Старая ветошь - Валерий Петков

Иногда он отстригал большими ножницами нижние пожелтевшие листья, толстые и крепкие, как негнущиеся пальцы. И снова становилось неприятно, словно попросили постричь ногти на ногах у кого-то.

Он мог бы сказать хозяйке, что цветок неожиданно завял, но лукавить не хотел и обрекал себя на эти маленькие трагедии.

Окно было прикрыто задымлённой занавеской, которая никогда не отодвигалась, на подоконнике лежала толстым слоем пыль. Здесь же стояло старое кресло, накрытое бордовым пледом. Алексей высокопарно называл это место «рекреация», «место для пленэра», но садился сюда очень редко, потому что было кресло шатким, ненадёжным.

Он плеснул бурливого, брызжущего колючками кипятка в кружку, коротко понаблюдал, как разворачиваются крупные листья на дне, окрашивают воду в густой коричневый цвет, понял, что очень хочет чая. Ему нравился крепкий чай. И листья. Так он убеждал себя, что чай настоящий.

– Ритуал немыслим без привычной чашки, кружки. Так вкусней. – Сглотнул слюну.

Он залил «скорострельные» серые лепёшечки геркулесовых хлопьев, кинул туда кусочек сливочного масла, столовую ложку клубничного варенья, чтоб уменьшить отвращение, пошёл в ванную чистить зубы и старательно бриться, потому что не любил седоватых, неаккуратных «нескошенных» кустиков на лице.

Здесь недавно был сделан ремонт. Новая плитка сизовато-белого цвета над ванной, прикрытой спереди сдвижными шторками, кафель пола тёмно-бурый, практичный, пыль на нём незаметна, шкафчик над маленькой раковиной. Полотенцесушитель остался старый, неудобный, потому что косо упирался одним краем в стену, ничего нельзя было развесить, а за его замену местный «техник-сан» потребовал немыслимые деньги. Поэтому новый «полотенчик» так и лежал в упаковке, под шкафом на кухне. Хромированный, блестящий, холодный и бесполезный.

В зеркале отразилось худощавое удлинённое лицо, небольшие брыли, лоб, кое-как прикрытый непокорными вихрами – «соль с перцем», вспаханный мыслями и заботами жизни, брови-запятушки, слегка вытянутый вниз тонкий нос, пышные усы, отчего мелкий подбородок был похож на кадык-выскочку, вспрыгнувший выше привычного предела, да так там и застрявший.

– Только глядя в зеркало чужой лысины, можно понять, что у меня неплохая шевелюра! – подумал он. – Всё-таки обычное зеркало привирает, льстит глазу. Или глаза вступают с ним в сговор? Нас созидает мнение других, и очень редко кто от этого по-настоящему свободен.

Впрочем, худощавость и густые волосы с лёгким налётом первой седины не давали точного ответа, сколько же ему лет. Обычно он с серьёзным лицом произносил заготовленную фразу:

– Вот в мои – семьдесят восемь лет!

Окружающие изумлялись, пристально вглядывались в лицо, не верили, особенно дамы, возражали, что ему от силы сорок два. Тогда он корректировал, говорил так же серьёзно, но тотчас же заглядывая в глаза:

– Да, вы правы – на самом деле восемьдесят четыре.

Дамы наигранно возмущались, он молчал, выдерживал «мхатовскую паузу» и только после этого говорил, что реально ему тридцать восемь, и, насладившись слегка эффектом, окончательно запутав собеседницу или собеседниц, переходил к делу, по которому пришёл. С мужчинами он этот фокус не практиковал, кокетничал же только с дамами около или за пятьдесят, особенно чутко воспринимающими всё, что связано с необъятным понятием – возраст, так и не развеяв сомнений относительно своих лет.

Сейчас же лёгкий туман горячих испарений покрывал зеркало, определить реальный возраст за влажной дымкой было невозможно, да и так ли уж это важно. Одним словом – мужчина в расцвете лет и на пороге увядания.

Он брился разовым станком, потому что электробритва вызывала раздражение. Покупал по акции шуршащую пачку «5+1», не ленился, наклеивал маленькую бумажку с датой начала бритья, много позже, выбрасывая последний станок, с удовольствием отмечал, что хоть станок и «разовый», но пользовался он им – месяц, а в сумме получалось полгода, и если разделить стоимость на шесть, выходило совсем уж экономно.

Лицо холерическое, подвижное и беспокойное, что подчёркивали и серые глаза, не казавшиеся пустыми из-за блеска. Живо, но насторожённо смотрели они на мир, близко посаженные, круглые и выпуклые, будто у краба на стерженьках.

В них всегда светился вопрос и ожидание в каждый следующий миг какой-то каверзы. То есть он себя к подвохам готовил постоянно, дисциплинировал, не давал расслабиться. Но бывали моменты краткого забытья, потери бдительности, мёртвая зона, как у станкового пулемёта, который может стрелять только в определённом перепаде градусов. И когда пули в этот сектор не долетали, наваливались неожиданные, незваные проблемы, брали его в плен, будто вражеские разведчики – ротозея-«языка». И ничуть это не было преувеличением, потому что поля жизни – это и поля брани, усеянные минами-подвохами, а на таких полях без брани не бывает. Во всех смыслах этого слова.

