Тень Александра» - Фредерик Неваль

— Полно, — настаивал я как истинный обольститель. — Вы обидите меня, если откажетесь. Знаете, это старинная вещица. Могу заверить вас, что ни у кого в квартале нет ничего подобного. Каждая такая вещь уникальна, и она приносит счастье. Возьмите, прикрепите ее за шерстинки над кассой. В общем, за волосы…

Счастливая, она схватила кнопку и прикрепила подарок папа в холле у входа в швейцарскую, на самом виду.

— Мсье Лафет, — жеманно сказала она, — право, у меня просто нет слов… Право, я так тронута… Из чего она сделана? Похоже, что из терракоты, или нет?

— Кустарное производство. Рецепт держится в тайне, — добавил я, подмигнув.

— О!

Опаздывая на добрых два часа, я отправился в Лувр, оставив мадам Ризоти восторгаться своей «древностью». Подарить мне в память о своих путешествиях маленькую голову… вылитый портрет Антуана Лафета!

Был конец июня, солнце шпарило вовсю, и я не без удовольствия вошел в кондиционированную прохладу Лувра. Высокие просторные коридоры всегда вызывали у меня мысли о нерациональности их использования. Столько голых стен, слишком широких проходов, в то время как целые коллекции свалены в подвалах… Мои подметки поскрипывали на плитках пола, дыхание, усиленное безнадежной пустотой длинных коридоров, казалось хриплым. По вторникам музей выглядел могилой, он пах замшелым камнем, прогорклыми красками и старым паркетом. Если долго идти по этим безлюдным коридорам, можно очень скоро впасть в депрессию.

Поэтому я быстро проскочил в полуподвал, где находился мой кабинет. Там бурлила жизнь, и это сразу заставило меня забыть гробовую тишину верхних этажей. В подвальных галереях подсобные рабочие в синих комбинезонах сновали, словно термиты, перетаскивая ящики или катя поддоны.

От странного запаха нафталина у меня вдруг перехватило горло, желтоватая пыль покрыла мою майку.

— Привет, Мор! — бросил Ганс.

Он нес небольшой пластмассовый поднос, уставленный чашечками с кофе, аромат которого на какое-то время перекрыл запах акарицида.[4] Этот молодой сумасброд свалился на меня, как июньская гроза. Ганс был внуком одного из лучших друзей моего отца, известного эллиниста Людвига Петера, который руководил моей работой о военном обществе классической Греции. Этот славный человек вбил себе в голову мысль сделать из своего внука, порхающего по жизни папенькиного сыночка, усидчивого историка. Он попросил меня подыскать для него место стажера в Лувре, в чем я, к моему великому сожалению, не смог ему отказать. Я не нашел ни малейшей зацепки, как заинтересовать античностью этого тощего двадцатилетнего красавчика, более экзальтированного, чем какая-нибудь кокаинистка-чихуахуа.[5] Он думал только о серфинге, технике, девицах и «стиле» (он произносил это слово в растяжку — «стиииль»), и этот «стиииль» определял, судя по всему, и look,[6] и его дела в противодействие всему has been,[7] к чему, согласно его критериям, возможно, принадлежал я.

Его худощавая фигура ловко, зигзагами проскочила между рабочими, и я взял с подноса чашечку с кофе.

— Надеюсь, ты ничего туда не подсыпал? — спросил я его с улыбкой.

— Не мечут сокровища перед свиньями.

— Бисер, — поправил я его. — Чем это так воняет?

Он пританцовывая сделал шаг и смахнул со лба прядь обесцвеченных волос.

— Пойди загляни в свой кабинет!

Я вопросительно приподнял бровь.

— В мой кабинет?

Ганс попрыгал на месте и скорчил гримасу, от чего на щеках у него появились ямочки.

Через несколько лет он наверняка станет очень интересным мужчиной, но пока же производил впечатление неловкого юнца, который все еще продолжает раскрываться. Ноги и руки у него, покрытые коричневым пушком, были слишком длинные для его тела, которое только начинало раздаваться вширь, а кукольные щечки с редкой бороденкой делали его моложе, чем он был на самом деле.

