Клуб «Монреаль» - Александр Аннин

Снял с довольствия и всех гейш, и теперь для клиента в случае надобности выписывали девочку по телефону. Наконец, Егоршин уволил практически всех крупье, сохранив только двоих, да и то на время уик-эндов. А если кто-то приходил играть среди недели, то обязанности крупье выполнял племянничек Егоршина Сева.

Надо было бы Севку первым уволить, но Вениамин Андреевич не решился… Родной племяш внушал ему непонятный, а оттого – еще более гнетущий страх.

Итак, отчет для Ардашкина. Хм… Пугал Егоршина не сам предстоящий разговор, а то, что таинственный академик не звонил ему уже две недели. Ну, если не считать того памятного звонка… Это когда Вениамин Андреевич, преодолев некий внутренний барьер, спускался на самое «дно» «Монреаля». Будто подводник в Марианскую впадину. А потом, как и подобает чересчур самонадеянному аквалангисту, был пробкой выброшен наверх. И потом, обессиленный, долго приходил в себя, словно раздавленный черной, безжизненной толщей воды.

Это зловещее молчание академика Ардашкина повергало распорядителя клуба в тихую панику, что, разумеется, вело к увеличению литража потребляемого пойла. Уж лучше бы академик грозно отчитал его, уволил, наконец, чем такое демонстративное игнорирование своего давнего помощника и распорядителя. Это называется – на нем поставили крест. Уж не могильный ли? Может, Ардашкин давно держит связь с племянничком Севкой, получает отчеты от него, а не от вконец завравшегося Вениамина Андреевича?

Было только одно обстоятельство, которое поддерживало толстяка Егоршина, не давало ему совсем уж упасть духом. Только бы продержаться еще хотя бы неделю… Две недели… Три.

Продержаться среди живых.

И тогда все вернется на круги своя, ресторан и казино вновь заполнятся мужчинами в смокингах и дамами в горностаях и бриллиантах.

«Что ж, по вере вашей да будет вам, Вениамин Андреевич!» – эхом звучал в ушах распорядителя знакомый до ужаса голос.

Глава первая

– Хорошо! – сказал Пашка и тут же с досадой сплюнул тягучую слюну. После горячего укола (два куба «мульки» из отменного героина) хотелось молчать, тупо уставившись в еле различимый проем землянки. А он взял и одним словом «расплескал» налитый в душе и теле кайф.

– Ничего хорошего, – вяло отозвался Странник.

Этот двадцатилетний питерский хиппи добрался до здешних мест бог знает каким образом. У Пашки-то был честь по чести оформленный загранпаспорт с Шенгенской визой и лондонской регистрацией, тогда как Странник мог в случае чего предъявить только замызганный общегражданский российский паспорт старого образца.

На северную Ютландию с ночного неба все сыпала и сыпала нескончаемая водяная крупка. Мерзкий, пронизывающий ветер, к которому просто нельзя привыкнуть, дул со стороны пролива Скагеррак, и нечего было надеяться хотя бы на малую передышку в неутомимой работе этой чудовищной аэродинамической трубы.

Влажные порывы то и дело захлестывали небрежно выкопанное укрытие, осыпающиеся стены источали могильный смрад. И сама мысль о том, что он находится в центре объединенной Европы, в лоснящемся от роскоши Датском Королевстве, казалась Пашке Долганову дикой до безумия. Это фантастическое ощущение нереальности происходящего пронзало избалованного парня счастливым восторгом.

Они познакомились со Странником несколько дней назад, в Христиании, всемирной столице хиппи. Столица эта являла собой полуразрушенный рабочий квартал в Копенгагене, который в 70-е годы «волосатики» каким-то чудом отвоевали у городских властей, обнесли забором… И зажили здесь по своим законам. С тех пор Христиания превратилась в своего рода Мекку для хиппи всех стран – от Америки до Австралии.

Двадцатидвухлетний студент Оксфорда, сын российского нефтяного воротилы Пашка Долганов быстро прескучился жизнью в британском университетском городке. И, вкоре после не слишком успешной сдачи весенних экзаменов, юный Долганов – вместо того, чтобы поехать на каникулы в Москву – рванул «по европам». Благо папашины денежки позволяли. Он уже был наслышан о Христиании, о странных людях, населяющих этот почти потусторонний, призрачный город… И посему ноги (а точнее – комфортабельный скоростной поезд) принесли его в Копенгаген.

