Философическая проза - Александр Воин

Я подавил инстинктивное желание забиться в темный угол, что было бы непозволительной глупостью, но от обычного хождения по двору решил пока отказаться, посмотреть, как будут развиваться события. Присел под стеной, подставил лицо солнцу и сделал вид, что кайфую под его лучами. Гарстен побродил по двору, беседуя с приближенными, и вдруг, дав знак свите отстать, направился прямо ко мне. Не меняя позы и делая вид, что не замечаю его, я внутренне подобрался. Но напрасно.

Дело в том, что, как я позже узнал, несмотря на избранную им себе судьбу грабителя, на авторитет в уголовном мире и отличное умение понимать его представителей и ладить с ними, несмотря на наличие у него небольшого круга близких друзей из этого мира, его нормальной средой обитания в миру был круг людей не уголовных, интеллигентных, более того, израильской элиты, так сказать бомонда. На первый взгляд это может показаться неправдоподобным. На самом деле элита израильского общества куда как менее чем обыватель отделена от преступного мира, точнее от преступной же элиты. Впрочем, не относится ли это к элите любого народа в любые времена? Для того, чтобы не было сомнений в возможности такого, достаточно вспомнить одну весьма нашумевшую в Израиле историю, в центре которой личность, известная теперь далеко за пределами Израиля. Это боевой генерал, затем советник премьера по безопасности, наконец глава одной из партий и министр туризма по кличке Ганди, убийство которого арабскими террористами и последующее возмездие израильтян как раз и сделали его известным всему миру. Но даже превращение его через эту смерть в национального героя и мученика не заставило израильтян забыть то, чего мир не знал, зато знал любой израильтянин.

За несколько лет до моей посадки в Израиле произошло убийство двух крупных авторитетов уголовного мира. Уже само по себе оно вызвало известный интерес в обществе и тем более среди жадной до сенсации журналистской братии. Но события, развивавшиеся вокруг дела, стали стремительно закручиваться в интригующий сюжет, выходящий за рамки обычного уголовного детектива. Через несколько дней были арестованы по обвинению в этом убийстве два известных израильских бизнесмена, еще более известных своей принадлежностью к элите уголовного мира и безуспешностью полиции доказать это и посадить их. Это были Тувия Ошри и Гумади – первые номера в списке одиннадцати главарей израильской организованной преступности, опубликованном за год, примерно, до этого известным политическим деятелем Эгудом Ольмертом, впоследствии мэром Иерусалима. Кстати, часть лиц из этого списка, включая Ошри, Гумади и их дружка, крупного строительного подрядчика Бецалеля Мизрахи подала на Ольмерта в суд по обвинению в клевете и выиграла процесс. Понятно, как это взвинчивало интерес публики к делу. Но чем дальше, тем становилось круче. В печати появились сообщения, что пока полиция ведет расследование этого дела, упомянутый Ганди, бывший тогда советником по безопасности при премьере, получил специальные полномочия от тогдашнего министра внутренних дел Бурга на расследование действий самой полиции в этом деле. И используя эти полномочия, всячески расстраивает действия полиции и оказывает на нее давление, дабы дело замять. Полиция не сдалась и пробросила в печать сведения не только о том, что Ганди является близким другом Ошри и Гумади (а заодно и Мизрахи и других из списка), но что она несанкционированно следила за ним и прослушивала его телефон, и что после убийства Ошри и Гумади немедленно связались с Ганди, сообщили о случившемся, просили помощи в сокрытии трупов и получили ее. Трупы были вывезены на машине Ганди и закопаны на пустыре, где полиция и нашла их. Кстати, о том, что Ганди не просто друг главарей преступного мира, но является главным паханом и покровителем этого мира, в Израиле знали многие простые люди задолго до этого и я об этом слышал вскоре после приезда в Израиль и еще до того как узнал, что он – боевой генерал с большими заслугами. В общем разгорелся грандскандал с требованиями посадить и Ганди и министра внутренних дел или по крайней мере снять их с должностей. Но Бурга нельзя было снять, поскольку он был не только министр, но и глава крупнейшей в стране религиозной партии, входящей тогда в коалицию и само собой, что партия вышла бы из коалиции, а коалиция распалась, если бы Бурга только сняли, не говоря, посадили. А он мертво крыл Ганди. Кончилось все компромиссом: Бург и Ганди остались на своих местах, а Гумади и Ошри получили свои сроки и мне довелось мельком и с ними познакомиться в израильской тюрьме (одно время я был техническим руководителем в механической мастерской в промышленной зоне нашей тюрьмы, куда нас гоняли на работу, а Ошри точно также возглавлял рядом расположенную столярку и мы захаживали иногда друг к другу отдолжиться инструментами).

