот самый, который поил его целительным кумысом. И среди янычар, оказывается, встречаются хорошие люди. Еще раз произнес «тешеккюр» и, зажмурив глаза, тяжело опустился на землю.

Спустя некоторое время, прижавшись ухом к земле, Богдан услышал топот конских копыт. Приближались всадники. Может быть, еще отряд с такими же пленниками догоняет их. Ах, как ему хотелось, чтобы и сыновей гетмана провели по этой пыльной вражеской земле!» Даже без нагайки и побоев! Только провели бы их по этому безграничному пыльному океану страшной и безжалостной чужбины…

3

Послышались голоса. Волнение, а может быть, и тревога в отряде янычар.

— Зачем связали его? — сердито спросил прискакавший военачальник.

Богдан устало закрыл глаза. Ему развязали руки, удобнее положили на земле. Он облегченно вздохнул, на глазах выступили слезы — то ли от радости, что почувствовал себя свободнее, то ли от благодарности за заботу. А вытереть слезы не решался, боялся, как бы снова не связали еще не отдохнувшие руки.

— Поднять и поддержать гяура!! Кумыс… — велел тот же властный голос. Богдан узнал его — это Мухамед Гирей.

Благодарить или, может, сопротивляться, чтобы хоть этим выразить свое презрение к врагу? И Богдан с ненавистью посмотрел на человека, проявившего такую заботу о нем. Доброта врага — это то же издевательство, только более тонкое, чтобы еще сильнее донять побежденного.

Защитник… Кровавый победитель, опьяненный успехом, который и вскружил ему голову… Богдана подвели к Гирею. Юноша почувствовал, как стали оживать онемевшие руки, от гнева помутилось в голове. Пошевелил одной, затем второй рукой. Привычным движением, как учила в детстве мать, протер глаза, вытер кровь на лице и шее.

— За что меня так жестоко избили, Мухамед ага-бей? Ведь я пленник и ничем не оскорбил вас… — с трудом сдерживая гнев, покорным тоном спросил Богдан.

Ага-бей улыбнулся, решив, что пленник не в таком уж плохом состоянии, раз осмелился задавать ему вопросы. Ясырь для самой Мах-Пейкер! Покуда приедут в Стамбул, губа у него заживет. Да и переоденут его.

— Пленник и сам может спросить у безрассудного янычара, чем провинился перед ним. Ведь он так прекрасно говорит на языке правоверных! — улыбнувшись, ответил Мухамед Гирей. То ли ему понравился пленник, то ли он был доволен, что видит его живым вопреки паническому сообщению гонца. Возможно, была и другая причина, вызвавшая его лукавую улыбку: такой молодой красивый гяур может погасить гнев всесильной султанши, по повелению которой Мухамед возвращается в Стамбул.

Богдан огляделся, ища глазами своего обидчика. Спешившиеся янычары расступились. А до сих пор еще не унявший своей злобы янычар стоял, держа коня за поводья. Издевательская пренебрежительная улыбка торжествующего победителя появилась на его перекошенном лице.

— Такого словом не прошибешь. Сожалею, что на поле брани, защищая сына гетмана, не встретился с ним… — сквозь зубы процедил Богдан.

Рябой янычар тут же схватился за саблю и, бросив коня, грозно рванулся к Богдану. Несколько янычар преградили ему путь. А Мухамед Гирей стоял, как заколдованный. У него в голове молниеносно промелькнула мысль. Как встретит этого казака-красавца распутная Мах-Пейкер? Отомстит ли ему за своего любимца, обожавшего ее Ахмет-бея? Даже ее чары не спасли любимого от этого гяура. Победивший Ахмет-бея казак оказался недосягаемым и для такого проныры, как Селим… Случай?

А может, Мах-Пейкер придется по сердцу красивый казак и она снова не заметит отважного Мухамеда Гирея?

Крымский хан вздрогнул от этих тягостных дум. И решил не мешать разгневанному янычару.

— Поступай с пленником так, как подсказывает тебе твоя совесть. Слуга султана волен по своему усмотрению чинить суд над неверным… — почти тоном приказа сказал Мухамед Гирей рассвирепевшему янычару. Он вспомнил при этом красавицу Фатих-хоне, самую младшую дочь славного Зобара Сохе. Мстительная султанша сначала обещала отдать ее в жены доверенному чаушу, а потом забрала ее в гарем своего сына, молодого султана.

Надсмотрщик расценил слова Гирея как призыв к расправе. Он успел уже привлечь на свою сторону нескольких янычар из охраны. Надо действовать решительно. Ведь на то он и доверенный слуга султанши матери, а не простой янычар! Грубо растолкав охранявших гяура янычар, он подскочил к Богдану. Зазвенели сабли, стремительно выхваченные из ножен.

Богдан тревожно огляделся и понял, что сейчас произойдет схватка между его охранниками и злым янычаром султанши.

Лишь на миг заколебался всемогущий властелин этих безграничных степей. Кому придет в голову мысль об истинной причине мести крымского хана или… янычара? Убили и бросили на съедение хищникам, объяснив всесильной султанше, каким непокорным был гяур, даже находясь в руках такого исполнительного ее слуги.

— Мегмет-ульча! — воскликнул Гирей. — Расступитесь! Пусть янычар достойно проучит гяура, осмелившегося поднять руку на победителя!

И почувствовал, как у него самого задрожали губы. Поднять бы и свою саблю!.. Но на кого? На гяура-победителя, синопского героя? Или… на рябого и злого янычара, представляющего здесь грозную и лукавую Мах-Пейкер?

Приказ ага-бея выполняется молниеносно. Турецкая карабеля в руках разъяренного янычара угрожающе просвистела недалеко от Богдана. Янычар хищно оскалился, на миг остановился, прикидывая расстояние до смерти своего врага.

Ошеломленный Богдан уже не надеялся на спасение. Думать некогда, бежать некуда.

А враг приближался, предвкушая удовольствие от кровавой расправы. Сабля играла в его руке, отражая скупые лучи осеннего заходящего солнца. В глазах янычара пылал огонь.

«Вот это и есть ослепление победой!» — промелькнуло в сознании обреченного. И, как никогда прежде, в нем пробудилась жажда жизни. Почувствовал, как напрягается каждый мускул, а глаза зорко следят за каждым движением противника.

Когда янычар порывисто замахнулся саблей, безвольно замерший перед этим Богдан вдруг бросился к нему. Враги ахнули. Как шакал, разинул пасть конопатый янычар, готовый вмиг рассечь свою жертву. Но миг оказался долгим…

Безоружный Богдан с силой ударил головой в выпяченную грудь янычара. Теперь сабля ему не послужит, она очутилась в руках трезвого и спокойного в такой неравной борьбе пленника. Богдан не прислушивался ни к окрикам Мухамеда Гирея, ни к смертельным угрозам врагов. Как только вырвал из рук янычара саблю, почувствовал, что теперь может умереть достойно. И он вдруг выпрямился и взмахнул саблей. Еще раз, как змея, зашипела сабля в руках Богдана. Янычар еще стоял на ногах, нечеловеческим голосом взывая о помощи. Широкая открытая грудь, грязная, с огромным кадыком шея — в нее и врезалась сабля Богдана. Голова конопатого янычара не слетела с плеч, а надломилась, как чертополох, подкошенный кнутом пастуха, и казалось, с презрением смотрела на такую позорную смерть.