Бывальщина пограничника Гривы - Григорий Кирилюк

Есть нечего. Молча идут Лека з Гордеем до какого–то села, что виднеется вдали. Тоскуют неимоверно. Еще шаг, еще два, еще полкилометра дороги сзади. И — какая счастливая неожиданность! У Гордея под ногами заблестело… серебряных полрубля! С рабочим–кузнецом, который молотом гатит по наковальне, аж искры снопом встают. Около его ног лежат уже готовые плуг и серп, а рядом число: «1924». Грива на ладони взвесил поднятых полрубля — тяжеленький. Значит, серебро настоящее. Теперь 1932 год, долгонько тут пролежали эти полрубля, а может кто–то недавно потерял.

И сразу возникла проблема: как же поделить полрубля?

— Ты куда едешь, Лека? — спрашивает Гордей.

— В Аршаву. Разве я тебе не говорил в Белой Церкви?

— Я забыл. Но зачем? Это же не у нас, а… там… за границей… в Польше?! — сказал Грива и сам испугался своих слов.

— Фью-ю, — свистнул Лека, потом плюнул сквозь зубы. — В Аршаве, башка твоя, все живут по–пански. И я хочу быть паном.

— Ну и будь, — рассержено буркнул Грива, — но…

— Никаких «но», — передразнил Лека, — ты станешь на границу и тогда меня не пустишь?

— Не пущу, Лека!

— Вот и товарищ! Отдай полтинник. Ты ужо, считай, пограничник. Отряд — вот рядом. И шамать по горло будет. Даешь?

Подумал Грива, подумал и, несмотря на серебряного кузнеца в серебренном фартуке, протянул полтинник Леке.

На этом временные друзья разошлись в разны стороны.

Где–то в полдень Гордей Грива с нетерпение топал перед зеленой оградой, рядом с которой стоял под грибком дежурный, только грибок был не красный, как в Белой Церкви, а зеленый. И сам дежурный имел на себе много ярко–зеленого цвета — фуражку, петлицы.

Назвав имя и фамилию брата, Гордей пошел вместе с командиром, у которого на рукаве полыхала новенька повязка. На полдороге к высокому белому сооружению он передал Гриву другому командиру. С седыми висками, с отцовским взглядом глаз командир спросил мальчишку — кто он? Откуда? Зачем прибыл в отряд?

— Я, товарищ комиссар, брат Герасима Гривы. Хочу…

— О, подожди, подожди. А кто тебе сказал, что я комиссар?

— Как кто? Дежурный возле ворот, когда вас увидел. Иди, говорит, просись у комиссара.

— Непорядок! — покачал головой командир. — Говорить посторонним…

— Да какой я посторонний, товарищ комиссар! — обиделся Грива.

— Разберемся. Пошли со мной, парень.

— В тюрьму?

— Нет, нет… — невольно улыбнулся комиссар.

Вошли в помещение. И на Гриву повеяло не каменной сыростью, не запахом оружия, не слежавшимися бумагами или клеем, а чем бы вы думали, а? Борщом! Да, да, борщом! Румяным, заправленным поджаренными шкварками, со свежей капустой, какой умеет готовить разве только мать Гордея. О, как у мальчишки защекотало в носу!

Комиссар по одну сторону стола, Гриву посадил напротив и почему–то долго рассматривал его. Потом позвал повара.

Пока они ели вкусный пограничный борщ, комиссар еще расспрашивал Гордея: про отца, про мать, про сестру, про брата. А после обеда неожиданно огорошил такой новостью:

— Твой, Гордей, брат уже окончил строк службы на границе. И уехал работать на завод в Харьков. А хорошо служил!..

У Гривы выпала ложка с рук. У него на минуту отобрало речь.

Комиссар заметил это и начал успокаивать мальчика. Гордей посмотрел в сочувствующие глаза комиссара и заплакал.

— Ну–ну, ты чего? У нас на границе не плачут!

— У–у–у, — у Гордея сжимало в горле, — у меня, товарищ комиссар, есть давняя мечта…

— Какая мечта?

— Стать за брата… на границе. Очень прошу вас — возьмите. Возьмите меня в пограничники!

Комиссар усмехнулся, неопределенно покачал головой. За спиной у него встал тот же командир с красной повязкой на рукаве, который сопровождал Гриву от ворот. Подошли еще пограничник в белой курточке и повар в выутюженном колпаке. Все ждали решения комиссара. А он не очень торопился. Когда надумал, то что–то шепнул на ухо повару. Тот быстро сбегал на кухню и вернулся к столу с булкой хлеба и куском сала. Комиссар передал все это Гриве по–отцовски посоветовал:

— Возвращайся, Гордейка, домой. Немного подрасти…

Командир с красной повязкой, сочувствуя, вывел мальчишку за ворота. Грива шел, заплетая ногу за ногу, не видя света белого.

