Ловчий тумана - Татьяна Томах

— Вы бы, господин Ловчий, чтоб тут какой грязи не натрясти, лучше верхнюю одежду сняли. Да и масочку тоже, — предложил Наблюдатель, осторожно расставляя доверху налитые стаканы. — Или что, уже не замечаете, второй кожей приросла?

Гриф вздрогнул — и заметил заинтересованный взгляд Наблюдателя, ухвативший его движение, как кошка — зазевавшуюся мышь.

Именно так — слово в слово: «второй кожей приросла?» — говорила Инга, когда он иногда забывал сразу снять маску.

А еще Гриф не любил, когда его называли Ловчим. Будто пса. Или охотничью птицу, приученную срываться в небо только по дозволению хозяина, бить указанную им добычу и послушно возвращаться на хозяйскую перчатку. Хотя, кем они еще были, очистители, как не дрессированными псами и ловчими птицами Управления.

— Ну что, Ловчий, — Наблюдатель разглядывал Грифа, не то издеваясь, не то провоцируя. Гриф молчал. — Выпьем за будущее? За будущее для нормальных людей, а?

Гриф сдержанно кивнул, поднимая стакан. Тост был обычен, традиционен. На редких официальных праздниках Управления президент поднимал первый бокал именно с этими словами.

Первый глоток жидкости, отдающей кисловатым духом перебродивших яблок, был прохладен и мягок, второй — неожиданно опалил глотку. Гриф медленно вдохнул, прислушиваясь, как внутри распускается огненный цветок, согревая усталое тело и сжигая дотла напряжение и тревогу. Во рту остался привкус горечи и меда.

— Что, хороша? — Усмехнулся Наблюдатель, с хрустом впиваясь зубами в тугой бок огурчика. — А Вы — местное, не местное… Тут вопрос, кто нормальные, а кто нет, — утерев ладонью рассол с подбородка, он выжидающе посмотрел на Грифа, и тот с запозданием понял, что вопрос относится к словам тоста. Попахивало провокацией.

— Хороша, — сказал Гриф, щедро плеща из бутыли в оба стакана: — На меду, значит?

— Ай да Ловчий, — рассмеялся собеседник, — Ай да… Да не проверяю я Вас. Больно надо. Давно хотел на Вас взглянуть, знаете. Ловчий, который настолько паталогически честен, что даже ни разу не солгал своим будущим жертвам. Некоторые говорят — псих. Ну да мы все тут немного психи. Ну давайте — за психов! Не чокаясь.

Наблюдатель выпил, склонился к Грифу:

— Знаете, почему? Потому что у нас нет будущего. У нас, элиты; золотого генофонда; драгоценным крупинкам, выбранным из миллиардов, тех миллиардов, которые без раздумий были брошены умирать… А теперь у нас нет будущего… Что думаете, я псих?

— Да, — вздохнув, согласился Гриф. Кажется, этот Наблюдатель начинал ему нравиться.

…- Нормальность — что такое эта нормальность, а? — раскрасневшийся Наблюдатель — блестящие глаза, прядь волос липнет к вспотевшему лбу — размахивая руками, едва не смахнул со стола свой стакан.

Рассыпчатая, солнечного цвета, тающая во рту картошка с душистым укропом была давно сьедена; на дне миски плавал один огурец; бутыль же казалась бездонной — или это Наблюдатель незаметно уже достал следующую?

— Нормальность — принадлежность к большинству. Не более того. А попытки определить эту нормальность искусственно — диктатурой меньшинства — обречены на неудачу, рано или поздно. Нас меньшинство, просто пока не все это понимают. Вот ты, Ловчий, скольких отправил на смерть — за последний год, а?

— Мальчика, — неохотно сказал Гриф. Вспоминать не хотелось: — и его мать. Из парижской деревни. Если бы не эта дурацкая псина…

…Собака кинулась из-за дома — огромная мохнатая зверюга метра полтора в холке — молча оскалив двойной ряд острых зубов. Гриф даже не успел ничего понять — среагировало тренированное тело. Отскочив в сторону, Гриф раскроил собаку очередью из уни-стрела.

— Жулька! — срывая голос, к телу чудовища, бросился щупленький белобрысый мальчишка лет семи.

— Ты убил мою Жульку… Ты… — размазывая грязь и слезы по щекам, мальчик обернулся к Грифу.

— Извини, — сказал Гриф, забыв, что из-за маски ребенок не видит его виноватой улыбки.

— Тони! — истошно закричала высокая женщина, кидаясь между мальчиком и Ловчим. Не успела. С замурзаного пальчика ребенка, обвиняюще устремленного на Грифа, сорвался сгусток пламени. — Тони!! — трава у ног Грифа загорелась; уни-стрел, опять сам прыгнув в ладонь, отшвырнул мальчика назад тремя выстрелами. — Тони! Сыночек! — женщину Гриф успел застрелить до того, как с ее засиявших алым светом рук, потек огонь…

— Ее потом Огнеметцами назвали, деревню. В отчетах.

