Ключ от двери - Алан Силлитоу

Пожитки погрузили на две тележки, где вскоре выросли настоящие небоскребы из мебели — цементом для скрепления служили бельевые веревки. Фаулер, крякнув, рванул тележку с обочины тротуара так, что колеса затарахтели по булыжной мостовой. Ситон велел жене катить детскую коляску и, так же крякнув, таким же рывком сдвинул свою тележку.

Брайн — сна ни в одном глазу — шагал рядом, глядя не отрываясь на покачивающиеся где-то наверху, у самых крыш, диван и узел с постелью, и все тянул мать к середине мостовой. Он не решался ни отойти от матери, ни держаться слишком близко к ней из страха, что вся куча вещей вдруг задвигается в безумном танце и свалится на него, как бы далеко он ни отпрыгнул.

— Можно подумать, что за нами боши гонятся! — крикнул откуда-то спереди Эбб, и Ситон ему ответил:

— Квартирный агент гонится, а это похуже.

Из беглецов они вдруг будто стали участниками веселой карнавальной процессии и вещи эти тащили сжигать на кострах. Брайн крепче сжимал материнскую руку, когда они попадали в темные провалы между глазами ярких газовых фонарей — в мрачные обиталища драконов, которые подстерегают и похищают себе на обед кошек, а также детей, отправившихся на «прогулку при луне».

— Эй, Хэролд, как доберемся, сыграем с тобой в шашки, — послышался шутливый голос Эбба.

— И продуешься, — отозвался Ситон хвастливо. Они пересекли главную улицу и теперь двигались к лабиринту узких улочек.

Брайн почувствовал, что его хватают поперек туловища и усаживают на самый верх тачки, запихивая между креслом и матрацем. Он сидел не шелохнувшись в этом вороньем гнезде и если осмеливался открыть глаза, то видел голубые скважинки звезд. На особенно опасном повороте, когда навстречу им, как тигр, бросился ярко освещенный кабачок и огни у дверей царапнули Брайну закрытые веки, он судорожно вцепился в узлы. Дорога пошла в гору, покачивание тележки стало слабее.

— На «прогулку» отправились, ребята? — послышался голос с тротуара.

— Ага.

— Откуда?

— С Элбион-ярда.

— А номер дома? Я бы и сам не прочь перебраться.

— Сделай одолжение, — сказал Ситон, — только дом не сегодня-завтра на свалку. Гроша ломаного не стоит.

Вера на ходу сунула Брайну в рот кусок хлеба, и хлеб все еще был у него во рту, когда Ситон разбудил сына, стащил вниз и сказал, что уже приехали, что вот их новехонький дом. Брайн досыпал ночь в углу на двух пальто.

На следующий день мир предстал ему в обновленном виде — к тому же прошел дождь и смыл все старые следы. Соседской девочке Мэйвис нравилось водить Брайна гулять, это давало ей ощущение собственной значительности. Каждый день она приходила за ним, отрывала от игры на тротуаре с Билли Френчем, маня пригоршней замусоленных леденцов и суля повести его в такие места, где он еще никогда не бывал.

— Что такое клиника? — спросил он ее однажды. Утром мать, разговаривая с отцом, сказала, что соседку, миссис Мейзер, уволокли в городскую клинику. Нашли в канаве, угодила туда ночью, мертвецки пьяная. Только одно при ней было — няньки обнаружили, когда мыли ее в приемном покое, — это ручка от белой пивной кружки, которую она крепко, словно серебряный кошелек, сжимала в ладони.

Мэйвис про клинику ничего не знала, но ответила:

— Как-нибудь свожу тебя туда, тогда и увидишь. Он буркнул:

— Скажи сейчас.

Она была непреклонна:

— Нет. Но я тебя поведу туда скоро. Ну ладно, пошли, а то будет поздно и ничего не увидим.

Две улицы сходились под углом, и угол — острие стрелы — занимали развалины дома. К стене его от земли тянулись бревна, тяжелые подпоры, чтобы он не рухнул на собственные свои зияющие провалы. Мэйвис, бегая под бревнами, распевала песенку о том, как развалился Лондонский мост, а Брайн с мрачной сосредоточенностью строил из песка замки и кулаками прорывал туннели. Сырой песок не рассыпался, хранил нужную форму, но туннели, стоило воздвигнуть над ними сооружение, проваливались. Брайн трудился долго, лепил башни, сложив руки пригоршнями, а потом городил стены, выравнивая их с обеих сторон прямыми ладонями. Но башни и стены неизбежно рушились потому, что при первой же трещине подсохший песок начинал сыпаться вниз через образовавшуюся воронку — как в бабушкиных песочных часах. Ни один туннель не выдерживал. Брайн принес щепок, валявшихся возле бревен, укрепил ими туннель, и замок наверху стоял прочно до тех пор, пока Мэйвис не пнула его ногой, потому что Брайн не захотел перейти играть на другое место. За это он так лягнул Мэйвис, что разбил ей ногу до крови.