Три дня бродил он вокруг отряда, а когда в сумке не осталось ни хлеба, ни сала, снова подступил к комиссару с единственной просьбой:

— Возьмите меня в пограничники, товарищ комиссар. Вот… вот увидите, ни единого шпиона не пропущу через границу. Даже беспризорника Леху, который хочет в Аршаву, чтобы стать паном…

Комиссар не рассердился. Он подозвал Гордея ближе, положил ему на плечо теплую ладонь и еще раз посоветовал подрасти, набраться сил, хорошо подучиться. И снова приказал накормить Гриву. Повар накормил, но на дорогу дал мальчишке наполовину меньше сала и небольшую булку хлеба. Дежурный командир провел Гордея далеко за ворота, довел до улицы, ведущей на станцию. На прощанье сказал:

— Ты еще винтовку не удержишь, а из нее же надо стрелять! Бывай здоров…

Под копной ржи Грива съел хлеб и сало, переспал две ночи в снопах, а на третье утро снова отправился к зеленым воротам. И таки допросился и в третий раз до командира. Счастье, что возле ворот каждые сутки менялся дежурный, поэтому не прогоняли.

— Ну что мне з тобой делать, Грива? — почесал затылок комиссар.

— Принять в пограничники! — твердо выпалил Гордей.

Подумал комиссар, да и спрашивает:

— А что же ты умеешь делать?

— Все! — бодро ответил Гордей.

— И картошку чистить умеешь?

— Ого! Даже без воды сварить могу!

— Поглядите, какой знаток. Ну–ка, рассказывай как?

— Набрать в горшок или в казанок картошки, помыть хорошо, положить кусок сала или курицу, накрыть капустным листком. Да и лопухом можно. Перевернуть казанок вверх дном, окучить его жаром… Пальчики оближете! Я уже готовил!

— Гм, резонно, — усмехнувшись, сказал комиссар. — А пшено промывать умеешь?

— Умею!

— А верхом ездить на коне не забоишься?

— Кто? Я?!

Стукнул Грива сумкой об землю, подбежал до коновязи, где стояли неоседланные кони, отвязал какого–то водовоза и мгновенно вскочил на него. Сняв картуз, принялся бить коня по ребрам, пока тот не затрусил по двору. Все наблюдавшие эту комедию с ездой, надрывали животы со смеху.

Как бы там ни было, а Гордея Гриву зачислили воспитанником в хозяйственный подраздел.

О, как он радовался, гордился! Особенно в те дни, когда в одном строю с настоящими пограничниками шел в баню. На нем скрипели казенные сапоги, правда, чересчур большие, как у древнего сказочного кота. Зато ноги мальчишки, совсем недавно черные от грязи, побитые и исколотые, а теперь чистые, беленькие, были нежно обернуты байковыми портянками. Однако Гордей Грива больше всего гордился новенькой зеленой фуражкой с красной мерцающей звездой на околыше. Это ничего, что фуражка съезжала на самые уши. Зато какой бравый вид имел в ней Грива. А вот галифе конфузило. Оно свисало над штанинами, как известная сумка с черной лепешкой.

Ну, это пустяки…

Идут рослые бойцы в строю, громко поют. Хоть Грива и замыкающий, он весьма старается попасть с ними в ногу, выпячивает грудь и голосом молодого петушка подтягивает:

По долинам и по взгорьямШла дивизия впе–ре–е-д…

Девушки показывают пальцами на чудака–вояку и прыскают в платочки… А Грива на них — ноль внимания.

КАК ЗВЕЗДЫ КАШУ ВАРИЛИ

На границе часто бывают тревоги.

Они будят и хозяйственный подотдел. Грива схватывается, прожогом бежит в конюшню за своим неуклюжим водовозом — конем Берданом, наполняет казан водой, кладет дрова, обязательно прихватывает спички.

О наборе продовольствия беспокоится старшина, кладовщик и, разумеется, повар. Он непосредственный командир и воспитатель пограничника Гривы.

Все в отряде называют повара Хмарой.

А он ежедневно в ведомости кладовщика за полученные продукты расписывается — «Еф. Хмарко!». И ставит восклицательный знак.

Во время тревоги Хмарко не сунется и не ползет подобно облаку на горизонте. А бурей набрасывается на кладовщика: подавай ему крупы, консервы, сало, соль, чай, сахар… И все срочно, немедленно. Хмарко и взвешивает, и упаковывает, и грузит на телегу с такой сноровкой, что остальные пограничники отделения едва успевают за ним. Где берется тогда в уже немолодого и полноватого повара такой боевой запал.

Гордей Грива учится у своего учителя солдатской проворности.

Он словно и не знал детства. Белым голубом взлетает с лужка, коршуном набрасывается на обмундирование и через три–пять минут уже в строю.

— Отделение, р–р–равняйсь на Гриву! — командует старшина.