Не задохнуться - Сергей Валерьевич Мельников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Вечер наступает медленнее, чем всегда,
Утром ночь затухает, как звезда.
Я начинаю день и конча-аю но-очь.
Два-адца-ать че-еты-ыре-е кру-у-уга-а-а-а про-о-о-о-о-о…"
Батарейки сели, и я заснул, а утром рядом со мной лежал плеер с открытой крышкой. Я спустил ноги с кровати и зарылся в ворох серпантина из коричневой магнитной ленты. Там же валялись все мои четыре кассеты Sana с выпущенными кишками. Я посмотрел на брата, он выпучил глаза и бросил на пол бабушкины портняжные ножницы. С истошным воплем "Мама, он меня бьёт!" мелкий засранец вылетел из комнаты. Я поднял с пола кассету с карандашной надписью "Кино". Из неё уныло свисали два коротких конца ленты. Малой постарался, чтобы я не смог восстановить свою маленькую фонотеку.
Он вовремя выскочил из комнаты. Стиснув кулаки, я вылетел в коридор и наткнулся на маму. Она каменной стеной перегородила вход в комнату, где сидел в кресле мой младший братик и верещал:
"А чего он сам слушает, а мне не даёт? Я его попросил: дай послушать, а он даже наушники не снял!" По его розовым щекам катились слёзы размером с крыжовник. Он орал, запрокинув голову, и всё его лицо сейчас состояло из распахнутого рта и торчащих кверху ноздрей.
– Это что причина его бить? – Мама начала снизу, перейдя к концу короткой фразы на две октавы выше.
– Я его не бил, – попытался защититься я.
– Не бил? – тройное "л" в конце зазвенело металлом. – А это что? Ребёнок рыдает!
– Ребёнок рыдает, потому что этот ребёнок изрезал мне всю плёнку в кассетах!
– Может его убить за это?
– Мама, я не тронул его пальцем!
– Он твой брат!
– Да, мама, он мой брат! – я сорвался на крик. – А я его брат! И я тоже твой сын!
– Не смей повышать на меня голос! – взвилась мама.
Я натянул кроссовки и пулей вылетел из дома. Я не хотел хлопать дверью, но сквозняк из подъезда вырвал и припечатал её к косяку вместо меня.
– К чему этот дешёвый театр?! – проорала она мне вслед.
Я бежал по улице и повторял, отмахивая шаги: "И-ди-те-вы-все-к-чёр-ту".
***У школы я услышал короткий свист и нырнул в кусты. Залез на трубу, перепрыгнув через длинные ноги Тимура. Мы ткнулись кулаками.
– Чё, как?
– С матушкой посрался.
– Чё так?
– Мелкий кассеты изрезал ножницами. Все четыре.
Тимур присвистнул:
– По баксу, по двенадцать… это под полтос выходит. Я б ему голову отвинтил. На хрена башка, если в ней мозгов нет.
– Я его пальцем не тронул. А матушка наехала, что я его бью. Только ему верит.
– Добрый ты. А мне, прикинь, моя предъяву кидает: завязывай, а то уйду.
Я скривился: больная тема.
– А ты чё?
– Ничё, не хрен мне условия ставить. пусть валит.
– Ты б правда завязывал, а? Видел торчков на районе? Таким же скоро будешь.
Тим спрыгнул с трубы, нагнулся надо мной: длинный, худой, руки в карманы. Страусёнок-переросток.
– Я – не торчок. У меня мозги есть. Понял? Ты представить себе не можешь, что я вижу, что чувствую, какие мысли мне в голову приходят. Я – хренов гений! У меня мозг работает на все сто, а не на одну десятую, как у остальных! А потом приход заканчивается и мозг гаснет, отключается постепенно. Как лампочки, одна за другой, пока опять не станет темно. И вот я такой же тупой урод, как ты. И с этим надо жить до следующего прихода.
– И чё ты трёшься тогда с таким тупым уродом, как я?
– Потому что я люблю тебя! – завопил он мультяшным голосом и запрыгнул на трубу рядом. – И потому, что остальные ещё тупее и уродливее.
