Хмельницкий. Книга вторая - Иван Ле

— Ох-хо-хо, — горько вздохнула вдова. — Был бы жив мой сокол степной! Уверена, что сам бы нашел дорогу к родной матери.

— Надо верить.

— Я и верю, Мелашка. Порой богу верю меньше, пусть простит всеблагий… Перемешалось все на свете: нехристям так и черт и бог помогают притеснять христиан. А мы… сердцем чую, жив мой сын, вернется!

— Так думает и его побратим Мартынко. Не убивайся, говорит, мама, о Богдане. Ни слезы, ни молитвы ваши ему не нужны. Если не помогли ему оружие и смелость, так он ужом обернется и выползет, не погибнет.

Подстаростиха вздрогнула при этих словах, но с болью в сердце согласилась с ними. Эту черту характера мать давно подметила в сыне. Гордиться этим, привитым иезуитами ее ребенку качеством, не приходится. Но будь то хитрость или лукавство — все равно. Только бы помогли спастись. Ничего не поделаешь, столько лет он воспитывался у иезуитов, вырос и возмужал там!..

6

Третий день тоскует в Жолкве вдова чигиринского подстаросты. Ни сочная весенняя зелень садов и лугов, ни щебетанье птиц не могли развеселить ее в чужой стороне.

Господский дом стоял на взгорье посреди большого сада. Его окружали пруды с прозрачной водой, в них важно плавали черные лебеди с огненными кольцами вокруг глаз. Эти печальные птицы, торжественно передвигаясь среди блестевших, как пламя, желтых заморских лилий, казалось, еще больше подчеркивали скорбь хозяев.

«В каком же из этих прудов молодой Михайло учил плавать юную дочь гетмана? Плавали ли тогда вокруг счастливой паненки Софьи экзотические лебеди?..» — невольно подумала Хмельницкая, хотя сейчас мысли ее и были заняты совсем другим.

Переживавшим тяжелое горе Жолкевским было не до вдовы из далекого пограничного староства Даниловича. К тому же никто из здешних женщин и не знал Матрены Хмельницкой. Правда, после получения страшного известия о гибели гетмана в Жолкве жила любимая дочь покойного… Софья Данилович. Она-то очень хорошо знала свою соперницу. Знала о ней все! И то, что Матрена Переяславская могла затмить ее своей красотой. И то, что эта гордая казачка ни разу не поинтересовалась, ни разу не упрекнула мужа за его увлечение знатной шляхтянкой. Но видела ли ее хоть раз Софья — Матрена не была уверена. Может быть, в Переяславе, когда Михайло приезжал с жалобой на молодого Лаща…

Но это было давно, и Софья, наверное, забыла об этом. Только одновременная смерть подстаросты и гетмана казалась ей какой-то роковой. И вот в эти тяжелые, траурные дни степная красавица подстаростиха пришла к осиротевшей дочери вельможи гетмана и просит свидания.

Даже дворовые слуги едва заметили появившуюся в Жолкве опечаленную женщину. Хмельницкая была одета в простое дорожное платье, говорила сдержанно, с достоинством.

— Странная какая-то, — сообщила дворовая девушка горничной Софьи Данилович.

— Зачем она приехала сюда из такой глуши?

— Ничего не говорит. Только плачет и просит их светлость принять ее. В сопровождении четырех казаков явилась…

— Пусть подождет… — сказала горничная и смутилась, когда Софья Данилович вошла.

Софья критически осмотрела себя в зеркало. Она задумалась, стоит ли говорить хозяйке дома о приезде матери прославившегося воспитанника львовских иезуитов или самой помочь этой женщине? Но как разговаривать с ней: как с просительницей или как с вдовой бывшего слуги двора, пана Михайла, достоинству которого могут позавидовать и шляхтичи? А может, воспользоваться своим высоким положением и отказать ей?

В гостиную вошла вдова Жолкевская, прервав размышления дочери, которая до сих пор не могла решить: принять ли Хмельницкую или нет. Высокая, очень похудевшая жена покойного гетмана заметно изменилась, морщинистые щеки отвисли, глаза воспалились от слез. Как всякая женщина, пережившая горе, она готова была помочь каждому. Дворовые и домашние, даже пани Софья, старались не говорить с ней о турках, о войне. Пани Данилович, как называли Софью в имении отца, взяла под руку мать и проводила ее в зал.

Тишину в доме нарушали только монетчики, чеканившие злотые для выкупа из турецкой неволи сына и племянника гетмана. Они чувствовали себя свободно и уверенно, как создатели товара, олицетворявшего собой сверхчеловеческое могущество.

Вдова Жолкевская заметила, что с появлением незнакомой женщины Софья изменилась. Зачем она ведет незнакомку именно к ней, в гостиную, где так много посторонних людей: просителей, соболезнующих, готовых сделать все, чтобы развеять ее печаль?

— Что пани хочет от меня? Ведь я и сама в неутешном горе… — почти с упреком сказала вдова гетмана, обращаясь к Хмельницкой.

