Старая ветошь - Валерий Петков

Ближняя, большая его створка при сильном ветре приоткрывалась, и в такие «стихийные» дни Алексей спал в старом, бесформенном свитере, надеясь на скорый антициклон, перемену направления ветра и нормальный сон в обычной майке.

Зато в комнате всегда был свежий воздух, и даже при закрытой двери не застаивался уксусный, резкий дух утомлённого мужского тела. Известное дело – запах самца суров.

Он лежал на промятом диванчике, закинув руки за голову.

Неторопливо шлёпал шлицами пароходного колёсного хода будильник.

Разлепил глаза, ничего нового для себя не увидел. Мгновенно впрыгнул в поле зрения большой обеденный стол у окна. Под ним занимал много места, бугрился крышкой солидный кофр на молниевых застёжках, приподнятый с одного угла колёсиками средних размеров. Приоткрытый слегка, с напластованиями аккуратных пакетов с майками, трусами, носками, и приходилось нырять под стол, стараясь не поранить макушку о внутренность столешницы, всякий раз выкладывать их на диванчик в поисках нужной вещи, потом всё в обратном порядке складывать, и досадовать слегка, потому что было уж не так идеально и аккуратно, как он ни старался.

Он окинул «тридцать два квадратика» комнаты, люстру из пяти рожков в виде раскрывшихся в серой пыли цветков унылого ландыша, подумал в который раз:

– Надо бы купить запасную лампочку, не дай бог, перегорит – последняя! Включу однажды, бабахнет – и как собираться в темноте, если в прихожей уже нет лампочки?

С наслаждением, протяжно зевнул.

Выпутался из тёплой квашни пёстрой ветоши постели, умышленно высоко поднял ноги, крутил «педали», разгонял воздух.

Нагромождение книжных полок слева от диванчика слегка поколебалось, позвенело стеклянными вставками, затихло.

Книги Алексея лежали стопкой рядом. Достаточно было протянуть руку, взять с тумбочки очки, но перед этим встать и включить свет, потому что торшер капризничал, включался и выключался сам. Стоял в изголовье хозяйской кровати без толку на тяжёлом железном блине, на фоне обугленного торца комода. Видно, однажды старушка уснула и забыла его выключить.

Хозяйка квартиры, преклонных лет врач на пенсии, жила у дочери на Профсоюзной, квартиру сдавала, чтобы скопить деньги на свадьбу великовозрастному внуку, цинику и пофигисту, которому были её хлопоты безразличны.

Долетел слабый звук двигающегося лифта.

Алексей сидел, ёжился, словно размышляя – нырять ему в прорубь морозного утра или нет? Стыло и неуютно на лёгком сквозняке. Так бывает, когда быстро идёшь по улице, а ветерок попутный, в спину, ощутимо обдувает тело, согретое быстрой ходьбой. Захотелось вновь влезть под привычные тряпки, понежиться, может быть, ещё приспать коротко.

Всю рабочую неделю он хронически не высыпался.

Во рту пересохло. Алексей подвигал губами, нагоняя слюну, ощутил привкус металла, будто внутри него был железный каркас и за ночь он поржавел от пота, испарины, пропах окалиной. Он был уверен, что громко храпел, но сам не слышал забойного грохота звуков, потому что был в бесчувственном обмороке тяжкого сна: сильно устал накануне.

– Интересно, слышно ли было соседям? – подумал он так, словно смотрел фильм и нечаянно включил на полную громкость, а сам в наушниках этого не почувствовал.

Встряхнул двумя руками одеяло, заметил грустную ямку на том месте, где недавно ещё ворочалось неатлетическое тело в поисках уюта и тепла. Попытался равномерно распределить в пододеяльнике вытертое до белой основы одеяло, придать ему хотя бы видимость квадратности. Да так и кинул на мятую простыню, решив, что вечером, в свободное время он и подушку взобьёт, и жгут простынки раскрутит перед сном, а поскольку днём никто его ложа не увидит, не оценит его небрежность или наоборот – не похвалит опрятность, то сойдёт и так.

Возможно даже, он наберётся смелости, сходит за рассохшуюся хоккейную коробку в глубине двора и выбьет пыль.

Впрочем – приступы опрятности не случались даже и в выходные дни, но на это было другое объяснение – всё равно скоро спать, не перед кем выёживаться. Такое отношение примиряло его с безропотным раскладным диванчиком и гасило внутреннее недовольство своей слабохарактерностью перед кусачими бытовыми проблемами, упирающимися в бока прорвавшимися через ткань пружинами дивана.

Диванчик изначально не был «пушистым», а сейчас и вообще больше напоминал углубление в камне, и Алексей мысленно окрестил его «прокрустово ложе».

