Скорпион - Сергей Валяев

— Саша, отдаю вам Лизоньку, — говорил он несколько старомодно. Однако не заплывайте за буйки, будьте благоразумны.

— Котик, — отмахивалась жена, — не волнуйся; Алекс хороший пловец, — и заговорщически подмигивала мне.

И мы уплывали за буйки. Пресс-атташе осоловело смотрел изредка в нашу строну, или читал газету, или спал. На третий день шалостей у буйков я признался:

— Лиза, я вас хочу.

— В каком смысле? — удивилась.

— В самом прямом, Лизонька.

— Здесь же не очень удобно. — И засмеялась. — Лучше на твердой суши, Александр.

И мы поспешили на берег. Там был утомленный солнцем Константин Семенович, собирающийся на обед. Обычно мы уходили вместе, но сейчас Лиза заявила, что мы пойдем попозже — ещё позагораем.

— Девочка! Порядок должен быть во всем, — возмутился старичок. Нельзя нарушать санаторные нормы…

— Котик, давай не будем, — ответила жена, и на этом спор закончился.

Пресс-атташе удалился, качая ветвями рогов. Мы остались одни — берег был пустынен, все ушли питаться санаторной кашей, волны кипели в валунах, и кричали чайки.

— Ты меня любишь?

— Люблю.

— Ты будешь со мной всегда-всегда, — тянула меня за руку, — мой котик?

— Да, — солгал я.

Надо признать, она была чересчур сентиментальна. У неё была такая грудь, что ею можно было обматываться во времена осенних холодов, как кашне. И кожа была дряблая, в складках. Женщина тащила меня в кусты — ох, эта буйная южная растительность!

Лиза оказалась активной, как динамо-машина фабрики «Большевичка». Она, женщина, разумеется, вопила, будто её любил отряд горячих латиноамериканских коммандос в холодных льдах Арктики. Но я добросовестно выполнил свои привычные джентльменские обязанности. Хотя, скажу и об этом, в самую пикантную минуту услышал подозрительный шум там, за своей спиной. И мне показалось, что через миг ударит выстрел, и мои сочные теплые мозги разгуляются по кустарнику.

Потом выяснилось: это ежик шуршал в поисках жратвы. А ведь из-за него я мог стать импотентом. Обидно из-за глупой зверюшки становиться неполноценным. Но вот что лучше: быть импотентом и жить? Или погибнуть в добром здравии?

Итак, шла вторая неделя нашего с Лизонькой активного отдыха — чересчур активного. Правда, иногда семейная пара уходила гулять в городской дендрарий, и я оставался один. А когда я один, то вспоминаю о своих прямых служебных обязанностях. И по этой причине несколько раз посетил гостиничный номер дипломатической четы. Больше всего меня интересовала записная книжка пресс-атташе, каждая её страничка была тщательно исписана неряшливым старческим почерком и мне пришлось тратить время, что разобраться с фамилиями тех, с кем дипломат Константин Семенович Котов имел дела — личные и служебные. Конечно, проще было умыкнуть записную книжку, да, боюсь, командование мою такую нехитрую самодеятельность не приветствовало бы.

В конце концов мне пора было уезжать. Я восстановил здоровье, а женщина мне порядком осточертела. Она была готова заниматься любовью чуть ли не за обеденным столом — и это становилось неприличным. Во всем нужно соблюдать меру.

— Саша! В чем дело? Я тебя не узнаю! — кричала она. — Или все, что ты говорил просто слова?

— Да, — отвечал я.

— И ты меня не любишь?

— Не люблю.

— Как это гадко с твоей стороны!

Она была все-таки глупа и стара. И я ей об этом тактично намекнул намекнул, что она глупа и стара.

— Я тебя… ненавижу, — билась в истерике. — Ненавижу вас от всего сердца!

Я развел руками — она не знала, что мой отдых и задание закончилось. Мне нужно было уезжать. Я получил то, что хотел получить, и больше меня ничего уже не интересовало, даже её знойная страсть.

Море штормило, буйки болтались на грязных волнах, ветер рвал парусину тентов — в такую погоду хорошо уезжать. И я уехал, море по-прежнему штормило: бархатный сезон закончился. Я знал, что никогда больше в жизни не встречу эту странную дипломатическую чету. Если разобраться, то они милые, со своими причудами, но у каждого свои недостатки. У каждого свои достоинства, я бы с ними подружился. Жаль, что у нас не получилась эта дружба. Кто же в этом виноват? Наверное, никто. А, может, и я? У меня существенный, я знаю, недостаток — непостоянство.

