Багровое око - Даниэл Уолмер

Да, если бы судьба не скрестила его путь с извилистой тропинкой лжеца и бродяги, если бы пару лун назад, в Кеми, он не пошел следом за ним в портовый кабак, не опустошил поставленную за его здоровье внушительную бутыль темно-бордового, крепкого, как объятья бойца, вина… все могло быть иначе. Этой бутылкой Шумри хотел отблагодарить его за спасенную жизнь. И отблагодарил, в конечном итоге, славно отблагодарил!

В Стигию Конан попал, ведомый ясной и недвусмысленной, как утренняя звезда богини Иштар, целью. Ему и прежде случалось бывать в этих местах, но никогда он не задерживался здесь подолгу, стремился поскорее покинуть мрачные и загадочные земли, лежащие по обоим берегам Стикса. Простой и цельной натуре варвара многое претило здесь: рассказы о магах Черного Круга, якобы негласно управляющих всей страной, жуткие обряды жрецов Сета, Великого Змея, угрюмый и подозрительный нрав стигийцев.

И в этот раз он не собирался задерживаться. Как только он осуществит свой дерзкий план: наведается в одну из пирамид Кеми, он тут же отправится в края более веселые и привольные.

Идея проверить на прочность громадное каменное сооружение, сотворенное неизвестно кем, когда и с какой целью, пришла к нему в Шеме. В портовых кабаках Асгалуна, где круглые сутки гудит рой полупьяных и пьяных вдрызг голосов, где подозрительно ярко горят глаза у вдохновенных рассказчиков и всего за вечер можно услышать с десяток невероятных историй, сокровища, собранные магами и жрецами Стигии в течение десятилетий, были одной из излюбленных тем. Особенно много, с придыханием и воздеванием глаз к небу, с дрожью пальцев и прищелкиванием языка, говорилось о драгоценностях, упрятанных глубоко под гранитными стенами пирамид.

Конану запал в душу рассказ о сердоликовой маске одного из древнейших правителей Стигии, умершего около четырех тысяч лет назад. Маска эта, в натуральную величину, с двумя желтыми топазами чистейшей воды вместо глаз, помимо невероятной цены обладала еще целым рядом достоинств. Во-первых, она могла исцелять все недуги — как телесные, так и душевные. Стоило приложить ее на короткое время к воспалившейся ране, как боль исчезала, а рана затягивалась прочным рубцом. Зубные, головные и желудочные боли испарялись мгновенно. Тяжелая, сосущая сердце тоска, от которой даже крепкие мужчины начинают, как о благе мечтать, о сумраке Серых Равнин, рассеивалась без остатка, стоило лишь совместить прохладную вогнутую поверхность камня со лбом страждущего. Во-вторых, если правильно расположить сердцевины топазов против своих зрачков, маска могла показать картины близкого и дальнего будущего. В-третьих…, но прочие достоинства маски — а их было немало! — хранились в строжайшей тайне жрецами, как, впрочем, и сама маска.

К тому времени, как к нему пришла идея ограбить пирамиды Кеми, Конан уже имел немалый опыт в подобного рода делах. Прекрасная выучка в Шадизаре, городе воров, практика в не менее славном Аренджуне, морские походы с несравненной Белит не прошли для него даром. Амра — Лев! — под таким именем запомнило его и долго будет помнить все юго-западное побережье, от Шема до Черных Королевств. Но если он Лев, то и новая цель у него должна быть соответствующей. Блистательной. Львиной!

До Кеми Конан добрался без особого труда. Пару лет назад, когда они плавали вместе с Белит вдоль стигийского побережья, по настоянию киммерийца, в котором беспечность и широта натуры странным образом уживались с редкими вспышками предусмотрительности, они закопали несколько кладов в показавшихся им наиболее безлюдными местах. Теперь Конану удалось отыскать один из них — ящик со слоновой костью и благовониями, часть товара, которым поделился когда-то пузатый и медлительный купеческий парусник, шедший на север из Куша.

Побыв несколько дней в непривычной для него шкуре купца, Конан на удивление удачно распродал весь товар. Теперь у него были деньги. Можно было не отказывать себе ни в одной из земных радостей — жить на приличном постоялом дворе, вкусно есть, обильно пить, развлекаться с самыми красивыми женщинами — и при этом потихоньку собирать все необходимые сведения и вынашивать в голове план блистательного мероприятия.

Правда, при более близком знакомстве с жизнью этого древнего и загадочного города оказалось, что радость и веселье произрастают на его почве весьма скудно. Красивые стигийки не удостаивали Конана своим вниманием, ему приходилось довольствоваться лишь чернокожими рабынями либо шоколадными уроженками Куша; и те и другие были совершенно не в его вкусе. Вина, правда, было вдоволь, и оно было на редкость крепкое, но почему-то опьянение от него не приносило желанной радости. С каждым стаканом голова становилась все более тяжелой, чугунной, мысли текли все медленней, шевелились еле-еле, словно плавники у выброшенной на берег рыбы… затем наступал провал в сон, глухой и изнуряющий.

Сам город напоминал своим обликом старого злобного мага. Он был окружен высокими стенами и башнями из черного камня, и даже густая зелень пальмовых и апельсиновых рощ, широким кольцом раскинувшихся вокруг города, не скрашивала гнетущее впечатление. С наступлением сумерек улицы быстро пустели, и мрачную тишину не нарушали ни смех, ни пьяные разгульные песни, ни вопли расшалившейся молодежи.

Несмотря на все это, Конан часами ходил по узким кривым улочкам, словно хищник на полусогнутых, подрагивающих от нетерпения, пружинящих лапах. Энергия и жажда дела — громкого, достойного имени Льва, — так и рвались наружу. Но прежде необходимо было все как следует разузнать, исследовать, продумать.

Конану удалось завести двух-трех приятелей, но все они были чужеземцами, главным образом, из охраны купцов или вельмож, приехавших по посольским делам. Благодаря их рассказам и собственным наблюдениям его сведения о таинственной стране становились все более полными. Когда речь заходила о сокровищах пирамид, все его собеседники сходились в одном: пробраться в именные тайники и ограбить их невозможно. Не раз предприимчивые и отважные люди совершали подобные попытки, но как бы хитроумны они ни были, ни один из проникших в пирамиду не возвращался назад.

Такие речи действовали на Конана как красная тряпка на зингарского быка. Невозможно? Как бы не так! Это чугунное слово «невозможно» применимо ко всем его предшественникам, но только не к нему, Конану-киммерийцу, Льву. Он молчал, ничем не выказывая своих чувств, лишь усмехался неприметно, да синие глаза его принимали странное выражение, отчего простодушные собеседники непроизвольно ежились.

Часто его новые приятели обсуждали храмовые обряды, совершаемые здесь во имя главного божества Стигии — Великого Змея Сета. Молва не лгала, не преувеличивала: поистине Стигия была оставленной светлыми богами страной. Даже у толстокожего, ко многому привычного, лишенного сентиментальности варвара, каким был Конан, рассказы об обычаях местных жрецов вызывали что-то похожее на содрогание. Чего стоило, к примеру, периодическое появление на улицах города храмовых змей — огромных, пятнистых, толщиной со среднюю пальму тварей. Те из прохожих, кем гадины насыщали свой голод, считались принесенными в жертву Великому Сету. Не менее жутким и отвратительным был обряд, называвшийся «выбор Кээ-Ту».