Шея нормальной длины, разве что тонкая, и родинка, крупная, коричневая, спелой ягодой крыжовника в ложбинке, аккуратно по центру, выглядывала в раскрытый ворот сорочки. Кадык небольшой, почти неприметный.

Одним словом, ничего героического во внешности и в биографии Алексея не было. Среднестатистический гражданин, каких много носится по стране в общественном и другом транспорте, зарабатывая себе на неказистую жизнь и туманную перспективу никчёмной пенсии, похожей размерами на фиговый листок, из-под которого по краям выбиваются такие же бесполезные, большие кольца лобковых волос.

– Так и хожу по жизни… Десять, двадцать, тридцать лет – спустя рукава! – укорил он себя.

После развода жена переехала к отцу. Ему стало безразлично место, где они жили вместе, и квартиру отобрал банк, за долги.

Поскольку жил он один, разговаривать в нерабочее время можно было только с собой да изредка по телефону. Мысленные беседы во время чтения книг в расчёт не шли.

Вот ещё! Уши – аккуратные, прижатые к голове, тонкие, слегка заострённые кончиками берёзовых листьев, как и нос, тихо росли всю жизнь, и жаль, что не росли какие-то более чуткие к размерам, не менее важные органы туловища. Но эту безнадёгу Алексей исправить не мог, поэтому принимал как есть, хотя и досадовал иногда.

Он наклонился над ванной в позе «марал у водопоя», вымыл шею, кустистые подмышки, повозился в закоулках ушных раковин. Вытерся небрежно, оставляя капли влаги, потому что ему нравилась свежесть, особенно если было вокруг тепло и комфортно. Она напоминала лето, хотя в ванной сифонил из решётки под потолком «стояковый вонизьм» утренней оправки с разных этажей многоэтажного бетонного барака. Его душили мощным напором ОВ, но Алексей попривык, хотя радости не испытывал. Терпел, надеясь, что плохое однажды закончится.

Он обильно протёр кудри подмышек сухим дезодорантом с тревожным запахом увядших кладбищенских цветов, как у дешёвого одеколона. Однако острый запах хлорки от воды не исчез и будоражил, напоминал солдатский полевой нужник, торопил поскорее уйти из ванной.

– Хорошо, что хвост не мешает. – Улыбнулся своим мыслям, но и возразил тотчас же себе: – У кого есть хвост, тому ванна не нужна!

Снял с плеча небольшое полотенце, окинул себя взглядом в белёсом тепле круглого зеркала.

– Душ кочевника.

Каждый четверг он парил ноги в тазу с горячей водой. Подсыпал туда столовую ложку зеленоватой морской соли из синей пачки с текстом на украинском языке. Процедура называлась «окопычивание кипятком» или «чистый четверг».

После этого, лёжа в постели, выпивал кружку кипятка с мёдом вприкуску, и спал крепко, без сновидений, ни разу не сбегав в туалет: так его «выключала» и освежала эта простая процедура.

Кроме того, он панически боялся сквозняков. Во всех видах. Даже летний ветерок в погожий день ввергал его в беспокойство, особенно если он потел, и возникало в нём сильное желание втиснуться в некое пространство, которое оберегло бы его от опасного дуновения и простудных заболеваний. К сквознякам из окна относился с опаской, но ничего с ними не делал, старался укутаться сильнее, поберечься.

Может быть, поэтому за всю сознательную жизнь он только однажды ободрал коленки, руки-ноги не ломал, «приводов в органы не имел».

Так незаметно скользил по жизни к шестому десятку лет. Не воспаряя на восходящих потоках к вершинам бизнеса или руководящим бугоркам бюрократических «возвышенностей», сулившим обеспеченную, спокойную старость, мелкие, но важные, заслуженные льготы в местной поликлинике и на транспорте.

Считал, что, как и всякий талант, умение «прибрать к рукам» – подарок свыше. Он называл это – «обтяпывать делишки» и, когда произносил вслух, представлял огородную тяпку с широким краем-полумесяцем белого, блестящего от постоянного трения о землю лезвия.

У него такой талант отсутствовал напрочь. Был он в этом уверен твёрдо, вдруг осознав, что нет у него «аппетита» и безразлична погоня за деньгами, лихорадка желания иметь их как можно больше для того, чтобы сделать из них ещё больше денег. Погоня за модной одеждой и сменой одного престижного авто на другое вгоняла его в тоску при одной только мысли, всё это казалось пресным, неинтересным и бессмысленным. Может быть, именно поэтому деньги, а тем более – большие деньги, обходили его стороной. С годами он примирился с этим и относился спокойно к такому положению. Даже гордился временами, особенно когда смотрел судебные процессы или репортажи «маски-шоу» с задержанными бизнесменами, а пуще того, если показывали труп убитого в разборках миллионщика.