«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу - Иэн Бэнкс

— Двоюродный, — выдохнул он и сощурился, глядя на Танго, который сидел на корточках и не сводил с него глаз. — Имя сказал?

Заостренное книзу лицо Танго, сталактитом свисающее из-под серой, обритой наголо башки, наморщилось.

— Филдинг? — припомнил он.

— Филдинг? — с явным удивлением повторил Олбан. Потом нахмурился. — Ну да. Зубы как у Тома Круза. Ладно, тогда понятно.

Он почесал грудь, обводя взглядом ботинки, рюкзак и шмотки. Рядом с его часами стояла початая бутылка красного вина, отвинчивающаяся крышечка валялась тут же. С бутылкой соседствовала прикроватная лампа без абажура.

— Филдинг Выблд, — изрек он и потянулся к винной бутылке, но вроде как посмурнел и задумался: а стоит ли?

— Чайку? — предложил Танго.

Олбан согласно кивнул:

— Чайку.

Звать меня Танго, хата — моя. На самом-то деле это муниципальное жилье, но вы меня поняли. Ол заходит ко мне по дружбе, может нагрянуть в любое время дня и ночи. Познакомились с ним год назад в пабе, куда он завалился с парнями из своей бригады. Дровосеки там, лесорубы или как их. Вкалывали они где-то за городом, а жили в фургонах, прямо в дремучих лесах возле Перта и Кинросса. Пили как лошади. По крайней мере, те, из его компашки. Сколько партий в пул, столько раз и по стаканчику. Он вернулся ко мне с одним из этих ребят за травкой и парой жестянок. К тому же у Ола что-то замутилось с девчонкой, которая с нами была. Шин, что ли. А может, Шоун. Точно не помню. Они, кажись, потом куда-то отвалили.

Хотя нет, погодите, Шин/Шоун (нужное подчеркнуть) отвалила с дружком Громилы Ола, а не с ним самим. Сперва-то Ол вроде к ней подъезжал, но потом затихарился, как обычно, когда обкурится или напьется: умолкает и вроде ничего ему не надо, пьет одну за другой да пялится в угол, или на стенку, или еще куда, где другие, может, ничего и не видят, так что Шин/Шоун эта переметнулась к его дружбану-лесорубу. Девчонку можно понять. Наверное, думала, что с Олом все путем — не урод, не хам и голос такой мягкий, бархатный; а дружбан этот и спрашивает у Ола: не возражаешь? Ну, может, не такими словами, может, просто бровью повел да глазами показал, а Ол ему кивнул с улыбочкой, так что с девчонки взятки гладки.

Мне лично так помнится. Но только я, по правде сказать, к тому времени уже малость окосел.

Короче, с тех пор он не раз сюда захаживал, а последние недели две постоянно кантовался в этом скромном пристанище вашего покорного слуги, потому как ушел из лесорубов по инвалидности: потерял чувствительность. Бред какой-то, понимаю, но в натуре так оно и было. На вид мы с ним одногодки (я родился в ноябре семьдесят пятого, так что через пару месяцев тридцатник стукнет — мать твою!), но на самом деле он на пять лет старше. А кабы бороду сбрил — мог бы еще пару годков скинуть.

Так, ладно, пошел чай заваривать. Пока я, натыкаясь на собак, проверяю, осталась ли в холодильнике хоть капля молока, дверь снова открывается — заявились Санни и Ди: вваливаются, кивком приветствуют этого Филдинга (а он все маячит у окна, чтоб машину было видно), плюхаются на диван и закуривают пару контрабандных «Кэмел лайт». Эти двое пытаются бросить, так что курят только легкие, а потому, чтоб хоть какой-то кайф был, им приходится смолить еще больше. Оба лет на десять моложе меня. Полное имя Санни — Санни Д., а если еще полнее, то Санни Дэниел, но так его можно перепутать со мной, потому что я тоже Дэниел, хотя все зовут меня Танго, и это погоняло более реальное, чем имя Дэниел; между прочим, и Санни кличут только так, а не Дэниелом, по крайней мере, в последние годы. Пока суть да дело, Ол шумно облегчается в сортире. Пардон, конечно, но что есть, то есть.

— Эй, приятель, зря ты окно открыл, попугайчики улетят!

— Прошу прощения, — говорит этот Филдинг, хотя по голосу не скажешь, что раскаялся, и закрывает окно.

Он косится на Санни и Ди, которые без остановки пыхают сигаретами. Сам-то, как пить дать, ярый противник курения. Да ведь и я на самом-то деле пекусь о здоровье любой живности. Вот мои собаки живут в квартире, где вечно дым коромыслом, а может, это вызвало задержку в росте? А у попугайчиков не проявится ли болезнь горла? Поди знай.

На улице, между прочим, тепло, и надо признать, что чувак-то сделал правильно. Проверяю, на месте ли попугаи, запираю клетку и говорю этому Филдингу: так и быть, мол, открывай окно, что он и делает, одаривая меня натянутой улыбочкой. Открывай не открывай, а его парфюм перешибает даже табачные миазмы.

