Возвращение на паперть - Илай Ефимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семенов медленно потянулся к телефону, не сводя глаз со странного старика, так внезапно свалившегося на его голову.
Галя, у нас вторая виповская готова? Хорошо. Зайди ко мне. Да, сейчас, — проговорил заведующий в трубку и положил ее, не дожидаясь ответной реплики.
Виктор, странно обмяк, оперся рукой на стол, снова пожевал губами.
Я вас предупреждаю, если хоть какая-нибудь… — начал было Семенов.
Хватит. Я не за этим. Мне бы отдохнуть. — слегка растягивая слова перебил его Виктор.
За дверью зашевелилось. Раздался нерешительный стук, в едва приоткрывшуюся дверь не пойми каким чудом протиснулась русая женская головка.
Пал Сергеич, вызывали?
Да, проводи… эм… мужчину во вторую вип, пожалуйста. Там, внучка у него, она, эт самое, там, попозже… В общем, проводи. И оставь. Давай, что встала! — закончил бесславную тираду заведующий привычным гарканьем.
* * *
Мужчина, мужчина, вам плохо?
Виктор почувствовал, что на секунду выпал из происходящего. Коридор, по которому невысокая Галина вела его, сместился вправо, наклонился. Больно ударила в костлявое плечо оштукатуренная стена. Грудь и левую руку жгло холодным огнем, выворачивало, крутило, давило.
Мужчина, да что с вами?! — не унималась Галя.
В палату. Лечь, — чужим, непослушным языком проговорил Виктор.
Да как же, у вас же инфаркт. Валера..! — начала суетиться русая голова.
Правой рукой Виктор схватил проводницу за плечо, сдавил что было сил и хриплым, никогда доселе не слышимым от себя самого голосом, прорычал:
В палату.
Затем отпустил ее руку, странно свесил голову набок и умер еще до того, как его пустое тело коснулось пола.
* * *
“А я ведь тебя помню”, “Твою мать, это ж сколько лет прошло”, “Дайте мне”, “Это мое”, “Аааргхммм”
Виктор осмотрелся, не в силах открыть глаза. Обернулся, чтобы понять, кто говорит с ним и не почувствовал ничего. Ни напряжения мышц, ни движения костей, сухожилий. Его глазам, до сих пор закрытым, даже не пришлось снова фокусироваться на предметах. Закрытым ли? Век не было. Его тела не было. Виктора не было.
Но он был. Он слышал, он видел, он чувствовал. Чувствовал? Он не знал, холодно ему или жарко, стоит он или лежит. Но он ощущал, что вокруг него люди. Десятки людей. Сотни. Людей? Над его телом не было никого. Где-то далеко, за углом коридора слышались крики Гали, все еще зовущей какого-то Валеру. Или нет? Крики превратились в звуки. Он уже не мог разобрать слов. Они становились чуждыми, непонятными.
Он не был один.
“Вот на кой сюда переться?”, “Без очереди”, “Я разорву их”, “Это место мое”
Что происходит, откуда эти голоса? Голоса? Теперь он понимал смысл, но слов не было, ничего не звучало. Как мысли в голове, но чужие, не свои.
Он? Виктор не чувствовал себя “им”. Он не чувствовал себя “ей” или “ими” тоже. Виктор был, просто был.
У него получилось.
* * *
“Получилось?”, “Вырвать, забрать!”, “Получилось?”, “Получилось?!”, “МОЁ!!!”
Виктор сказал это вслух? Вслух? Ничего не было сказано, нет звука, нет тела, чтобы говорить. Что происходит? Где…?
“Пожрем ее”, “Вернемся”, “Да пошел ты, в сторону, МОЁ”, “Вспоминай, тварь!”, “Молчиииииииии….”
Вспоминай… Да, Виктор помнил. Помнила? Помнили? Воспоминания были. Не-Виктор, маленький человек, он, он был рожден. Вокруг были люди, трое. И не люди. Сотни… Это случилось здесь, в этом месте, по соседству. Они кричали. Они злились. Они рвали на куски его мать. Нет, не мать. Не человека. Другую. Другое. Душу?
“Душу!”, “Бессмысленный”, “Видит снова”, “Забраться, остаться, уйти”
Душу… Неправильное слово. Человеческое, глупое, сухое, пустое. “Я”. Да, это ближе. Они рвали ее “Я”. Другие “Я”, сотни “Я” отрывали от ее “Я” куски, питались ими, наслаждались страданием. Те “Я”, которые были здесь раньше. Годы, десятилетия. Они приходят сюда. Зачем?
“Я” помнит. “Я” существует раньше, “Я” существует всегда. “Я” существует снова.
Этот “Я” помнит, как получает жизнь. “Я” получает Виктора. Но “Я” внутри Виктора смотрело на то, чего не должен был видеть Виктор. “Я” глазами новорожденного видело другие “Я”. Виктор видел, как и все младенцы. Но Виктор не забыл. Виктор… “Я” было им. Именно это “Я” было им. “Я” в Викторе стало Виктором, чтобы быть.
Виктор запомнил собственное рождение и помнил его все 67 лет своей жизни, помнил, как другие “Я” (“души”, назвал он их потом, слушая верующих взрослых) стояли вокруг него, врачей. Матери. Как терзали они, бестелесные, ее беззащитную “душу” в агонизирующем теле, пытались сожрать ее, вырвать из тела. Чтобы занять его, как занимают дом, как надевают одежды.
Виктор не смог принять это, не смирился, был надломлен навсегда. Мечтал вернуться, мечтал отогнать “души” от других. Спасти, раз не стал спасенным сам. Но мечты несли с собой память, и память, неподъемная для живого, сожрала его изнутри. Порченая память выпила его досуха, не дала “Я” жить его жизнь, не дала насытиться ею, ощутить радость, печаль, боль, скорбь, любовь.
…Людишка. А ведь Виктор оставил след на этом “Я”. Такой, какой оставляют часы, если затянуть ремешок слишком туго. Кожаный ремешок, как иронично. Но часов больше нет. И “Я” знает снова. Виктор не мог помнить. Это было до Виктора. Рождение не было началом истории. “Я” знает. “Я” снова знает. “Я” само заняло Виктора. Виктор пришел жить, но врач отнял жизнь. Случайность, которой ждал “Я”.
Я.
Я был достаточно силен, чтобы воспользоваться ею. Я победил, Я взял, Я сожрал угасающую жизнь, и пришел в мир людей сам. Мать Виктора тогда устояла, но какая удача — сама свежая жизнь сбежала из нарожденного тела! И оно стало Моим. Маленькое человеческое сердце забилось снова, уже для Меня.
Теперь Виктор кончился. Выпит. Я снова голоден. Я не насытился. И Я в бешенстве: жизнь была в Моих руках, но ускользнула, не оставив ничего. Я был силен 67 людских года назад и силой забрал Виктора. Но Я тогда был слишком голоден и разломил человека собой. Испортил, как портит яростный огонь нежное мясо, превращая в кусок плоти без вкуса, без чувств, без эмоций.
Я почти помню, как когда-то пришел в этот мир впервые, таким же ребенком, каким пришел Виктор. То было сотни людских лет назад. Но Я жил лишь несколько людских часов. И Я, как миллионы других “Я”, не утоливших голод жизни, жаждал вернуться и забрать свое. Наесться. Допить.
Я