День был сухой и жаркий, когда они подошли к фабрике, — в котельную можно было заглянуть с тротуара. Нагнувшись, Брайн увидел ряд печных заслонов: едва только рабочие открывали их крюками на длинных палках, сразу из печей вырывалось пламя. Пышущее жаром дыхание заставило Брайна податься назад, и рабочий, державший лопату, крикнул ему, чтобы он сматывался. Брайн стоял возле кучи черных камней, смотрел, как лопата со звоном перекидывает их в печные отверстия. Мэйвис подвела его поближе к котельной, чтобы еще раз посмотреть на пламя. Брайн зачарованно глядел на круглые огненные ямы.

— Вот это и есть клиника, — сказала она ему на ухо, и три страшных слога, дойдя до сознания, вызвали в памяти образ пьяной крикливой миссис Мейзер — ее притащили сюда, бросили, вот как этот уголь, в печь, вынув сперва из ее зажатого кулака ручку от белой кружки, Мэйвис поспешила увести его прочь.

Вскоре тележки снова отправились на «прогулку при луне». Покачиваясь, как ненадежные спасательные лодки, того и гляди готовые перевернуться, они двинулись по Маунт-стрит к Чэйпл-бар, и опять впереди шел Эбб Фаулер, а позади — Вера с коляской. Когда полисмен остановил Эбба и спросил, куда это он направляется со своим скарбом, Эбб сказал, что переезжает на новую квартиру ночью, потому что не хочет терять рабочий день. Ситона и Веру, словно мячики, кидало из одного дома в другой, так как Маунт-стрит тоже предстояло пасть под катапультами Совета по ликвидации непригодных к жилью помещений. Если жители трущоб соглашались с необходимостью ездить в город автобусом, перед ними открывалась возможность переселиться в новые жилые кварталы. Но Ситона это не устраивало, ему не хотелось отдаляться от центра, район был ему знаком и потому удобен, не надо было слишком далеко шагать на биржу труда за пособием. Иногда ему удавалось получить работу, и тогда к обеду бывала свинина и помидоры, а по воскресеньям — йоркширский пудинг и мясо. Он не жалел сил, чтобы показать свое рвение и готовность к любому, самому тяжкому труду, но работа длилась недолго, и он тут же снова переходил на вечное свое пособие, которого еле хватало, чтобы не сдохнуть с голоду. В продовольственных лавках росли счета, оплатить их надежды не было, и опять он принимался играть в шашки с Эббом Фаулером. Прихлебывая из кружек спитой чай, они сидели за шашечной доской до тех пор, пока не оказывались в темноте, потому что ни у того, ни у другого не было пенса, чтобы опустить его в газовый счетчик.

При каждом очередном новоселье они обнаруживали клопов, красноватые круглые пуговки, прятавшиеся в постельных тюфяках. Одолевали и тараканы: с наступлением вечера черные авангарды подрывников неслышно и проворно двигались по кухонному полу, нередко встречая на пути насыпанный Верой ядовитый порошок; павших жертвой Ситон утром, прежде чем сесть завтракать, сметал веником.

Уничтожение обреченных кварталов в некоторых случаях принимало новую форму. Район Элбион-ярда, откуда уже всех выселили и который окружили веревками, решено было разбомбить. Сбросить бомбы предстояло двум жужжащим бипланам, что, впрочем, являлось для них лишь делом второстепенной важности; основную славу они должны были стяжать себе на окраине города. Бомбардировку назначили на конец воскресного дня. Ситон усадил Брайна на свои могучие плечи, и Брайн ощущал себя заодно с трамваями, которые, как увеселительные яхты, покачивались перед зданием муниципалитета, перевозя пассажиров к месту бомбежки. Брайн тоже покачивался, вцепившись в шею отца — ненавистного, когда тот делал или говорил что-нибудь такое, от чего плакала мама. Но мрачные и горестные чувства все куда-то исчезли и сама ненависть к отцу заколебалась, как только Ситон подкинул его высоко вверх. Однако Брайн тут же вспомнил мамины стоны, когда кровь струилась у нее по лицу. Обернувшись, он увидел мать, сейчас она улыбалась. Она сказала, что его поведут смотреть бомбежку, если он не будет озоровать, и, взяв с каминной полки пачку сигарет, передала ее отцу, чтобы ему было что курить, если придется ждать, пока самолеты начнут расправляться с трущобами, их прежним жильем.

Ситон шагал, раскачиваясь всем телом, и Брайну то и дело грозила опасность упасть за борт своей спасательной лодки — с папиных плеч — в бурлящее вокруг море голов. Катастрофа подстерегала его на неожиданно быстром повороте, и взметнувшиеся руки Брайна схватились за черные пучки коротких жестких волос отца. Ситон сердито пригрозил всыпать ему как следует, если он не бросит свои дурацкие штуки. Инстинкт подсказал Брайну, что надо наклониться вперед и прильнуть к отцовской бычьей шее, и он прижался с такой силой, что тот захрипел и крикнул, что, если Брайн, сукин сын, будет такое выделывать, пусть шагает на своих на двоих. Из короткого рукава рубашки протянулась клешня и попыталась стащить Брайна вниз, но Брайн, почуяв угрозу очутиться на земле, прилип к отцу плотно, всем телом, и мускулистая рука Ситона тщетно тянула его вниз.