– Тим, я боюсь, что ты не сможешь остановиться.
– А я останавливаться не собираюсь. Давай со мной, сдохнем вместе.
– Жить надоело?
– А чё в этой жизни хорошего, а? Я Ирке знаешь, что сказал? Уходи! Уйдёшь – я повешусь! Пусть живёт потом с этим.
– Ты совсем дебил?
Тим махнул рукой, блеснули заклёпки на засаленном кожаном браслете.
– Прикалываешься? На хрен мне из-за какой-то дуры вешаться? Ладно, Димон, на уроки пора. Пошли ко мне после школы, дам тебе одну кассету, пользуйся, пока не разбогатеешь.
Я аж подскочил.
– Блиин, Тим, спасибище, человечище!
Затряс его тощие плечи.
– Ладно, ладно, – заворчал он, – развёл гомосятину.
***Первой была физра. Наши девчонки сбились в стайку, шептались о чём-то, поблескивая глазами на новенькую, а она в стороне делала разминку. Нагибалась, наклонялась, вращала корпусом. Каждое движение её было закончено и совершенно.
– Вот! – торжествующе простёр к ней ладонь физрук. – Спортивная школа! Учитесь, тюфяки! Берите пример с Саши!
Значит, её зовут Саша… Саша легко касалась ладонями асфальтовой дорожки стадиона. Во время наклонов маечка немного задиралась и приоткрывала полоску загорелой кожи с выгоревшим еле заметным пушком. А физрук уже делился радостью с нашими девчонками. Девчонки радовались без энтузиазма.
– Смотрите, какой прогиб! – восторженно восклицал он им, тряся рукой в направлении новенькой. Прогиб был великолепен, крутым трамплином он взлетал к обтянутым голубой тканью ягодицам. Девчонки обжигали взглядами "эту фифу из дюсша", но ей было пофиг. А мне нет, и до конца урока я не сводил глаз с новенькой, у которой появилось имя, красивое имя Саша. Не Саня, не Александра, не, упаси кто-нибудь, Шура… Саша.
***Тихий посвист выдернул меня в кусты. Таким же Ройлотт в "Холмсе" зазывал пёструю ленту на кормёжку. Мне нужно было что-то важнее еды. Мне нужен был шум в наушниках, который с гарантией заглушал бы звук человеческого голоса на повышенных тонах. Бабушкины ножницы в руках братика лишили меня единственного убежища, в котором я мог спрятаться. Тимур уже ждал, серьёзный и неулыбчивый.
– Надо сначала в одно место заскочить.
– Да хоть в десять.
Мы выбрались через дыру в заборе, завернули в частный сектор. У добротного дома за каменным забором Тим тормознул:
– Постой тут, ладно? Не фиг тебе там светиться. Две минуты.
Он завернул за угол и скоро вернулся с какой-то бутылкой, завёрнутой в газету.
– Чё это? – спросил я.
– Много будешь знать скоро состаришься, – огрызнулся Тим.
Я не стал настаивать. Мы перебежали дорогу перед жёлтым носом троллейбуса, завернули во двор, завешенный бельём.
Тим жил в старой двухэтажке, каких много в нашем городе. Строили их пленные немцы после войны, восстанавливая полностью разрушенный город. Сами разваляли, сами отстроили, всё справедливо. В подъезде пахло краской и жаренной рыбой. Мы взлетели на второй этаж. Не выпуская свёртка из-под мышки, Тим открыл дверь. Поставил бутылку на тумбочку в прихожей, бросил:
– Я сейчас.
Пока он рылся где-то у себя в комнате, я развернул газету, и сразу увидел цифры 646 на этикетке.
– Тим, ну ё моё, а?! – крикнул я вглубь квартиры.
Он высунулся из комнаты, посмотрел на моё недовольное лицо, на развёрнутую бутыль.
– Не тошни, ладно? – скривился он. – Будешь пробовать? Нет? До свиданья.
Тим сунул мне в руку кассету.
– На! Там какая-то фигня записана типа
