Не задохнуться - Сергей Валерьевич Мельников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед алгеброй она сидела с открытой тетрадкой и рисовала на зелёной обложке ромашки. Домашка была не сделана. Я сел на стул напротив и спросил:
– Помочь?
– А можешь? – спросила она с лёгкой усмешкой, как всегда.
Я вырвал лист из своей тетради и быстро порешал все уравнения. Она вскинула бровь и спросила:
– Как ты дошёл до такой жизни?
Я хмыкнул "обращайся" и ушёл. Выскочил во двор, за кусты, залез на трубу с торчащими клочьями теплоизоляции. Мне нужно было побыть там, где никого нет, но появился Тимур, и я впервые не был рад его видеть.
Он залез на трубу рядом и сунул мне общую тетрадь.
– Что это? – спросил я.
– Гениальные озарения, – угрюмо буркнул он.
Первая страница была изрисована мелкими кошками, среди них надпись:
"Я иду по улице с односторонним движением"
Две черты вниз, продранные до следующей страницы. В правом углу:
"Столб идёт за мной. Влево и вправо"
Я перевернул страницу.
– Это всё?
– Да. Гениально, скажи?
– Котики милые, – ответил я, возвращая тетрадь.
Тим, зло сопя, засунул её за ремень.
– Я помню, что это за столб, – сказал он. – Я тебе его даже показать могу. На нём ржавый обруч, растяжка какая-то. Я иду по Голубца против движения, а он выскакивает на дорогу. Я вправо – он вправо. Я влево – он влево. Дорога с односторонним движением, а ему какое дело? Он что кирпич? Он столб! Стой себе, где стоишь.
– Бред, – пожал плечами я.
– И никакого смысла, – согласился Тим.
– А кошки?
– А кошки – просто кошки. Кассету записал?
– Да, "Нау". Хочешь? – я протянул ему наушники.
– Не, – замотал он головой, – я эту херню наркоманскую не слушаю, – и заржал, так ему весело стало.
***Дома все были заняты. Мама стояла столбом, сунув руки под мышки и сверкала глазами. По квартире метался Романчиков с злобно перекошенным лицом и собирал вещи. Я не стал спрашивать, и так понятно: мама выгоняет не оправдавшего возложенных на него надежд. Он не первый и не последний. Я закрылся в комнате. Там уже сидел, забившись в угол, брат и сосредоточенно чиркал ручкой в блокноте. В коридоре возня, сбившийся на фальцет голос Романчикова:
– Я хочу попрощаться с детьми!
Ледяное мамино:
– Они твои, что ли?
Он всё-таки вошёл. Невысокий, похожий на певца, исполнявшего "Живи, родник, живи", только вставившего себе золотой зуб.
– Пацаны, так случилось, мы с вашей мамой не сошлись характерами.
Я вежливо кивнул, малой продолжал чиркать ручкой.
– Я ухожу, но вы всегда можете ко мне обратиться. Если захотите увидеться, вы знаете, где мой гараж.
Я не очень понимал, почему у меня может возникнуть желание с ним увидеться. Он у нас жил пару недель.
В первый вечер попытался научить меня жарить картошку.
Во второй мама с гордостью заявила, что я хорошо знаю английский, и даже переписываюсь с настоящей американкой. Он так обрадовался, засверкал золотом.
"Надо отправить ей твою фотографию, чтобы видела, что товар не лежалый" – заявил он. Борясь с рвотными позывами, я скрылся в своей комнате и врубил в наушниках на полную громкость UDO.
На третий день он посоветовал мне носить вещи в нагрудных карманах, чтобы казалось, что у меня атлетическая грудь. Надо рассказывать, почему я избегал с ним общаться?
День, наверное, пятнадцатый – надеюсь, не увидимся. Я ещё раз вежливо кивнул. Меня так учили: если нужно для душевного комфорта собеседника – ври. Спросил глазами: всё? Он вздохнул, я надел наушники. В маленькой хрущобе стало чуть просторнее.
***А на следующий день в школе случилось "чепэ". Тимур Дзагоев сдержал обещание. Пацан сказал – пацан сделал.
Из кустов свистнули, но это был не Тим. На нашей трубе сидел длинный Брыкин и его мелкий дружок Паспарту. Перед ними набивал мяч Малхосян. Поручкались.
– В курсе уже? – спросил хмурый Брыкин.
– В курсе чего?
– Твой дружок-торчок кони двинул.
Я замотал головой:
– Чушь. Мы только вчера тут сидели.
– Больше не посидите. Повесился.
– Гонишь?
Брыкин пожал плечами. Малхосян оставил мяч, подошёл ко мне.
– Это правда, Димон. Мне очень жаль.
Он похлопал меня по плечу, заглянул в глаза. Я поймал его грустный взгляд и поверил.
Я зашёл ещё к "вэшкам" в глупой надежде увидеть его ухмыляющуюся кавказскую физиономию. Увидел. На тумбе у входа стоял его портрет с чёрной траурной лентой. Я повернулся к классу. Все сразу что-то начали искать в своих сумках.
Мне кажется, я начал читать мысли, или люди перестали их прятать. Я ходил в пригашенном состоянии по коридорам школы, цеплял отдельные фразы и целые диалоги.
"…кем надо быть, чтобы вот так, в петлю…"
"…Бедная мать …Знаешь, кто у него мать? Психиатр! …Сапожник без сапог…"
"…Ирку знаешь? Сисястая такая, из десятого бэ. Да ну знаешь ты её, с кучей фенечек на руках. Соска его…"
"…Шутишь? Она с торчком трахалась. Нормальная баба с наркетом свяжется? По-любому ханку не поделили…"
Ярость поднималась кипящим мутным потоком. Добралась до забитого горла, и я задохнулся. Приехала скорая, купировала приступ. Меня отпустили домой. Но я пошёл не к себе, а к нему. На детской площадке в дыре под железной ракетой я заметил знакомые кеды. Занырнул внутрь. Там стояла Ирка с сигаретой и тряслась, будто держала оголённый провод. Она повисла на моей шее, рыдая и повторяя:
– Я не виновата! Дим, я не виновата!
А я гладил её по голове и говорил:
– Я знаю.
А думал:
"Сука, свалил, а нам в этом жить, и с этим жить. Гори в аду, Тимур Дзагоев!"
***На большой перемене Саша подошла ко мне. Как обычно, со своей слегка высокомерной улыбкой, сказала:
– Дим, хочешь со мной сидеть?
Я не сразу понял о чём речь.
– За одной партой, – пояснила она.
Я потерялся.
– Я… не против.
– Пошли к Аннушке? – предложила она, и я пошёл за ней.
Не знаю, что там Аннушка думала, когда старательно натягивала на лицо презрение. Может решила, что "таких, как мы" лучше локализовать в одном месте, а не размазывать равномерно по классу. Она согласилась. Определила нам третью парту в среднем ряду. Не обижайся, Саблина!
Саблина вздохнула:
– Я всё понимаю. Друзья?
– Конечно, – ответил я и не соврал.
Мне стало и легче, и трудней. Вокруг неё раздвигались стены и поднимались потолки. Её личное пространство защищала колючка под напряжением, сюда никто не лез. Рядом с ней был кислород, которым я дышал. В какой момент влюблённость стала зависимостью? Практически сразу.
Соседка по парте – это что-то намного более интимное, чем просто