Он поставил поднос на какой-то ящик, и я последовал за ним в «БСУ», как он называл мой кабинет. «Бюро срочных услуг». Это я. И правда, я — единственный — был ответствен за службу, созданную специально для меня с любезным, похожим на шантаж участием нашим обожаемым заведующим Жаном де Вильнёвым. Бездельник, который прятал в своих стенных шкафах больше фетишей, чем какой-нибудь аятолла, подарок судьбы для археолога, не очень щепетильного в стремлении к «теплому местечку», далекому от раскопов. Поскольку угрызения совести меня никогда не мучили, я предложил этому пятидесятилетнему человеку выбрать между официальным разоблачением «сокрытия археологических материалов» — находящейся в его деревенском доме в Трувиле великолепной коллекции греческих ваз, которую он приобрел у моего знакомого торговца античностью, — и созданием отдела «Неисследованные археологические находки» под руководством вашего покорного слуги. Любовь к науке и уважение к изысканиям заставили его сразу же прийти ко второму решению. Благородная душа…

И вот уже почти полтора года я проводил свои самые светлые часы, собирая и изучая то, что называют «археологическими загадками», скрупулезно разбирая отчеты об открытиях самых необычных, о машине Антиситера[8] с электрическими батареями[9] более чем двухтысячелетней давности, найденными в девственном раскопе Кхужут Раби, неподалеку от Багдада. И это не единичный пример. Я регулярно передавал плоды своих изысканий в распоряжение пользователей Интернета, размещая их на веб-страницах. Весьма сомнительными средствами я получил от Вильнёва вычислительную машину последней модели, чтобы иметь возможность аккумулировать свои данные на сервере Лувра.

Когда я распахнул дверь своего кабинета, дыхание у меня перехватило от резкого запаха нафталина, смешанного с запахом мирры, который и так витал в подвальных помещениях, но я никак не мог понять, откуда он идет.

— Сюрприз! — насмешливо произнес Ганс.

Хлопнув дверью, я с небывалой резвостью понесся на последний этаж к кабинетам дирекции. Там тоже было людно, но я буквально ворвался в кабинет Вильнёва, а правильнее было бы сказать, в неофициальное дополнение к музею. Действительно, наш дорогой заведующий постоянно рыскал по подвалам в поисках картин мастеров и античных статуй, не выставленных в экспозицию.

— Это вы перепутали мое рабочее место с моргом? — спросил я ледяным тоном, приведя в оцепенение Вильнёва и двух хранителей, которые показывали ему какие-то планы и статистические таблицы.

Хозяин кабинета нахмурил свои густые брови.

— Простите, Лафет?..

Я закрыл дверь и глубоко вздохнул.

— В то самое время, что я говорю с вами, пять мумий смердят в моем кабинете. Могу ли я работать в такой веселой компании?

Он откинулся в кресле и бросил на меня язвительный взгляд поверх кончиков сложенных пальцев, едва удержавшись, чтобы не поставить меня на место. Однако он прекрасно понимал, что это принесло бы ему серьезные неприятности. Даже там, где я стоял, ощущалось зловоние, исходившее от его жирного тела. Замысловатое сочетание пота, туалетной воды с бергамотом и чего-то терпкого, которое должно было услаждать обоняние этого извращенца.

Один из хранителей, невысокий человек в узких льняных брюках бутылочного цвета и мешковато сидящей рубашке в сине-белую клетку, избавил его от необходимости отвечать. Поборов робость, он протер стекла своих очков и пояснил:

— У нас возникли небольшие трудности с размещением греко-римских мумий из Бахарии,[10] профессор Лафет. Прибыли сорок пять саркофагов, в то время как мы ожидали только тридцать четыре. Ваше помещение — одно из трех в подвалах, где есть кондиционеры, и я решил…

— Вы плохо решили. Не может быть и речи о том, чтобы я делил свой кабинет с этими пятью несчастными хотя бы месяц потому, что какой-то дурак, сидящий в своем оазисе в четырехстах километрах от Каира, разучился считать!

— Заверяю вас, профессор Лафет, — пробормотал человечек, ломая руки, — мы отошлем их обратно при первой же возможности. Самое позднее — в начале следующей недели.

Вильнёв выпрямился в кресле, насколько позволяла его грузная туша, и тяжело опустил ладони на стол, продолжая сверлить меня взглядом.

— Вам не потребуется ваш кабинет в ближайшие дни, Лафет.

Он достал из ящика стола синюю папку и пустил ее по дубовой столешнице в мою сторону.

— Вы поедете производить инвентаризацию в Фонтенбло. Если более точно — в Барбизон.

Не знаю, какой вид был в этот момент у меня, но отлично помню, как выглядел мой начальник. Он мгновенно побледнел, и его шея на несколько сантиметров ушла в воротник рубашки. В оправдание ему надо признать, что на свете мало людей, способных выдержать убийственный взгляд, который был брошен на него богатырем-викингом почти двухметрового роста и со шрамом на лице.