Особенно этот недостаток проявляется в моих отношениях с женщинами. Странное дело, они друг от друга совершенно ничем не отличаются; единственное отличие у них такое: одни из них не храпят, а иные храпят. Вот как угадать при знакомстве с девушкой: храпит она или нет. Не пытать же сразу:

— Извините, не будете ли вы так любезны ответить на такой, знаете, щекотливый вопрос?

А потом — я человек долга. Долг превыше всего, и с этим обстоятельством тоже приходится считаться всем, кто вынужден сталкиваться со мной.

Сейчас я лежу в уютной постели, у меня нет проблем; я смотрю, как за окном скользят сырые облака… моросит… осень, осень.

Я родился осенью — 7 ноября, как это не смешно звучит. По знаку зодиака я Скорпион. Что само по себе о многом говорит. Скорпион — знак любви и смерти, сильно влияющий на других. Девиз: «Песнь любви на поле битвы». Скорпион обладает огромной сопротивляемостью и как Феникс может воскреснуть. Вкус к жизни неутомим. Он знает что хочет. Бунтует при любом принуждении, непокорен до анархизма. Индивидуалист, презирающий общественное мнение и обычаи. Его решения бесповоротны. Скорпион не допускает поражений.

Вот такой вот вырисовывается неоднозначный, я бы сказал, образ. Короче говоря, могу ужалить и больно, и даже смертельно.

Но, рожденный осенью, я не люблю это время года: холодно, дожни и много работы.

Впрочем, и здесь мне повезло: когда я вернулся, окрепший и как следует отдохнувший, меня пригласило руководство. Я доложил о выполнении задания и получил устную благодарность. Потом мне сообщили, что папа Вани после случая на дачи, как носитель особо важных государственных секретов, не представляет никакого интереса для нашей службы (следовательно, и для других служб?). Можно подумать, что пуля попала не в мое легкое, но в его умную башку. Не я ему судья, и не дай Бог, когда-нибудь мой сын будет стреляться на моих глазах! Если у меня будет сын?.. Но если у меня будет сын, то оружие я буду прятать далеко.

Итак, я оказался в кабинете начальника Управления; там было прохладно и было много цветов. Наш начальник — Нач — любил выращивать цветы, такая у него была единственная слабость: комнатные растения. У него были нежные руки садовода и убийцы, своими лапищами он разметывал новобранцев по всему спортивному залу, я сам от него когда-то кувыркался, не ведая в полете, где какая часть света находится.

— Так вот, Саша, — сказал Нач, — сгорел твой. И выходит, ты у нас без работы.

— У нас нет безработицы, — заметил я.

— Верно! — Нач обхаживал заросли всевозможных насаждений, вдыхая их запах — пахло, кажется, навозом. — Чудно-то как!..

— Как в лесу, — заметил я.

Интересно, когда пули разносили череп Глебову, о чем он все-таки думал; о чем думал мой друг в ту неожиданную секунду, когда пули разрывали его оболочку. Эх, Глебов-Глебов, он слишком торопил время. А мы живем в стране, где время убивает — убивает тех, кто по легкомыслию поднял голову из-за окопного бруствера.

Нач медленно ходил по кабинету, шаг его был грузен и стар. Нач начинал тянуть лямку этой службы ещё с моим отцом — они были друзья. Даже когда Нач бодро зашагал по служебной лестнице вверх, они дружили. Отцу же, как практику, было не до кабинетных игр за власть. Потом он умер, мой отец. Он умер — я пришел к Начу. Так получилось, что мой отец умер от рака легких, бывает и такое, что человек живет-живет, работает-работает, а потом выясняется, что где-то там внутри, в кумачовой, как знамя, брюшине… и уже ничего нельзя поделать. Можно, разумеется, обратиться к мировым светилам, да метастазы уже расцвели пышным цветом… И человек умирает, потому что ещё не научились как следует лечить некоторые болезни века.

Отец умирал скоро, словно стесняясь, что из-за него, уже опломбированнного беспощадным диагнозом, столько хлопот и беспокойства. У него были худые с синими ногтями пальцы, он царапал ими простынь — она была накрахмалена и за её ткань, как и за жизнь, не было никакой возможности уцепиться.

Так же мать Глебова царапала цинк гроба в надежде увидеть сына. Или она не верила, что там её сын?

Когда вояке объяснили, что он вместо медведя завалил человека, то он, пошамкав вставной челюстью, проговорил:

— Прекрасная смерть! Смерть героя. Я бы тоже хотел так умереть.

Но почему-то не исполнил свою мечту, этот меткий стрелок в маршальских шароварах. Наверное, боялся, что его череп настолько закостенел: пуля расплющится. И он прав: не каждому суждено умереть героем. Для этого надо родиться под счастливой звездой. Или стоять в утреннем счастливом лесу и думать о чем-то своем.