— Не совета и не утешения. Слыхала я, что вельможная пани собирается выкупить из басурманского плена своего сына и племянника. Мой сын, защищая их светлость, попал вместе с ними в плен…

— Пани есть…

— Хмельницкая, уважаемая вельможная пани, жена чигиринского подстаросты, который вместе со своим любимым паном гетманом сложил голову…

— Хорошо, хорошо, пани подстаростиха, — поторопилась прервать ее Жолкевская. — Мы поручим своим послам, напомним. Софья, дочь наша, жена чигиринского старосты, выслушает вас, пани Хмельницкая. — И ушла, привычно протянув руку просительнице для поцелуя.

Страдальческий голос и дрожащая рука вдовы гетмана вселили в душу Хмельницкой надежду и заставили поверить ее словам. Ведь она тоже женщина, тоже жена погибшего, страдает, как и все смертные.

Матрена во всем следовала придворному этикету. Даже поцеловала руку госпоже, как это делают посполитые. Но сердцем почувствовала, что ни этой пожилой, осунувшейся от горя женщине, ни ее дочери сейчас не до нее. Гетманша пообещала, но тут же отослала ее к своей дочери, словно хотела поскорее избавиться от просительницы. А поможет ли дочь покойного вдове Хмельницкой? Здесь чеканят золото, чтобы прежде всего выкупить мертвого и сгнившего уже в земле гетмана! За мертвого — сотни тысяч злотых! Им дороже мертвый гетман, чем живой воин — ее сын…

А чем она сама может помочь своему Богдану?..

Михайло был всего лишь подстароста, сотник. Когда не стало самого, забыли и о его заслугах.

Оглянулась, когда за вдовой гетмана, сопровождаемой дочерью, закрылась дубовая дверь, словно спрятав их в тайник. Одиноко стояла Хмельницкая в покоях, где веяло холодом траура и скорби. Горничная не знала, что делать ей с просительницей. Внимательно слушала она разговор вдовы чигиринского подстаросты со всесильной вдовой Жолкевского. В любую минуту готова была выполнить приказ хозяйки: то ли вывести подстаростиху из приемной, то ли посадить в господское кресло, напоить водой.

В последней комнате, при выходе из дома, в котором Матрена надеялась найти утешение, если не помощь, она почувствовала, как больно у нее сжалось сердце, и огляделась. Ведь это господская приемная, где всегда толпятся разные люди, приезжие и местные, господа и дворовые. Вдруг у Матрены часто-часто забилось сердце, она схватилась рукой за грудь.

Может быть, она увидела знакомое лицо, промелькнувшее как во сне, воскресившее в памяти далекое детства? Небольшие белокурые усы, светлые глаза и широкие плечи…

»…Так, может, убежим, дивчина, куда-нибудь в Белоруссию и скроем там нашу любовь!..» — как дьявольское искушение пришли на память эти давно сказанные, по до сих пор не забытые слова. Этот разговор состоялся за несколько дней до свадьбы с нелюбимым слугой Жолкевского. Какое утешение они могли принести ей?.. Лишь разбередили сердечную рану.

Теряя сознание, почувствовала, как ее подхватила сильная мужская рука. И вовремя!

— Пани Матрена? — услыхала она чистый, мужественный голос переяславского парня Василия Ставка, который исчез из местечка на второй день после ее свадьбы. Говорили, что он подался в Белоруссию. Убежал от мести Михайла Хмельницкого.

Неужели это не сон? Открыла глаза и снова закрыла их. Но успела заметить немного поседевшие на концах роскошные усы, поношенную жолнерскую одежду. А глаза, те же самые глаза, светились лаской и добротой.

— Василий? Боже мой, Василий!.. — словно спросонья произнесла, опираясь на сильную руку жолнера. Не ожидала она такой встречи, давно похоронив свои девичьи мечты о счастье.

7

Кто не знал на Украине Петра Сагайдачного, не слыхал о его политических и военных интригах! Казаки и посполитые по-разному называли его. «Наш гетман Петр Конашевич», — говорили старшины реестрового казачества и члены их семей. Сами же реестровые казаки называли его паном гетманом, а запорожцы — Сагайдаком.

В Субботове кое-кто называл его даже Коронным, не скрывая неприязни к нему. Матрене еще в Чигирине многое рассказывал о Сагайдачном ее сын. Этот ловкий, разбитной человек, получивший образование в Острожской коллегии, надеялся на то, что имя князя-просветителя поможет ему возвеличиться и прославиться. Королевские войска потерпели тяжелое поражение за Днестром, а он в это время носился по белому свету. Снова вместе с королевичем Владиславом ходил войной на Москву, чтобы покорить ее Польской Короне. Украинский народ помнит, как Петр Сагайдачный, поддерживая королевича, окружил и взял город Ливны. Пленил воеводу Никиту Черкашина. «Не в ясырь ли взял, как турки?» — посмеивались жители Приднепровья. Воеводу Елецкого убил, а его молодую жену увел. А воспитанник Острожской коллегии хорошо знал, что Елец — Московия, а не Крымское ханство или Турция. Что хотел, то и творил христианин Сагайдачный, выслуживаясь перед польским королем… Московское посольство, направлявшееся к крымским татарам, на полпути перехватил. Посла Степана Хренова и его писаря Бредихина принудил стать казацкими старшинами. И остались! Так и не вернулись обратно царские послы. А Сагайдачный с казаками дошел до самой Москвы, помогая польскому королю Сигизмунду…