— Да, брось, Ловчий. Мальчика и мать. А остальные? Все, кого твоими стараниями — в Изолятор, а? Думаешь, стерилизация и психологическая обработка, это не смерть? Что, не видел, какими они безвольными куклами становятся после этого, а?

— Я не думал… — Гриф осекся. Как раз такие мысли иногда не давали ему спать — особенно, с тех пор, как Инга…

— Все мы боимся думать, — вздохнул Наблюдатель. — Я сам недавно… Я читал отчеты. Знаешь, там наверху, им уже все понятно, но они тоже психи и они боятся… Они обрезают информацию, каждому — по кусочку, чтобы нельзя было сложить целое — и понять. Чтобы не было паники. Я читал очень много отчетов, Ловчий. Я складывал эти кусочки. Я тоже боялся, но когда я увидел целое — я испугался еще больше. Нас горстка, Ловчий, по сравнению с теми, кто снаружи. Наши деды думали отсидеться в защитных бункерах, пока гибнет мир. А мир не погиб. Он изменился. Обреченные миллиарды выжили, и теперь обречены мы. Теперь мы — двуногие, двурукие особи с убогой интуицией, неспособные зажигать огонь на ладонях и двигать взглядом предметы — теперь мы ненормальные…

На границе лагеря из темноты выступили патрульные, посветили в глаза детектором, узнали Грифа, и так же бесшумно исчезли.

Он брел по тропинке, указанной вчера старостой, через залитый лунным сиянием луг. Высокая трава, почти до плеч, колыхалась серебристыми волнами; огромные цветы сейчас казались черными — будто широко распахнутые глаза, уставившиеся на Грифа. Наверное, аромат этих цветов был головокружительно прекрасен; Грифу неожиданно захотелось сорвать с лица маску, чтобы почувствовать его. Впервые за много лет, с тех пор как он мальчишкой впервые вышел из бункера, кожица маски мешала, казалась чем-то чужеродным. Мы здесь чужие, подумал Гриф, вспоминая слова Наблюдателя. Мы спрятались от мира, когда он погибал; и теперь это уже не наш мир.

Туман начинался постепенно — сперва молочно-белые струйки вились у щиколоток, потом поднялись к коленям. Будто Гриф входил в призрачную реку. «Я пьян, — осознал он, замерев на середине очередного шага. — Что я здесь делаю?» И шагнул еще глубже. Туман накрыл его с головой.

Он шел минут десять — или несколько часов. А может, десятилетий. Остановился, поняв, что окончательно потерял ориентацию.

Вокруг был только плотный мерцающий серебром туман, скрывший весь мир — или только пустоту, которая осталась от мира.

Спасаясь от гибели, их корабль покинул гавань — и заблудился. Теперь они бродили в тумане, пытаясь отыскать путь домой, но дома больше не было. Они были обречены блуждать вечно, пока корабль не развалится или последний его пассажир не умрет от жажды…

«Так, что, получается, в этом тумане можно найти все, что хочешь? — Я думаю — только то, что было когда-то потеряно, господин старший очиститель…»

— Инга, — позвал Гриф, закрывая глаз: — Инга!

— Инга, ты понимаешь, что я обязан сдать в Изолятор это… этого… Как ты могла не сказать мне ни слова!? — взорвался он, не выдержав.

— Поэтому я тебе и не сказала, — тихо отозвалась Инга, так и не поднимая глаз. Не шевелясь, будто закостенев, она по-прежнему смотрела на ребенка в своих руках.

И как она умудрилась так долго скрывать?! Подгадала под полугодовую командировку Грифа, а перед этим еще выпросила пожить в Заповеднике — мол, голова все время болит от замкнутых пространств и спится плохо… Инга уже давно заводила разговоры о ребенке — Гриф сперва мягко отговаривал, потом вообще запретил заикаться на эту тему. «То, что ты выглядишь нормальной, ничего не значит, — объяснял он строптиво поджимающей губы Инге. — Мне удалось вытащить тебя из Изолятора, и начальство смотрит сквозь пальцы, что ты живешь со мной уже так долго, хотя у нас это не принято. Но твои гены, Инга! Почти стопроцентно ребенок родится с физическими отклонениями. Ты понимаешь, что его тогда ждет? И, боюсь, тебя в этом случае я тоже больше не смогу защитить…»

За полгода он соскучился. Даже не представлял, что Инга так много для него значит. С удовольствием, представляя, как Инга обрадуется, собирал подарки — забавные безделушки, сетку контрабандных яблок — выращенные в оранжерее Инге не нравились — мол, на вкус, как бумага. Воспользовался попутным транспортом, приехал на день раньше.