Он встал, потянулся.

– Отбой закончился! Подъём!

Шторы он открывал и закрывал только в выходные дни, потому что надо было обходить стол с торца, вставать на стул, всё это повторять дважды, да ещё и в обратном порядке, а поскольку на неделе дома днём не было никого, то и смысла открывать шторы тоже не было. К тому же между стёкол, в самой середине, висела и не падала большая, на полгоризонта, муха, с неразличимыми на фоне разводов немытого окна крыльями. Когда Алексей глядел на неё, вспоминал, что у Чехова часто встречаются в рассказах мухи, как символ вселенской скуки, и ему становилось грустно, но доставать муху зимой было не с руки, и он планировал это сделать погожим весенним днём, а может быть, и в тёплый летний месяц. Пока он не знал, в какой именно. Потом распахнуть широко окна, разъединить половинки и помыть – чисто, до ощущения полного отсутствия стёкол, словно нет их вовсе, руку протяни и коснёшься листвы высоченных тополей под окном.

Летом начиналась жара, и он всё откладывал мытьё, пока не налетали осенние дожди, и он опять успокаивался, глядел на мир сквозь пыльный полусумрак стекла.

Потом засыпал в сером, приглушённом свете немытых окон.

Он вышел в крохотный тамбур-коридорчик, высоко поднимая тощие волосатые ноги, потому что повсюду были протянуты провода удлинителей: проводку строители забыли спрятать в стены при ремонте, а хозяйка не напомнила.

Прикрыл за собой двери, промелькнул неясным призраком в мутном омуте старого зеркала, прошаркал засаленными, скособоченными тапками по бугристому линолеуму, кинутому прямо на бетон, отчего пол напоминал земляное покрытие в халабуде для отдыхающих где-нибудь на юге.

Заученным движением плеснул воды в чайник из большой бутыли с этикеткой «Гроза». Важно было на глазок определить «ватерлинию», не перелить, потому что чайник на уровне ладони пропускал воду при закипании, приходилось брать тряпку и вытирать кипяток.

Тряпка пахла кислым, липла стылым подсолнечным маслом к рукам, вызывала омерзение, желание вымыть руки душистым мылом. Однако он терпел, привык.

Постоял молча, почесал ногу об ногу, приподнял майку, поскрёб бок, длинно зевал. Глаза захлопывались сами, склеивались закисшей, болезненной желтизной.

– Тяжко всё-таки зимой подниматься.

Он вспомнил, как стремительно носился по студенческой общаге, пел или мурлыкал мелодию, и ничто не могло испортить ему настроение, светлое и весёлое с утра и до вечера. Долгие годы вообще не задумывался, отчего так происходит, а сейчас вдруг с грустью понял, что это уже в прошлом, но вспомнилось почему-то именно сейчас.

Кухня узкая, длинная, как штакетина из забора. Мойка в углу, вдоль стены типовой набор столиков, шкафчиков, которыми он по большей части не пользовался, и были они лишь саркофагами для невесомых тараканьих мумий, он же – доставал из решётки-сушилки несколько посудин по необходимости.

Газовая плита, холодильник «Минск-17», на нём кашпо с гуцульским орнаментом. Его занимала «восковка» с толстыми листьями. Большой куст разросся пышно, подпирал неопрятный потолок, и был Алексею неприятен, потому что напоминал кусты сирени на деревенском кладбище, где был похоронен отец.

А ещё он однажды подслушал разговор двух старушек в автобусе, одна из которых утверждала, что «восковка» может развить «раковую нутряную метастазу органов», потому что это растение-хищник отбирает жизненные соки у тех, кто постоянно находится в пределах трёх метров от горшка! От кресла же до улыбчивых «гуцулов» было явно меньше трёх, и в те редкие разы, когда он всё-таки в кресло опускался, старался не засиживаться.

Понятно, что это было полной ерундой, но как-то уж очень деловито, напористо внушала старуха товарке свою теорию. Это всплывало всякий раз при виде куста, породило устойчивый комплекс неприятия, а ещё больше напоминало, что не надо лезть в чужие глупые разговоры, даже и ненароком, а потом расстраиваться неизвестно из-за чего.

Тем не менее, Алексей исправно его поливал, но делал это без всякого удовольствия, словно нёс некую повинность, надеясь, что от таких его мыслей растение не совершит над ним плохого или вообще зачахнет. Однако оно становилось всё пышнее, словно назло, вероятно, стараясь переубедить его, а возможно, даже – подпитывалось его отрицательной энергией и антипатией.

Иногда он отстригал большими ножницами нижние пожелтевшие листья, толстые и крепкие, как негнущиеся пальцы. И снова становилось неприятно, словно попросили постричь ногти на ногах у кого-то.