Михаил Иванович Глинка - Александр Семенович Розанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Принципы оперной драматургии Глинки послужили прочной основой для всего дальнейшего развития русской исторической оперы в творчестве Мусоргского, Бородина, Чайковского, Римского-Корсакова, Аренского вплоть до Прокофьева.
Свою вторую, на этот раз «волшебную», оперу «Руслан и Людмила», произведение не менее монументальное, чем «Иван Сусанин», Глинка написал на сюжет фантастической поэмы — народной сказки А. С. Пушкина. При всем сюжетном и музыкальном различии оба сочинения объединяют и общие черты, прежде всего высокоэтическая идея любви к Родине, оптимистическая вера в конечную победу добра над злом, света над тьмой. Рельефно вылеплены в ней музыкально былинные фигуры богатыря Руслана, киевского легендарного правителя Светозара, труса Фарлафа, лирические женские образы Людмилы и Гориславы. Широкой кистью написанные эпические картины древнерусской жизни в гармоничном равновесии чередуются с колоритными восточными сценами, южная чарующая прелесть и воинственные, мужественные интонации которых нашли свой отзвук в сочинениях композиторов новой русской музыкальной школы — «Могучей кучки».
Создав классические образцы русской оперы, Глинка в соответствии с выработанными им творческими позициями дал русскому искусству также и классические оркестровые сочинения, во многом определившие дальнейшее развитие симфонизма в России. «Русская симфоническая школа — вся в „Камаринской“», — писал П. И. Чайковский. Построенная на замечательном варьировании контрастно «сближенных» (как сказал сам Глинка) двух русских народных песнях — протяжно-задумчивой свадебной и задорной плясовой, оркестрованная с блестящим остроумием в духе народной инструментальной музыки, она стала родоначальницей скерцозного (шутливого) жанра в русской симфонической музыке.
Национальная бытовая народная песня и танец легли в основу обеих испанских увертюр — блестящего каприччио «Арагонская хота» и «Ночи в Мадриде» — поэтической картины южной ночи.
Иные цели преследовал композитор при сочинении «Вальса-фантазии», самого раннего по времени возникновения симфонического произведения Глинки. Родственны лирике Пушкина романтичность и элегическое изящество сочинения; от него протянулась линия к вальсам Чайковского и далее — к пушкинским вальсам и «вальсу Наташи» в «Войне и мире» Прокофьева.
Новые принципы симфонического развития музыкального материала, понимание инструментовки как элемента, неотрывного от процесса сочинения самой музыки произведения, постижение «красоты оркестра» (как заметил сам композитор в «Заметках об инструментовке») — выразительных возможностей различных оркестровых групп и отдельных инструментов, мастерское владение техникой оркестрового письма, логическая ясность голосоведения, умение достичь той прозрачности звучания, которая характерна для «оркестра Глинки», — все это позволяет считать Глинку первым великим русским симфонистом и поставить его имя в первом ряду мировых творцов симфонической музыки.
Замечательные сочинения Глинки для фортепиано и камерно-инструментального ансамбля занимают в его музыкальном наследии место тоже очень значительное. От фильдовского певучего изящества раннеромантического пианизма Глинки (Вариаций, ноктюрна «Разлука», мазурок и т.д.) лежит прямой путь к фортепианному творчеству Балакирева, Чайковского, Лядова и других русских композиторов; а его камерно-инструментальные произведения, в первую очередь «Патетическое трио» и блестящий «Большой секстет», стали предшественниками ансамблевой музыки Чайковского, Аренского, Рахманинова и многих других авторов.
Разнообразное по жанрам вокальное творчество Глинки — бесценный вклад его в область русской романсово-песенной лирики. Первым из русских композиторов он достиг высокого слияния музыки и текста в единое поэтическое целое. Охватывающее широкий круг человеческих переживаний, облаченное в гармонически стройную форму, оно созвучно лирическим стихотворениям Пушкина, и не случайно лучшие из романсов Глинки сочинены были именно на стихи великого русского поэта.
В русском искусстве XIX века гений Глинки возвышается рядом с гением Пушкина. Они были современниками и принадлежали к одному и тому же поколению, давшему так много замечательных имен русскому искусству, русской литературе и русской мысли, к числу юношей, которым были близки идеи Великой французской революции, к тем, кто духовно сформировался в героические годы борьбы с нашествием Наполеона и последовавшее за ним десятилетие, когда их протест против тисков самодержавно-крепостнического правления в России вылился в мощное движение, которое привело к восстанию декабристов.
При всем различии их натур, воспитания, образования, жизненных путей Пушкин и Глинка, вольнолюбивые дети своего времени, дышали его воздухом, каждый по-своему отзываясь на волновавшие их вопросы.
«Во многих отношениях Глинка, — писал В. В. Стасов, — имеет в русской музыке такое же значение, как Пушкин в русской поэзии. Оба великие таланты, оба родоначальники нового русского художественного творчества — оба глубоко национальные, черпавшие свои великие силы прямо из коренных элементов своего народа, оба создали новый русский язык — один в поэзии, другой в музыке».
Близок к Пушкину и глинкинский идеал искусства как вдохновения, отлившегося в стройную форму, как разумное соответствие между чувством и его выражением. Свет Разума разлит в их творчестве, оптимистическом в своей основе.
Творческая многосторонность Глинки поистине поразительна. Великий композитор, он был и выдающимся пианистом, камерным певцом, вокальным педагогом и, наконец, писателем (кроме «Записок» он активно вмешивался в создание либретто своих опер и оставил обширную, далеко не полностью сохранившуюся эпистолярию). В каждую из этих областей художественной деятельности он внес свой ценный вклад.
Удивительно также разнообразие его интересов и познаний помимо музыки, литературы и живописи. Глинку привлекали география, зоология и ботаника. В годы учения в Благородном пансионе любимыми его предметами были также иностранные языки. К концу жизни Глинка кроме русского языка владел французским, немецким, итальянским, испанским и польским языками, изучал еще английский, латынь и персидский.
Если вся сумма разнородных занятий оказалась все же посильной для болезненной натуры Глинки, то объяснить это можно лишь его моральным здоровьем. Оно осветило его творчество в трудную «эпоху „Руслана“», помогло выдержать всю тяжесть выпавших тогда на его долю жизненных испытаний. И в последующие годы кроме нескольких музыкальных сочинений он написал также свои замечательные «Записки». На физическом облике Глинки несчастья и недомогания сказались лишь в последнее время его жизни, не сломив, однако, его душевных сил и творческих устремлений.
Как писал крупнейший советский музыкальный ученый Б. В. Асафьев, «незадачливо сложилась личная жизнь величайшего, проникновеннейшего мастера русской музыки. Но тем нагляднее выступает вперед, как борьба, как подвиг среди окружающего равнодушия и презрения, его истинная жизнь — его творчество».
Именно о величии творчества Глинки говорил Серов в своем некрологическом очерке, посвященном его памяти: «...если композитор и по мелодической изобретательности, всегда свежей и оригинальной, и по глубочайшему постижению тайн гармонии, контрапункта и оркестровки с первого же большого произведения стал наряду с первоклассными творцами музыки, — если художник нисколько не из подражания, условленного огромной