Не следует, конечно, из этого примера делать вывод, что вся израильская элита – это сплошные Ганди. Ольмерт, сражающийся с организованной преступностью, ведь тоже принадлежал к элите. И подавляющее большинство израильтян и элита в том числе бурно возмущались поведением Ганди, что, впрочем не мешало части из возмущавшихся продолжать водить дружбу с другими заправилами преступного мира. Может лучше здесь было бы говорить не об элите в целом, а именно о бомонде, той части элиты, которая претендовала на великосветскость, в частности устраивала «светские рауты», они же тусовки, на которых присутствовали всякие звезды, начиная со звезд эстрады, политики, генералы, журналисты, адвокаты и… тузы преступного мира. Тяжело сказать, какой процент израильской элиты представляла собой эта тусовка, но она надмевалась представлять всю элиту и от части преуспевала в этом.

Так что ничего удивительного в том, что грабитель банков Дани Гарстен в миру был светским человеком, вращающимся в элитарном обществе, не было. Более удивительным было то, что он стал носителем подлинной культуры, чего отнюдь нельзя было сказать о других тузах преступного мира, вращающихся в той же среде.

При его «рекорде» (record) можно было представить себе Гарстена эдаким голливудским мачо подавляющим окружающих своей волей, жестокостью и непреклонностью. Действительность была противоположной. На самом деле я не встречал людей более мягких и внутренне интеллигентных. Впрочем и внешняя интеллигентность его была впечатляющей при почти полном отсутствии систематического образования – он не кончил даже средней школы. Но он был много и хорошо начитан, имел вкус к литературе, любил театр и был замечательным собеседником.

Его положение в уголовной иерархии давало ему возможность пользоваться всеми привилегиями крупного авторитета в тюрьме за счет авторитетов менее крупных, не говоря о просто шестерках и неуголовных «фраерах» волей судьбы оказавшихся там. Но я не видел случая, чтобы он воспользовался этим. Ему бы никто не отважился напомнить, что сегодня его очередь мыть полы в камере. Мало того, шестеры за честь сочли бы помыть за него. Но он тщательно следил, чтобы не пропустить своей очереди и мыл сам. Нормальный уголовный авторитет его ранга не варит сам себе кофе в камере. Он только щелкнет пальцами и произнесет «кофе», и шестеры тут же кинуться исполнять. Дани же мог приготовить кофе для всех, собрать все стаканы, помыть, налить и поднести каждому его порцию. Я уж не говорю, что он никогда не тиранил и не унижал слабых, не оскорблял, не издевался, не говоря о физическом насилии. Наоборот, не раз и не два мне доводилось видеть, как он защищал слабых.

Конечно, как и в случае с любым вариантом Робин Гуда, встает вопрос, как же он при всем его благородстве дошел до такой жизни. И как во всех таких случаях абсолютно оправдательного ответа быть не может. Но всегда есть мощное оправдывающее обстоятельство – подлость цивилизованного общества. Цивилизованный мир отличается от преступного вовсе не благородством или отсутствием подлости, а лишь признанием и соблюдением закона. Последнее дало обществу много и позволило ему достичь многого из того, чего оно иначе не достигло бы. Но закон в высшей степени несовершенное средство в борьбе с подлостью. Подлость настоль многообразна, что ее невозможно всю охватить и оговорить никакими законами. К тому же она видоизменяема как вирус. Зато, практически не ограничивая подлость, закон вяжет руки желающим бороться с ней. Вот сделали подлость цивилизованному законопослушному гражданину, иногда такую подлость, что и убить за нее мало, но законом она не ухватывается. И что же ему делать, если он законопослушный? Или проглотить ее, или ответить подлостью на подлость. В уголовном же мире человек не исследует степень законности совершенной против него подлости. Он реагирует на нее, как на таковую в меру своей силы и мужества.