Ущерб тела - Маргарет Этвуд

– Понятно, что за друг, – сказал старший.

– По всей видимости, он наблюдал за вами какое-то время, – заметил младший. – И, видимо, знал, когда вы возвращаетесь домой. Есть идеи, кто это может быть?

– Нет, – ответила я.

Мне захотелось сесть. Я подумала, не предложить ли им пива.

– Маньяк, – произнес старший. – Если бы вы знали, что за типы разгуливают на свободе, вы бы носу из дому не казали. Вы закрываете шторы, занавески в ванной, когда моетесь?

– У меня нет штор в ванной, – ответила я. – У меня ванная без окна.

– Вы закрываете шторы в спальне, когда раздеваетесь на ночь?

– Да, – сказала я.

– Он вернется, – произнес младший. – Такие всегда возвращаются.

Но старший не отступал.

– У вас часто остаются мужчины? Разные мужчины?

Он хотел сказать, мол, сама виновата – невольно, конечно, небольшая оплошность, провокация. Сейчас начнет поучать меня, рассуждая о замках, о жизни в одиночестве, о безопасности.

– Я закрываю шторы. У меня не остаются мужчины. Я выключаю свет. И раздеваюсь сама. В темноте.

Старший ухмыльнулся, мол, знаю я этих одиночек, и я вдруг разозлилась. Я расстегнула блузку, вытащила из рукава левую руку и спустила с плеча лямку лифчика.

– Э, какого черта? – сказал старший.

– Хочу показать, чтобы вы мне поверили, – ответила я.

В Барбадосе будет двухчасовая остановка, по крайней мере, ей так сказали. Ренни нашла в тамошнем новехоньком аэропорту с фоновой музыкой женский туалет, где сняла теплую одежду и переоделась в летнее платье. Она рассматривает в зеркале свое лицо, нет ли тревожных признаков. Вот честно, она выглядит прекрасно и совершенно нормально. Платье на ней нежно-голубое, лицо не слишком бледное, макияжа ровно столько, чтобы не казаться странной – постаревшей хиппушкой или одной из секты плимутских братьев[2], например. Именно о таком впечатлении она и мечтает – о нейтральности; это необходимо ей в работе, как она часто повторяла Джейку. Невидимость.

– Ну попробуй! – повторял Джейк во время одной из его «кампаний» по ее изменению. – Что там было в тот раз? Да, рубиновый атлас, тонкие лямочки со стразами. Заяви о себе!

– Заявления делают другие, – сказала я. – Я лишь записываю.

– Это отговорка, – говорил Джейк. – Если тебе есть что показать – так вперед!

– Видит бог, в этом весь ты, – сказала Ренни.

– Умеешь ты поставить на место, – сказал Джейк, скалясь и показывая в улыбке зубы – идеальные, не считая чуть удлиненных резцов.

– Тебя невозможно поставить на место, – ответила Ренни. – За это я и люблю тебя.

В туалете была сушилка для рук, которая обещала защиту от заразы. Инструкции были на французском и английском, сделано в Канаде. Ренни моет руки и сушит их в сушилке. Она обеими руками за защиту от заразы.

Она думает о том, что оставила позади, что отменила или не потрудилась отменить. Что касается квартиры, она просто заперла дверь на блестящий новый замок и ушла прочь, ведь теперь ей нужно было рвануть куда подальше. С каждым днем все проще, посуда в раковине лежит две, три недели, подумаешь, небольшая стопка, она уже почти избавилась от чувства вины; и очень скоро избавится навсегда.

Ренни повезло, что она знает лазейки – умеет порой увиливать от реальной жизни; большинство не умеет. Она ничем не связана, это тоже преимущество. И хорошо, что она умеет быть гибкой, это помогает знакомиться с людьми, например так было с Кейтом. Он недавно перешел в «Вайзор» из «Торонто-лайф». Он ее знакомый, а это совсем не то, что друг. Пока Ренни лежала в больнице, она поняла, что большинство ее друзей на самом деле лишь знакомые.

– Я хочу куда-нибудь в теплое и далекое место, – сказала она.

– Сходи в «Кафе во дворике», – ответил Кейт.

– Я серьезно, – сказала Ренни. – Моя жизнь пошла наперекосяк. Мне нужно… просто позагорать.

– Хочешь написать горячий материал про Карибы? Так все хотят.

– Нет-нет, никакой политики, – сказала она. – Я сделаю тебе отличную статью в рубрику «солнце – море», винные карты, теннисные корты, всё как ты любишь.

– В последний раз ты отказалась писать статью на мою тему, – заметил Кейт. – Кроме того, ты только что вернулась из Мексики.

– Это было в прошлом году, – сказала она. – Ну брось, мы же старые друзья! И мне правда нужно на время уехать.

Кейт вздохнул и согласился. Пожалуй, чересчур быстро. Обычно он торговался дольше. Наверное, слышал о ее операции; возможно даже знал, что ее бросил Джейк. У него был такой немного жалостливый взгляд, как будто он хочет что-то для нее сделать, вроде как подать на бедность. Ренни ненавидит жалость.

– Не задарма, конечно, – сказала она. – Я ведь не то чтобы бесполезна.

– Выбери остров, – ответил Кейт. – Только такой, про который мы не писали. Может, вот этот? Один мой друг оказался там, по стечению обстоятельств. Говорит, совсем не туристическое место.

Названия Ренни никогда не слышала.

– Вот и отлично! – ответила она.

Обычно она готовилась заранее, но на этот раз времени совсем в обрез. Она летит «вслепую». Ренни укладывает вещи в чемодан, засовывает колготки во внешнее отделение со встроенными часами. Потом идет в ресторан, там плетеная мебель, и заказывает джин с тоником. Она не смотрит на море вдали, пронзительно-голубое до неправдоподобия.

Ресторан полупустой. Несколько одиноких женщин, компании подружек, две-три семьи. Одиноких мужчин нет. Одинокие мужчины, как правило, идут в бар. Еще она узнала, с тех пор как ушел Джейк, что, если слишком долго оглядывать зал несколько отстраненным взглядом, характерным для женщин, которые пришли без компании, но не прочь в ней оказаться, один из одиноких посетителей может к ней присоединиться. Поэтому она смотрит на свои руки и на кубик льда в бокале, который, впрочем, мгновенно тает, несмотря на работающий кондиционер.

Подойдя к выходу на посадку, Ренни узнаёт, что самолет задерживается. Она начинает бродить между киосков с сувенирами: черные вязаные куколки ручной работы, портсигары и ручные зеркальца, украшенные ракушками, ожерелья из акульих зубов, надутая и высушенная рыба-еж. Рядом миниатюрный оркестр духовых, с музыкантами-жабами, пришпиленными к коряге. Приглядевшись, она видит, что жабы настоящие, то есть это их раскрашенные чучела. Было время, когда бы она точно купила эту жуть и подарила кому-нибудь, в шутку.

Ренни родом из Гризвольда, провинция Онтарио. Гризвольд – это ее «контекст», как принято говорить. Хотя это скорее не контекст – живописные викторианские домики, деревья в осеннем убранстве на холме в отдалении, – а подтекст, нечто, чего не видно, но что безусловно присутствует, наполненное выщербленными древними камнями, закопанными огрызками, червями и костями – во что не хотелось бы вляпаться. Те, кто в последнее время с такой страстью ищут свои корни, просто никогда не видели их вблизи, любила говорить Ренни. А она видела и предпочла бы какую-нибудь другую часть растения.

Сначала Ренни, чтобы рассмешить друзей, рассказывала анекдоты про