Поначалу хиппари отнеслись к Пашке с недоверием, а говоря точнее – с откровенной враждебностью. Цивильный, недешевый прикид, короткая стрижка и жизнерадостное, розовое лицо юного Долганова просто не могли вызвать положительных эмоций у изможденных наркотиками, нечесаных и немытых хиппи. Но Пашка быстро стал своим среди этого оригинального сообщества: его кошелек, вернее – кредитная карточка – сделалась общим достоянием, что полностью соответствовало неписаным законам хиппи.

Однако сам Долганов был до глубины души разочарован. Он-то рассчитывал угодить на самое дно современного общества, вдохнуть одуряющий аромат морального (да и телесного) разложения, а увиденное им в Христиании было знакомо до боли, и потому острого впечатления не производило. Дома столетней давности отчетливо напоминали родные хрущобы, а нравы здесь мало чем отличались от суровых законов выживания в российских рабочих окраинах…

Да, люди действительно не мылись в Христиании месяцами, всюду валялся мусор, длинноволосые парни и девушки ходили в довольно-таки замызганных обносках. Жилища, которые власти не раз пытались снести, обветшали до прямой угрозы обрушения, в них не было ничего, кроме убогого топчана да порнографических плакатов.

И вместе с тем в Христиании были магазины, бары, здесь соблюдался относительный порядок – ни тебе поножовщин, ни групповых совокуплений под открытым небом… Юные и не очень юные мамаши прогуливались с детишками, а марихуану, оказывается, согласно датским порядкам, можно было курить открыто, не таясь. И, кстати, покупать тоже – в Копенгагене, на Рас…дяй-стрит, под бдительным и поощряющим взором полицейских (мол, как бы не обманули клиента, не подсунули какую-нибудь дрянь вместо «травки»).

Пашка вырос в барачном поселке нефтяников под Тюменью. Те же примерно условия, что в Христиании. Разве только небольшое отличие: куда обильней, чем анашу, взрослые и подростки употребляли в бараках водку. Н-да, не сразу папаня стал миллионером, семейка Долгановых мыкала горе вплоть до конца девяностых, уж Пашка-то помнит, хоть и мелкий был… И Христиания, которая добропорядочным датчанам представлялась чем-то вроде твердого шанкра на теле Копенгагена, всего лишь навсего уносила оксфордского студента в не столь далекое детство.

В общем, никакой особой новизны тут для паренька из российской глуши не наблюдалось.

Юный хиппи из Питера, называющий себя Странником, выслушал в заплеванном баре Христиании сетования Пашки и, под воздействием очередной дозы героина, оплаченного богатеньким соотечественником, предложил Долганову отправиться на север, к Скагену. «Только там, братишка, ты сможешь оказаться среди настоящих хиппи, – говорил Странник. – Ну, короче, это люди, которые добровольно стремятся дойти до последнего предела, понимаешь? Живут в землянках, не признают никаких атрибутов цивилизации. Ну, кроме наркотиков и пива. Пиво им туда один добрый барыга привозит, в кегах». «А чем же они питаются, на что наркоту покупают?» – заинтересовался Пашка. «Да местные жители неподалеку от их землянок просроченные продукты сваливают, а уж с дурью – как повезет».

И они двинули на север. За Пашкой и Странником увязался датчанин Йенс – хиппарь без возраста, без прошлого и будущего. Взяли – авось пригодится при знакомстве с пещерными жителями…

Йенс и вправду сослужил им службу: после его коротких переговоров с угрюмым «викингом», который, очевидно, имел относительный авторитет среди обитателей землянок, вновь прибывшим указали на полуобвалившуюся нору в песчаном холме, хозяин которой недавно отошел в мир иной и был закопан тут же, чуть в стороне от поселения.

И вот они здесь втроем: безразличный ко всему Йенс, питерский бродяга по прозвищу Странник и студент Оксфорда, сын миллионера Пашка Долганов. «Герыча» в кармане у Пашки достаточно, им хватит на необозримо долгое время… В рюкзачке – хавка, которую, правда, кроме Пашки никто практически не потребляет. И курево есть, и выпивка. Даже обильные пожертвования в пользу жителей Христиании не смогли истощить кредитную карточку Долганова.

Час назад Странник умело снарядил «баян»: пять кубов, три – самому питерскому хиппарю, два – начинающему Пашке. Ширнулись… Йенс что-то залопотал по-английски, Странник вопросительно посмотрел на оксфордского студента. Пашка перевел:

– Говорит, ему сразу пять кубов надо, меньше, мол, не забирает… Давай, накачивай, ему видней.

Странник хотел было возразить, что «герыч»-то чистый, а Йенс, поди, привык к разбавленному, халтурному… Но промолчал: не он тут банкует, так что и варежку разевать нечего.