Чай готов. Филдинг, заносчивый ублюдок, брезгливо обследует свою кружку изнутри, прежде чем сделать глоток. А сам все так же топчется у окна, чтоб за машиной приглядывать. Блестящий металлический кейс — у его ног. Сам в джинсах со стрелками, в мягкой на вид белой рубашке и шикарном пиджаке из горчичного цвета кожи, которая на вид еще мягче рубашки. Ботинки в дырочку: зуб даю, дорогущие. Короче, тоже коричневые. Санни и Ди врубили телик, смотрят «Телемагазин» и стебаются над дикторшами, которые расхваливают всякую дребедень: мол, продается только сейчас и только у них.

Входит Ол — как обычно, в футболке и джинсах, кивает Филдингу, здоровается и садится на нераздолбанное кресло; никаких тебе дружеских или семейных объятий, даже руки друг другу не подали. Ищу между ними сходство — и не нахожу.

— Прошу прощения, — говорит Ол Филдингу, оглядывая всех нас. — Ты уже со всеми познакомился?

— Санни и Ди, знакомьтесь: это Филдинг, — подхватываю я. — Меня зовут Танго, — сообщаю я ему, потому что, сдается мне, как-то мы упустили этот обмен любезностями. Киваю в сторону второго нераздолбанного кресла: — Устраивайся, друг, чувствуй себя как дома.

— Ничего-ничего, — косясь в окно, говорит Филдинг и слегка потягивается. — Все утро за рулем. Даже приятно чуток постоять.

— Было бы предложено, — говорю я и занимаю козырное место сам.

— Итак, что привело тебя в наш «Прекрасный город», Филдинг? — спрашивает Ол.

Голос у него усталый. Мы с ним в последние две недели надирались в дымину и не отказывали себе ни в травке, ни в «колесах», просаживая щедрое выходное пособие Ола.

— Поговорить надо, кузен, — отвечает парень в джинсах со стрелками.

Ол улыбается, потягивается и бросает:

— Валяй.

— Видишь ли, тут дела семейные. — Этот пижон, Филдинг, оглядывается на нас, изображая виноватую ухмылку. — Не хотелось бы напрягать твоих… э… друзей, понимаешь?

— Зуб даю, им это в кайф, — говорит Ол.

— Ну все-таки. — Улыбочка становится натужной. — Я тебе, между прочим, и почту привез, — сообщает Филдинг, указывая глазами на кейс.

— Кстати, охеренный у тебя кейс, парень, — говорит Санни, впервые замечая это инородное тело.

У него высокий, гнусаво-писклявый голосок. Ди многозначительно смотрит на него широко раскрытыми глазками, зачем-то пихает в бок, и они начинают толкаться локтями — кто кого.

— Что ж, поглядим, — говорит Ол и принимается расчищать место на журнальном столе, перемещая пустые жестянки, такие же пустые бутылки, полные пепельницы и бесчисленные пульты с кнопками на каминную полку и подлокотники других кресел.

Филдинг с несчастным видом снова косится на всех нас.

— Послушай, старик, сейчас, наверное, не самое подходящее…

— Да не парься ты, — говорит Ол, — давай сюда, все нормально.

По Филдингу не скажешь, что его радует такая перспектива, но он вздыхает и подходит к Олу с кейсом. Тем временем я помогаю убирать со стола и при этом заливаюсь краской (в смысле, ругаю себя — не подумайте чего другого), потому что встал поздно и не успел разгрести бардак. А горничную вызывать недосуг, сами понимаете. На столе еще довольно липко, но туда уже опускается кейс. Можно подумать, что воды ручья, на дне которого лежал массивный слиток серебра, на протяжении сотен лет шлифовали этот гладкий, поблескивающий кейс с такими соблазнительными изгибами. Ол получает свою почту — большую рыхлую пачку всевозможного хлама, и кейс снова захлопывается. Такое ощущение, что Филдинг с радостью приковал бы себя к нему наручниками. Очевидно, он еще не заметил, что столешница липкая.

— И все-таки, — говорит он Олу, — надо бы потолковать.

Ол хмыкает в ответ и начинает, не распечатывая, перебирать конверты; большую часть бросает в сторону камина и подталкивает к электрическому пламени. Филдинг стоит у Ола над душой, и тот наконец вскрывает какой-то скромный конверт и поднимает глаза на двоюродного брата, который подхватывает свой кейс и возвращается к открытому окну, чтобы в очередной раз проверить тачку.

— Эй, Танго, — окликает Санни, уставившись на большой палец своей руки. — Угадай, какое место херовей всего порезать бумагой?

Они с Ди прекратили толкаться локтями и сидели, потирая ребра.

— Без понятия, — отвечаю. — Может, глаз?

— Нет, старый, — говорит Санни. — Правильный ответ — член. Если прямо по головке да вдоль щели — вот и будет самое херовое. Так-то!