Сцены из жизни захолустья - Александр Островский

Шаблова. Озяб ты?

Дормедонт. Не очень. Я все для дому, а он нет. Я если когда и дров наколоть, так что за важность! Сейчас надел халат, пошел нарубил, да еще моцион. Ведь верно, Людмила Герасимовна?

Людмила. Вы любите брата?

Дормедонт. Как же-с…

Людмила. Ну, так любите больше! (Подает Дормедонту руку.) Вы добрый, хороший человек. Я пойду работу возьму. (Уходит.)

Шаблова (вслед Людмиле). Приходите, поскучаем вместе. (Дормедонту.) Ишь ты, как перезяб, все не согреешься.

Дормедонт. Нет, маменька, ничего; вот только в среднем пальце владения не было, а теперь отошло. Сейчас я за писанье. (Садится к столу и разбирает бумаги.)

Шаблова. А я карточки разложу покуда. (Вынимает из кармана карты.)

Дормедонт. Вы, маменька, ничего не замечаете во мне?

Шаблова. Нет. А что?

Дормедонт. Да ведь я, маменька, влюблен.

Шаблова. Ну, что ж, на здоровье.

Дормедонт. Да ведь, маменька, серьезно.

Шаблова. Верю, что не в шутку.

Дормедонт. Какие шутки! Погадайте-ка!

Шаблова. Давай гадать! Давай, старый да малый, из пустого в порожнее пересыпать.

Дормедонт. Не смейтесь, маменька: она меня любит.

Шаблова. Эх, Дормедоша! не из таких ты мужчин, каких женщины любят. Одна только женщина тебя любить может.

Дормедонт. Какая же?

Шаблова. Мать. Для матери, чем плоше дитя, тем оно милее.

Дормедонт. Что ж, маменька, я чем плох? Я для дому…

Шаблова. Да ведь я знаю, про кого ты говоришь.

Дормедонт. Ведь уж как не знать, ведь уж одна. А вот я сейчас пришел, бросилась к двери, говорит: «Это вы?»

Шаблова. Бросилась? Ишь ты! Только не тебя она ждала. Не брата ли?

Дормедонт. Невозможно, маменька, помилуйте.

Шаблова. Ну, смотри! А похоже дело-то!

Дормедонт. Меня, маменька, меня! Вот теперь только б смелости, да время узнать, чтоб в самый раз всю душу свою открыть. Действовать?

Шаблова. Действуй!

Дормедонт. А как, маменька, карты? Что они мне говорят?

Шаблова. Путаница какая-то, не разберу. Вон, кажется, купец домой собирается; пойти велеть ему посветить. (Уходит.)

Выходят Дороднов и Маргаритов.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Дормедонт, Дороднов и Маргаритов.

Маргаритов. А ведь мы с тобой старые приятели.

Дороднов. Еще бы! Сколько лет. Герасим Порфирьич, знаешь что? Выпьем теперь. Сейчас я кучера к Бауеру…

Маргаритов. Нет, нет, и не проси!

Дороднов. Как ты это, братец, странно! Мне теперь вдруг фантазия; должен ты уважить?

Маргаритов. Тебе эта фантазия-то часто приходит. Ты об деле-то… Завтра нужно нам к маклеру…

Дороднов. Да что об деле! Я на тебя, как на каменную стену. Видишь, я тебя не забыл; вот где отыскал.

Маргаритов (жмет ему руку). Благодарю, благодарю! Да, вот куда занесла меня судьба. Ты добрый человек, ты меня нашел; а другие бросили, бросили на жертву нищете. Дел серьезных почти нет, перебиваюсь кой-чем; а я люблю большие апелляционные дела, чтоб было над чем подумать, поработать. А вот на старости лет и дел нет, обегать стали; скучно без работы-то.

Дороднов. Скучно-то бы ничего, а ведь, чай, поди и голодно.

Маргаритов. Да, да, и голодно.

Дороднов. Бодрись, Герасим Порфирьич! Авось с моей легкой руки… Уж ты, по знакомству, постарайся!

Маргаритов. Что за просьбы! Я свое дело знаю.

Дороднов. Заходи завтра вечерком. Не бойся, неволить не буду, легоньким попотчую.

Маргаритов. Хорошо, хорошо, зайду.

Дороднов. Ну, так, значит, до приятного.

Маргаритов. Ах, постой, постой! забыл. Подожди немного!

Дороднов. Чего еще?

Маргаритов. Забыл тебе расписку дать, какие документы от тебя принял.

Дороднов. Вот еще! Не надо.

Маргаритов. Нельзя, порядок.

Дороднов. Да не надо, чудак. Верю.

Маргаритов. Не выпущу без того.

Дороднов. И зачем только эти прокламации?

Маргаритов. В животе и смерти бог волен. Конечно, у меня не пропадут, я уж теперь осторожен стал…

Дороднов. А разве было что?

Маргаритов. Было. Вот какой был случай со мной. Когда еще имя мое гремело по Москве, дел, документов чужих у меня было, хоть пруд пруди. Все это в порядке, по шкапам, по коробкам, под номерами; только, по глупости по своей, доверие я прежде к людям имел; бывало, пошлешь писарька: достань, мол, в такой-то коробке дело; ну, он и несет. И выкрал у меня писарек один документ, да и продал его должнику.

Дороднов. Велик документ-то?

Маргаритов. В двадцать тысяч.

Дороднов. Ого! Ну, что ж ты?

Маргаритов (со вздохом). Заплатил.

Дороднов. Все заплатил?

Маргаритов (утирая слезы). Все.

Дороднов. Как же ты извернулся?

Маргаритов. Все свои трудовые денежки отдал, дом продал – все продал, что можно продать было.

Дороднов. Так-то ты и в упадок пришел?

Маргаритов. Да.

Дороднов. Пострадал занапрасно?

Маргаритов. Да.

Дороднов. Небось нелегко было?

Маргаритов. Ну, уж я про то знаю, каково мне было. Веришь ли ты? Денег нет, трудовых, горбом нажитых, гнезда нет, жена и так все хворала, а тут умерла – не перенесла, доверия лишился, (шепотом) хотел руки на себя наложить.

Дороднов. Что ты! Наше место свято! Полоумный ты, что ли?

Маргаритов. Будешь полоумный. Вот так-то раз, вечером, тоска меня грызет, хожу по комнате, поглядываю, где петлю-то повесить…

Дороднов. Ишь ты, бог с тобой!

Маргаритов. Да заглянул в угол, кроватка там стоит, дочка спала, двух лет была тогда. Думаю, кто ж у ней-то останется. А? Понял ты?

Дороднов. Как не понять, голова!

Маргаритов. Кто у ней останется, а? Да так это гляжу на нее, воззрелся на этого ангела, с места не могу сойти; а в душе-то у меня точно тепло какое полилось, все мысли-то супротивные точно мириться между себя стали, затихать да улегаться по своим местам.

Дороднов. И такое это, выходит, произволение.

Маргаритов. Слушай, слушай! И с тех пор я так и молюсь на нее, как на мою спасительницу. Ведь уж кабы не она, ау, брат!

Дороднов. Да, оно, точно, бывает; только сохрани бог всякого!

Маргаритов. Так вот… Об чем я начал-то? Да, так вот с тех пор я осторожен, запираю на ключ, а ключ у дочери. Все у ней, и деньги и все у ней. Она святая.

Дороднов. Ну, к чему это ты такие слова?

Маргаритов. Что, что! Ты не веришь? Святая, говорю тебе. Она кроткая, сидит работает, молчит; кругом нужда; ведь она самые лучшие свои года просидела молча, нагнувшись, и ни одной жалобы. Ведь ей жить хочется, жить надо, и никогда ни слова о себе. Выработает лишний рублик, глядишь, отцу подарочек, сюрприз. Ведь таких не бывает… Где ж они?

Дороднов. Замуж бы.

Маргаритов. Да с чем, чудной ты человек, с чем?

Дороднов. Ну вот, бог даст, ты мне дела-то на двести тысяч сделаешь, так уж тогда…

Маргаритов. Ну, ты подожди, я сейчас тебе расписочку…

Дороднов. Ладно, подожду.

Маргаритов уходит в свою комнату.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Дороднов и Дормедонт.

Дороднов (садится). Дела-то на свете тоже всякие бывают, все разное, у всякого свое, и всякий должен о себе. И не пожалеть иного нельзя, а и жалеть-то всякого не приходится; потому вдруг с тобой самим может грех случиться, так жалость-то надо для себя поберечь. (Смотрит на Дормедонта.) Строчи, строчи! Разве поговорить с тобой?

Дормедонт. Чего-с?

Дороднов. Ты… как тебя?.. Пописухин, поди сюда поближе!

Дормедонт. Вы бы поучтивее, коли не знаете человека.

Дороднов. Ах, извините, ваше благородие! А ты живи без претензиев, сытее будешь. Поди сюда, денег дам.

Дормедонт (подходя). За что-с?

Дороднов (дает три рубля). Так, здорово живешь.

Дормедонт. Покорно благодарю-с. (Кланяется.)

Дороднов (ерошит волоса Дормедонту). Ах ты, шаршавый, не нашей державы!

Дормедонт. Полноте! что вы?

Дороднов. А что, милый друг, этот самый стряпчий не сфальшивит, если ему документы поверить?

Дормедонт. Как можно, что вы!

Дороднов. Я бы и хорошему отдал, да те спесивы очень, надо его сударем звать, да и дорого. Так ежели ты какую фальшь заметишь, сейчас забеги ко мне, так и так, мол.